Вдохновенные искатели - Поповский Александр Данилович - Страница 19

Исследователь снова и снова обходил свои владения и убеждался, что стоит перед тупиком.

Впрочем, Латышева это не очень испугало, он любил головоломки и тупики и находил удовольствие в их разрешении. Они представлялись ему как беспорядок в системе идей. Тупик означал «логический вывих», приведший к смешению следствий и причин. Приверженец здравого смысла и строгого порядка, он любил в лабиринте ошибок искать логическую нить. В университете он охотно занимался систематикой – наукой, создающей порядок из хаоса, – распределяя животные и растительные организмы по семьям и видам на основании их типичного родства. Не будучи склонным к математическим наукам, особенно к геометрии, которая, по его мнению, «простое делает сложным – из очевидного равенства углов и треугольников создает бесполезный теоретический спор», – он, однако, увлекся тригонометрией. И сейчас, в пятьдесят с лишним лет, когда встают порой трудности или сердце устанет от треволнений, он отдыхает, решая тригонометрические задачи…

– Вам придется внимательно выслушать меня, – сказал исследователь жене, – я, кажется, допустил ошибку.

Он много передумал, теперь ему надо выразить свои мысли вслух. В разговоре ему легче обнаружить ошибку.

– Мы как будто все учли, – начал он, – и все-таки ошиблись в расчете. Начнем по порядку, сначала… Нам было известно, что москит папатачи переносит пендинскую язву, однако не всюду, где встречается этот москит, наблюдаются заболевания. Все, видимо, зависит от близости очага заразы в природе. Чтоб не ошибиться в выборе места, мы прибыли в район, где население болеет поголовно. Знали мы также, что в городах болезнь носит неопределенную форму. Чем примитивней бытовая и природная обстановка, тем интенсивней эпидемия и ярче течение болезни. И это было нами учтено – мы находимся, как видите, в пустыне. Что мы знали о резервуаре болезни? Абсолютно ничего. Подозревали лошадей, ослов и верблюдов, собак, летучих мышей, ящериц, грызунов и молочайные растения, в соке которых встречались трипанозомы. Подозревали, наконец, и больного человека. Не происходит ли здесь то же самое, что и при малярии: насекомое заражается, кусая больного, и становится опасным для других? Но почему же в таком случае в городах, куда многие приезжают лечиться и где москитов немало, заболеваемость крайне низка? Как прикажете к этому относиться и с чего начинать?

Вопрос относился к нему самому и не претендовал на ответ.

– Нам остается обследовать норы песчанок, – неожиданно закончил он, – последнее убежище жизни в пустыне… Как вы думаете, стоит начинать?

– Надо ли сомневаться? Конечно, стоит.

– А подумали вы о том, что нор здесь больше пяти тысяч на каждом квадратном километре?

– Конечно, учла, – не смутилась помощница, уверенная, что она первая об этом подумала. – Общими усилиями справимся.

– А не будет ли наш труд напрасным?

Она была врачом и могла лишь ответить примером из своей профессии:

– Диагноз болезни можно во всякое время изменить; сможем, я думаю, и наши планы перестроить.

Латышев прекрасно понимал, что его ждет, если он наконец не решит проблемы. Вновь вернуться к ней будет трудно, и задачу придется решать другим.

Как заглянуть в это множество нор, рассеянных в огромной пустыне? Как установить: случайно ли залетают москиты туда или там постоянно гнездятся? Можно разрыть сотню нор, обследовать лабиринт трехэтажного жилища песчанки, пошарить в кладовых, где запасливая песчанка хранит свой корм, не оставить без внимания все входы и выходы, но как доказать, что найденные в них москиты не случайные гости, а обитатели норы?

То, что Латышев придумал, было удивительно просто, но и мучительно хлопотно. Он заложит все выходы из нор, закупорит их камнями и железом, а в отверстие входа вставит ламповые стекла с заделанным снаружи отверстием, наполненные липучками изнутри. Прилет москитов, рассчитал он, остановится, а прежние обитатели погибнут при вылете в ламповом стекле. Если приток их в ловушку все же будет продолжаться, станет ясно, что насекомые размножаются там.

Песчанки воспротивились жестокому плану замуровать их и ответили энергичным протестом. Норы, заделанные ценой огромных усилий, оказались разрушенными напором противника изнутри. Рядом валялись вывернутые камни, консервные банки, рухлядь и лом. Борьба со зверьками была не из легких, и все же человек победил: лишенные выхода, зверьки старались выбить пробку из норы, но, верные своей природе, нового выхода не прорывали.

Эту трудную борьбу с природой пустыни и упорствующими зверьками Латышев вел решительно и стойко. Спокойно и строго текла его жизнь. Рано утром, чуть свет, он был уже на ногах, ставил чайник на керосинку и, тщательно выбритый, с ружьем и сумкой за плечом, уходил. В белой рубахе, опоясанной ремнем, в брезентовых сапогах и светлой панаме, он бродил по безлюдной степи, присаживался покурить и не спеша двигался дальше. Глядя на него, спокойно шагающего по песчаным просторам и взирающего через бинокль на окрестность, трудно было поверить, что он решает сейчас важную задачу науки.

В долине его ждет большая работа. В пещере надо снять развешанные накануне липучки. Дома эти листы расскажут ему, какие виды насекомых сюда залетели, нет ли среди них папатачи. У нор песчанок придется пустить в ход лопату – замурованный пленник начал, кажется, подрывать себе ход. В другом месте надо расковырять нору – она, кажется, пустует, обитатель покинул ее. Исследователь бродит по склонам холмов, вытягивает из стекол липучки и заменяет их другими. Между делом он раскапывает гнездо сизоворонки. Десятая липучка в ее гнезде-норе все еще черна от москитов. Неужели они здесь размножаются? Несколько взмахов лопатой – и картина ясна: осы вкривь и вкось источили гнездо, в отверстия снаружи влетали москиты и, выбираясь на свет, угождали в стекло…

По ту сторону сопки поставлены силки для зверьков; время проведать, не послала ли судьба ему удачи. Близко слышится писк и возня – молодой суслик бьется в капкане. Глупый зверек пал жертвой своего любопытства. Его в ловушку заманил лист 'белой бумаги, привешенный охотником. Железный ободок поранил суслику лапку, но это не помешает ему послужить делу науки…

Исследователь давно уже заинтересовался способностью суслика внезапно исчезать, как бы проваливаться сквозь землю. Едва он прыгнул в нору, его уже не откопаешь. Сколько раз Латышев и помощники лопатами пытались угнаться за ним и никогда не догоняли…

– Вот мы и свиделись, – поглаживая суслика, приговаривает удачливый охотник. – Кстати, покажешь свое мастерство. Не обессудь, дорогой, придется надеть тебе цепочку. Не то чтобы кандалы, но штуку надежную…

С сусликом он беседует, как с человеком, гладит взъерошенную шерсть, ласкает и шепчет ему:

– Давай показывай, а мы поглядим.

Цепочка ослаблена, и суслик бросается в нору. Латышев работает лопатой жарко, но безуспешно: беглеца нет. Тот в десять минут углубился на метр и забил плотной пробкой свой ход.

Пленник с цепочкой водворен в мешок, усталый охотник отдыхает. Кругом тишина, ничто не мешает ему сосредоточиться. Наедине с природой его мысли и чувства сливаются, нет мучительных сомнений и разноголосицы. С палящего неба льется жар, раскаленная почва жжет ноги, а он курит, улыбается вновь мелькнувшей идее…

Дома он будет долго находиться под впечатлением увиденного; сядет с книжкой за стол, потом за микроскоп, молчаливый и сосредоточенный.

Липучки подтвердили, что в жилищах песчанки идет размножение москитов. Из замурованных нор через оставленный выход продолжали вылетать насекомые. Исследователь углубился в подземное жилище, чтобы искать там личинки и яйца. Ему повезло: в семидесяти сантиметрах от поверхности он нашел в кладовой зверька гниющие остатки' злаков и трав. «Это самая подходящая среда для личинок, – сказал себе Латышев, – тут надо хорошенько порыться…» Он накрыл свою находку стеклянным колпаком и терпеливо стал ждать результатов. Прошло несколько дней, и из полусгнившего корма показались москиты. Не могло быть сомнения: они рождались в норе и в стадии личинок питались отбросами песчанки. Это именно так. Сколько раз он ни ставил чашки с навозом, собранным в конюшне, в них не оказывалось личинок. Их не было там потому, что москиты размножаются возле песчанки.