Затерянная в Париже - Картленд Барбара - Страница 25

• Предыдущая
• 25/37
• Следующая

Уна вспомнила, как однажды мама спорила с отцом о каком-то богатом американце, которому отец продал картину, а тот постоянно приглашал их в гости.

— Мы не сможем пригласить их к себе с ответным визитом, — сказала тогда ее мать, — и поэтому, Джулиус, у меня нет охоты пользоваться их гостеприимством.

— Нелепое отношение! — воскликнул отец. — Они достаточно богаты, чтобы накормить обедом и напоить пол-Парижа.

— А пол-Парижа примет их предложение! — резко сказала мама. — И именно поэтому мы вежливо, но твердо откажемся от пего.

— Вольно тебе столь высокопарно изъясняться! — возразил ей отец. — Но, честно говоря, я был бы очень рад побывать на обеде, где подают превосходное вино, а цена обеда роли не играет.

Мать продолжала с ним спорить, но Уна помнила, что ни она, ни отец так и не пошли на прием к американцу.

После того она сказала матери:

— Как жалко, что ты не поехала, мама. У тебя была бы прекрасная возможность надеть какое-нибудь вечернее платье, которые ты много лет не носишь.

Мама улыбнулась.

— Они уже вышли из моды, дорогая, да и я не хочу быть обязанной кому бы то ни было, тем более людям, которых мой отец не пригласил бы к себе.

Став постарше, Уна поняла, что гордость не позволяет ничего брать даром — бери, только если можешь дать что-то взамен.

Она знала, ее мать решила бы, что Уна унизится, позволив герцогу, как бы ни был он великодушен, заплатить за ее одежду.

— Я должна учиться стоять на своих собственных ногах, — решила она. — Должен же быть какой-то способ быстро заработать достаточно много денег, чтобы купить вечернее платье если не сегодня, так завтра.

Она вспомнила, что на маленьких улочках Парижа было много небольших швейных мастерских, в которых могли скопировать даже самые изысканные платья, те самые, что выходили из-под рук тех, кого герцог назвал знаменитыми портными.

— Если я смогу продать одну из папиных каротин, — планировала Уна, — я смогу купить прелестное новое платье, и герцог будет не удивлен, а просто восхищен, увидев меня в нем.

С некоторым сожалением она подумала о том, как бы ей хотелось, чтобы он восхищался ею, чтобы считал ее красивой.

Потом, вспомнив про Иветт Жуан и тех дам, которых они видели в ресторане в Булонском лесу, Уна опять упала духом.

Сможет ли она когда-нибудь выглядеть так шикарно, как они? А потом, она была уверена, что их платья стоили столько, сколько ей не заработать за многие годы.

— Одно хорошо, — решила Уна, — то, что у меня такая тонкая талия.

Тогда в моде были пышные юбки со шлейфом, волочащимся по полу, — женщина, входящая в зал, напоминала лебедя, скользящего по глади вод.

«В ресторане не было никого красивее герцога», — решила Уна, вспоминая их ленч.

Она подумала, как любезен он был, что отвез ее туда, тогда как, несомненно, сам он предпочел бы провести время, беседуя с одной из тех дам с перьями на шляпках, под которыми скрывались замысловатые прически.

Уне показалось, что она поставила перед собой невыполнимую задачу, пытаясь подражать кому-нибудь из этих дам, и все же, сказала она себе, она должна попытаться.

— Мама, помоги мне, — прошептала она, — помоги мне сделать все правильно: и то, что ты бы хотела, и то, чтобы порадовать герцога.

У Уны появилось подозрение, что ей нелегко будет найти компромисс между этими двумя людьми, занимавшими сейчас все ее мысли без исключения.

Затем она увидела церковь Сакре-Кёр, возвышавшуюся впереди, и перестала думать о себе, в восторге от того, что она опять на Монмартре.

Лошадь очень медленно взбиралась на крутой холм. Повсюду можно было видеть художников в бархатных костюмах, стоявших у мольбертов, — на каждом углу, в дверях и, как и раньше, в сквере под деревьями.

Через несколько мгновений они прибыли на улицу де л'Абревилль, и дом, где была студия отца, показался ей даже более грязным и запущенным, чем накануне.

— Будьте любезны, подождите меня, — попросила Уна кучера.

Он кивнул, явно думая, что получит хорошую плату, так как вспомнил, откуда он ее привез, а Уна пересекла тротуар и вбежала в дом.

Она поднялась по грязной лестнице и вошла в студию отца.

Первое, что она заметила, — по сравнению со вчерашним днем в комнате стало немного больше свободного места. Большая часть отбросов, захламлявших комнату, была сметена в одну сторону.

Повернув голову, Уна увидела огромную кучу хлама в углу; тем не менее, в комнате оставалось еще немало предметов, которые могли бы ее пополнить.

— Вы откуда? — раздался голос.

Уна вздрогнула от испуга, не подумав, что в студии может находиться еще кто-то, кроме нее. Затем из-за скрывавшего его мольберта вышел человек, и Уна увидела, что это тоже художник.

Это было сразу понятно, потому что его синяя блуза была запачкана краской, а над большим, свободно повязанным галстуком черного цвета она увидела лицо совсем молодого человека с копной длинных неопрятных волос.

В одной руке у него была кисть, в другой — палитра.

— Вы… заняли эту студию? — спросила его Уна вместо ответа на его вопрос.

— Я переехал сегодня утром, — ответил он, — а тут такой беспорядок!

Уна собралась сказать ему, что беспорядок был оставлен ее отцом, но побоялась, что эта информация только озадачит его, поэтому она сказала:

— Я и не представляла, что здесь может кто-то быть. Я пришла посмотреть, не осталось ли картин после прежнего владельца.

— Уже нет, — ответил художник.

— Нет? — как-то глупо переспросила Уна.

— Сегодня утром пришли двое и все забрали, — объяснил художник. — Кажется, один из них — маклер.

— Месье Дюбушерон? — спросила Уна.

— Может быть его и так звали, но, раз он не интересовался мной, я решил, что и у меня нет причин интересоваться им.

Художник говорил неохотно, и Уна с сочувствием подумала: скорее всего, месье Дюбушерон решил, что его картины не будут продаваться.

Для Уны, однако, было неожиданностью узнать, что месье Дюбушерон побывал здесь до нее, и, если после отца еще остались какие-нибудь полотна, Дюбушерон продаст их, а герцог опять скажет, что она не должна тратить эти деньги.

Она взглянула на большую кучу старых вещей, раздумывая, осталось ли там хоть что-нибудь ценное, и не заметила, что художник ее разглядывает.

Потом он сказал:

— Вы очень милы! Не похожи на тех, кого часто можно видеть на Монмартре.

Уна слегка улыбнулась ему какой-то неопределенной улыбкой.

Она все еще колебалась, стоит ли ковыряться в грязных пыльных завалах, чтобы искать, не осталось ли там чего-нибудь, что можно продать.

— Вы когда-нибудь были моделью? — спросил художник.

У Уны округлились глаза.

У нее появилась идея, которая раньше не приходила ей в голову.

Она знала, что у художников бывают натурщицы, и, как она говорила герцогу, отец иногда просил мать позировать ему, но ей никогда не приходило в голову, что и она может этим заниматься.

— А натурщицам платят? — спросила она с любопытством.

— Уж будьте покойны, они за этим следят, — ответил художник. — Они выбирают, кому им позировать, словно они театральные актрисы.

Он говорил почти грубо, словно у него были раздоры с его натурщицами, и Уна спросила:

— Не можете ли вы… сказать мне… сколько им платят?

Его глаза сузились, и ей показалось, что он смотрит на нее задумчиво, словно увидел ее сейчас совсем в другом свете.

— Если вы будете позировать мне, — сказал он после паузы, — я заплачу вам в два раза больше, чем я платил этой ведьме, которая оставила меня из-за кого-то, кого она сочла более важным.

Он улыбнулся и добавил:

— Не думаю, что вы сыграете со мной такую же грязную шутку.

— Нет… конечно нет, — сказала Уна. — Ваша картина, наверное, еще не закончена?

— Посмотрите сами, — предложил он.

Она подошла к нему, надеясь, что эта картина будет непохожа на последнюю картину отца, которая ей так не нравилась.

• Предыдущая
• 25/37
• Следующая