Волшебные чары - Картленд Барбара - Страница 7

• Предыдущая
• 7/34
• Следующая

Ее матушка рассмеялась.

– В усадьбе будет много выпивки.

– И много низких разговоров, в которых придется участвовать, – ответил отец.

Услышав, как уныло он сказал это, матушка присела на ручку его кресла и отвела назад волосы с его прямого высокого лба.

– Я знаю, дорогой, что это скука – ходить туда, и Эдит постарается насолить нам обоим, но я думаю, что твой брат в глубине души хочет увидеться с тобой.

– Джон нормальный человек, – ответил викарий, – но его жена невыносима, его сын – самодовольный шут, и хотя Мэрилин была когда-то приятной маленькой девочкой, которую я любил, она выросла в надменную молодую женщину!

Слушая эту критику, столь необычную для него, жена долго смеялась, не в силах удержаться.

Наконец, она сказала:

– Ничего не поделаешь, как говорит няня, «чему быта, того не миновать», и мы не останемся там надолго. Но не забывай, что ты хочешь завтра поохотиться, а поскольку тебе для этого нужна одна из лошадей твоего брата, придется заплатить за эту привилегию.

– Я люблю тебя! – ответил викарий. – Ты всегда мудро смотришь на обстоятельства, и я потерплю неприветливость Эдит ради того, чтобы мы с Питером уселись на этих прекрасных лошадей.

Поднимаясь к себе, чтобы переодеться к ужину, Гермия думала о том, что ее матушка была права, говоря, что даром в этом мире ничего не дается.

Как и ее отец, она, с тех пор как выросла, считала рождественский ужин в усадьбе очень неприятной обязанностью.

Гермия знала, что тетя да и сама Мэрилин будут свысока разглядывать ее, одетую в дешевое вечернее платье, которое было, по сути дела, наилучшим нарядом, который мог позволить себе приобрести для нее отец.

Это заставит ее почувствовать себя «гадким утенком», попавшим ненароком во дворец короля.

Затем Мэрилин, желая поразить ее своей значительностью – после того как она стала бывать в Лондоне, – начинала безостановочно трещать о своих важных знакомствах в столице.

Подобно ребенку, хвастающему своей игрушкой, которой нет у других детей, она стремилась произвести на Гермию большое впечатление.

Но поскольку Гермия никогда не слышала обо всех этих больших людях, о которых говорила Мэрилин, беседа эта была для нее не очень содержательной, и хотя она делала вид, что слушает, ее внимание переносилось туда, где Питер испытывал такие же страдания от беседы с кузеном Вильямом.

Виконт, одетый как в журнале «Тюльпан Моды», старался – так выразился брат по дороге домой – представить из Питера неотесанную деревенщину.

– Единственное утешение, – сказал он Гермии, – это мое убеждение, что я получу степень в Оксфорде, а Вильям настолько занят кутежами во всех клубах, что обречен на провал.

Его чуть не выгнали на последнем семестре.

Гермия вложила свою руку в руку брата.

– Тебя не должно беспокоить то, что он говорит тебе, – ответила она. – Вильям завидует тому, что ты красивее и лучше, чем он, скачешь на лошади, и если бы я была одной из красавиц, за которыми он якобы волочится в Лондоне, то умерла бы от скуки!

Петр рассмеялся, закинув голову, но Гермия знала, что, сравнивая их, говорила истинную правду.

Вильям был средним молодым человеком, со слишком близко поставленными глазами и длинной верхней губой, которую он унаследовал по материнской линии.

Он не был особенно хорошим всадником, и его определенно раздражало то, что, когда они охотились, его кузен Питер в поле всегда скакал впереди и с легкостью перелетал со своей лошадью через самые высокие живые изгороди.

Вильям часто оставался позади, несмотря на то что ему доставалась лучшая лошадь его отца.

Последний рождественский ужин, который запомнился Гермии, был наименее приятным из всех ужинов, на которые она была приглашена в усадьбу.

Поскольку Мэрилин была особенно неласкова с ней в тот вечер, Гермию особенно удивим", что она пришла теперь за помощью к ней.

Она сидела на табуреточке в ожидании, и ей казалось, что кузина затрудняется в выборе слов, чтобы сказать, что ей нужно.

И как будто решив, что сначала она должна проявить больше теплоты к Гермии, чем обычно, Мэрилин заметила:

– Я смотрю, Гермия, что ты выросла из платья, которое носишь! Оно слишком тесно для тебя и коротко! Я думаю, мне следовало бы догадаться об этом раньше, ведь у меня много платьев, которые я больше не ношу и которые я могла бы отдать тебе.

На какой-то момент Гермия напряглась от такого предложения.

У нее мелькнула мысль, что она лучше будет носить тряпки и лохмотья, чем станет объектом благотворительности Мэрилин. Но затем она упрекнула себя в эгоизме.

Ее отцу и матери трудно было купить материал для нового платья, когда все деньги, которые они могли откладывать, уходили на одежду для Питера.

Только в прошлый вечер Питер спросил матушку, когда отца не было в комнате:

– Как ты думаешь, мама, есть ли какая-нибудь возможность приобрести для меня новый верховой костюм? Я стесняюсь того, который ношу теперь, а поскольку у меня появилась возможность участвовать в соревнованиях по стиплчейзу, проходящих во дворце Бленхейм, я не хочу, чтобы тебе было неудобно за меня.

Мать улыбнулась.

– Ты знаешь, что я горжусь тобой, и я заметила, как износился твой френч. Я уверена, что мы с папой сможем найти деньги для нового.

Петр обнял мать и поцеловал ее.

– Ты славная мама! – сказал он. – Я знаю, как мало вы тратите на себя, и по временам чувствую себя, как назойливая бедная вдова.

Матушка засмеялась.

– У тебя будет верховой костюм, сынок. Не так, так эдак мы найдем деньги на него!

Гермия знала, что это означает прощание с планами на новое платье для" мамы, а также и на новую шляпку, которая была обещана ей самой, как только появится возможность.

Все это пронеслось в ее голове, и она быстро сказала:

– Это было бы очень, очень щедро с твоей стороны, Мэрилин, если бы ты послала мне что-либо, ненужное тебе. Ты отлично знаешь, как приходится выкручиваться папе с мамой, несмотря на то что они экономят на всем.

– Я прикажу моей камеристке упаковать все, что мне не нужно, – пообещала Мэрилин. – А теперь, Гермия, позволь мне рассказать тебе о том, что мне нужно от тебя.

– Что же это?

– Я должна объяснить тебе сначала, какой у нас сейчас важный гость.

По мере дальнейшего рассказа Гермия не отрывала глаз от лица кузины.

– Это – маркиз Деверильский, и сказать тебе откровенно – я намерена выйти за него замуж!

Гермия тихо вскрикнула от неожиданности.

– О Мэрилин, это поразительно! Ты сильно влюблена в него?

– Вопрос не в том, влюблена я в него или нет, – ответила Мэрилин. – Маркиз Деверильский – несомненно самая выгодная супружеская добыча во всем Лондоне!

– Почему самая выгодная? – спросила с любопытством Гермия.

– Потому что он богат и занимает блестящее положение У него есть лошади и поместья, которые лучше, чем у кого-либо другого.

– Мне кажется, я слышала, как папа говорил что-то о нем, – сказала Гермия, силясь вспомнить, и оттого нахмурила брови.

– Невероятно, чтобы дядя Стэнтон знал маркиза, – быстро сказала Мэрилин. – Он вращается лишь в самых возвышенных кругах, а его скаковые лошади побеждают на всех классических скачках, поэтому его ценят и уважают везде.

Она тихонько вздохнула и произнесла голосом, в котором зазвучали наконец искренние человеческие нотки:

– Став его женой, я заняла бы почти королевское положение! Каждая девушка страшно завидовала бы мне, если бы мне удалось завлечь его.

– И ты думаешь, он сделал бы тебя счастливой? – спросила Гермия.

Поколебавшись, Мэрилин ответила:

– Я была бы очень, очень счастлива стать маркизой Деверильской, и я намерена достичь этого!

В ее голосе послышались жесткие нотки, слишком хорошо знакомые Гермии.

Когда Мэрилин нацеливалась на что-то, всем окружающим лучше было предоставить ей немедленно то, что она хотела.

Когда она была еще ребенком, уже тогда обнаружила, что вспышки ее истерик доводили няню и гувернантку до такого состояния, что они сдавались: противиться было бесполезно.

• Предыдущая
• 7/34
• Следующая