Змея Сатаны - Картленд Барбара - Страница 10

• Предыдущая
• 10/32
• Следующая

Гнев, излитый на Аслетта, принес удовлетворение, потому что разоблачил мошенника, а совершенная несправедливость была исправлена.

Но по правде говоря, сказал он себе, когда остался один, это не его заслуга, а Офелии – этой хрупкой прелестной девушки, которую он так неожиданно встретил и к которой испытывал теперь чувство признательности.

Если бы она не заговорила с ним про Джема Буллита, могли бы пройти годы, а он продолжал бы доверять Аслетту, как доверял всем, кто состоял у него на службе, и верил бы, что его пенсионеры и арендаторы всем довольны, живя в тени его замка.

Конечно, его мать была женщиной с тяжелым характером, типичной пуританкой, но его отец был щедрым, добродушным, настоящим деревенским джентльменом, и он управлял своим имением столь же патриархально, как раньше его отец.

Все Уилмоты, за исключением его самого, подумал граф с горькой усмешкой на губах, может быть, не хватали звезд с неба, но были приличными людьми.

Первый баронет, сэр Сеймур Уилмут, сражавшийся под знаменами герцога Мальборо, был очень любим своими людьми, и во время службы, в армии его прозвали Весельчаком.

– Как бы я ни вел себя в частной жизни, – сказал себе граф, – будь я проклят, если подведу тех, кто на меня полагается, и тех, кто до сих пор доверял мне.

Еще отец научил его внимательно относиться к тем, кто работает в его имении, и понимать, насколько они уязвимы и чувствительны к переменам настроения своего нанимателя и как бережно нужно с ними обращаться.

– Они как скотты, – сказал лорд Уилмот своему маленькому сыну, – которые следовали за своим вождем, куда бы он их ни повел. Они живут для него и могут умереть за него.

– Почему они такие? – спросил ребенок.

– Потому что, Джералд, вождь – это отец для народа, который носит его имя – имя их клана.

– Но те люди, которые для нас работают, их же не зовут Уилмутами?

– Да, но они все равно смотрят на нас, ожидая безопасности, руководства, надежности – и в конце концов это и есть счастье.

Граф вспомнил искренний голос отца. Он был бы счастливым человеком, не достанься ему такая жена.

– Я не повторю его ошибки, – сказал себе граф.

Странно оборачиваются события, продолжал он размышлять. Он отправился в дом Джорджа Лангстоуна, раздумывая, соблазнить или нет его жену, а вместо того его дочь несколькими испуганными словами внесла перемены в жизнь стольких людей.

На обратном пути в Лондон графу пришла в голову неприятная мысль. Он вспомнил о всевозможных инструкциях, которые в течение долгих лет получал от него старший управляющий с тем, чтобы передать их Аслетту и – поскольку в его ведении находилось все имущество графа – проследить за выполнением приказов.

Это касалось и престарелых пенсионеров; теперь граф заподозрил, что рождественские подарки, заказанные им, могли и не вручаться.

Он не считал своего старшего управляющего таким же мошенником, как и Аслетт, но подумал, что мистер Гладуин, которому было уже за шестьдесят, должно быть, стал слишком стар для такой работы.

Граф был достаточно откровенен с собой, чтобы не признать, что был весьма требовательным человеком. Если он хотел, чтобы что-то сделалось, то это должно было делаться немедленно. Гладуину, вероятно, было уже невозможно исполнять его личные требования и одновременно справляться со всеми остальными обязанностями.

Между бровями графа опять появилась складка, и губы сжались в узкую линию. Он подумал о том, сколько предстоит хлопот, если придется начинать заново все дела с новым управляющим. Вместе с тем случившееся в окрестностях Рочестерского замка угнетало его, и он знал, что не обретет покоя до тех пор, пока все хозяйство не станет управляться надлежащим образом.

Но, конечно, убрать Гладуина будет геркулесовым подвигом. Затем, повинуясь внезапно возникшей мысли, он свернул с большой дороги на Лондон около Уимблдона.

Он вспомнил, что офицер, с которым они вместе служили в армии, жил здесь в одном из маленьких домиков на северной стороне Уимблдона. Майор Мазгров был на несколько лет старше графа и служил адъютантом, очень толковым адъютантом, насколько он помнил. Граф виделся с ним незадолго до того в связи с человеком, обратившимся к нему в поисках работы и упомянувшим, между прочим, что служил вместе с графом. Когда граф стал выяснять подробности дела, и ответы майора Мазгрова оказались настолько точными и во всех деталях соответствующими действительности, что тогда еще он подумал, как хорошо было бы иметь такого человека среди тех, кто у него работает.

Конечно, могло оказаться, что единственное желание майора Мазгрова – вести мирный образ жизни отставного офицера. Но граф прекрасно знал, что после Амьенского договора многие офицеры услышали, что в их услугах больше не нуждаются; часто их выпихивали в отставку в очень молодом возрасте.

В свое время он произнес энергичную речь в палате лордов о том, как неразумно правительство закрывает глаза на тот факт, что Наполеон использует перемирие для перегруппировки сил и, конечно, строительства военных кораблей.

Граф говорил очень резко и даже процитировал несколько стихов, написанных своим предшественником-сатириком:

Теперь ни ум, ни совесть не в чести.

Чтоб стать министром, надобно иное:

Лишь подлость может к власти вознести.

Он цинично подумал о том, что, хотя министры, о которых шла речь, выглядели раздосадованными и неприятно задетыми его нападками, делаться по-прежнему ничего не будет.

Граф был совершенно уверен, что будущее подтвердит его предсказания и Англия неизбежно окажется втянутой в войну с Францией, гораздо лучше к ней подготовленной, а тем временем люди и оружие будут распылены и разбазарены.

Эти мысли вернули его к майору Мазгрову, и он направил своих лошадей к маленькому скромному домику.

Он надеялся, что Мазгров согласится помочь ему в решении задачи, которую поставила перед ним жизнь и которая сейчас казалась ему самой неотложной. Если бы это случилось, то, несомненно, способствовало бы возвращению в его душу мира и покоя.

Пять дней спустя граф с чувством неловкости подумал о том, что все еще не поблагодарил лицо, ответственное за то, что можно было бы назвать небольшой революцией в делах графа.

В действительности все получилось еще лучше, чем он ожидал. Майор Мазгров подпрыгнул от радости, когда понял, что может делать что-то серьезное, и особенно, когда узнал, что ему доверена задача реорганизации.

Он превосходно понял требования графа и был настолько тактичен, что сумел не задеть чужого самолюбия. Начиная с того момента, когда он появился в доме на Беркли-сквер, казалось, что колеса всего хозяйственного механизма начали вращаться гораздо более эффективно.

Но что было самым приятным, так это то, что мистер Гладуин с большим удовольствием принял отставку.

– По сути дела, милорд, – сказал он графу, – я давно уже об этом подумываю.

Граф признал, что подобная нерешительность была весьма в его духе, и наградил такой суммой денег, что благодарность переполнила старого управляющего. Теперь, казалось, все налаживалось так, как хотелось графу.

Но оставалось еще кое-что.

Это невыполненное дело называлось – Офелия.

Он не может себе позволить быть настолько несправедливым, чтобы даже не сказать спасибо, убеждал себя граф. И вместе с тем, не очень понимал, как это сделать.

По испугу, заметному в ней при их первой встрече, он понял, что невозможно просто приехать в дом лорда Лангстоуна на Парк-лейн и попросить разрешения поговорить с Офелией.

Он был уверен, что Цирцея придет в бешенство, даже если каким-нибудь образом его посещение удастся от нее скрыть.

Он знал также, что сохранить тайну будет совершенно невозможно. Слуги, конечно, сообщат леди Лангстоун, что он приезжал, и Офелия от этого пострадает.

• Предыдущая
• 10/32
• Следующая