Военный мундир, мундир академический и ночная рубашка - Амаду Жоржи - Страница 38

• Предыдущая
• 38/55
• Следующая

– Это что-то невероятное!.. Раньше не было человека более скромного и предупредительного, даже подобострастного. И вдруг – поворот на сто восемьдесят градусов. Стал единственным претендентом и задрал нос. Не пропускает ни одного чаепития, говорит много и громко, рассуждает, поучает, критикует. На днях взял меня под руку и прочел целую лекцию о живописи. Сообщил мне, что мы, видите ли, не те картины развешиваем в Академии: пренебрегаем, дескать, полотнами первоклассных художников и отдаем предпочтение, как он выразился, пачкунам. Какая наглость, Фигейредо! – Президент дочитал наконец статью и добавил: – Ему бы баллотироваться не к нам, а в Лиссабонскую Академию наук.

Члены Бразильской Академии, входившие в состав Смешанной Комиссии – среди них был и Фигейредо, – утверждали, что необходимо принимать в расчет воздействие живой народной речи на литературную норму языка. Они возражали своим лиссабонским коллегам, которые защищали незыблемые каноны, годные, быть может, для португальцев, но неприемлемые для бразильцев. Португальцы призывали к выработке единых и жестких грамматических норм – Фигейредо же говорил, что единая языковая норма для двух совершенно различных стран – это культурный колониализм. Впрочем, дебаты по этому острому и жгучему вопросу вели между собой и члены каждой делегации.

А вот генерал Морейра в своей очередной статье безоговорочно стал на сторону самых ортодоксальных португальцев и категорически заявил, что Бразильская Академия должна согласиться с ними, и не просто согласиться, а «огнём и железом пресекать всякую попытку модифицировать язык Камоэнса». Отвечая на вопрос мифического читателя, генерал подверг суровой критике тех, кто своими уступками негодяям, профанирующим португальский язык, позволил Академии забыть важнейший и священный долг – «сохранение последнего цветка латинской цивилизации во всей его неприкосновенности». В конце статьи он сообщал, что в ближайшее время примет самое непосредственное участие в дискуссии и грудью станет против вредных компромиссов. Генерал был нетерпелив: когда-то он раньше срока объявил себя военным министром – теперь же ещё до выборов говорил от лица «бессмертных».

– Замечательно! – сказал Фигейредо. – Вот повезло! Мало нам было пуриста Алкантары, который не даёт делегации выработать единую точку зрения…

– Ваш генерал слишком ретив. Прежде чем печатно ругать Академию, хорошо бы сначала стать её членом.

– Почему этот негодяй полковник так не вовремя отдал богу душу? Приём заявлений прекращен. Что те­перь делать?

– Вы эту кашу заварили, вам и расхлёбывать. Если сможете, конечно, – сказал президент и добавил словно бы невзначай, просто для сведения собеседника: – У Эвандро, судя по всему, имеются какие-то мысли на этот счет. Поговорите с ним.

Фигейредо последовал совету президента. Он не только отыскал Эвандро Нунеса, но и пригласил к себе всех членов той делегации, которая три месяца назад посетила генерала Валдомиро Морейру и предложила ему баллотироваться в члены Бразильской Академии.

Выставив на стол напитки и кое-какие закуски, Фигейредо прочёл присутствующим оскорбительную генеральскую статью и попросил высказаться по этому поводу.

Эвандро уже ознакомился со статьёй. Больше того – он перепечатал её в нескольких экземплярах и роздал тем академикам, которые в дискуссии о языковых нормах занимали ортодоксально-бразильскую позицию. Затем он изложил решение, принятое им и Афранио Портелой по поводу кандидатуры генерала. «Мы пригрели на груди змею», – в свойственной ему энергической манере завершил он своё выступление.

– Что ж, воевать нам не впервой, – сказал Портела. – Начнём, уподобившись французским макиярам, партизанские действия. Мы с Эвандро уже кое-что предприняли, но ещё не успели вам сообщить. Действуем не зарываясь и в обстановке строжайшей секретности.

– Я ничего не знал! – сказал Родриго.

– Что ж вы сразу не сказали? – обиделся Фигейредо.

– А я, несмотря на всю вашу секретность, что-то учуял, – признался Энрике Андраде. – Пайва совершенно сбит с толку. Наша божественная Мария-Жоан целый месяц уговаривала его проголосовать за генерала, а потом вдруг стала просить, чтобы он оставил чистый бюллетень. Я сразу понял, что к этому делу приложил руку местре Портела.

Обсудили ситуацию. Поскольку генерал Морейра единогласно признан присутствующими надменным, нетерпимым и занудливым солдафоном, который намерен превратить Бразильскую Академию в казарму, а академиков – в вымуштрованных рядовых, то предложение начать партизанскую войну принято единогласно. «Комитет пяти» самораспустился.

Энрике Андраде попросил извинить его. В других обстоятельствах он с большим удовольствием примкнул бы к тем, кто желает воспрепятствовать проникновению бесталанного генерала в Академию. Но страной правит диктатура Нового государства, и в этой политической ситуации демократы, по его мнению, просто обязаны объединиться со всеми, кто так или иначе способен эту ситуацию изменить. Генерал Морейра хоть и в отставке и не у дел, однако не перестал быть фигурой заметной и значительной. Во время предвыборной борьбы уважаемые собратья беседовали, обменивались мнениями, разрабатывали планы. Он, Энрике, своего мнения никому не навязывал, но именно поэтому не желает его переменить. Ему решительно плевать на то, победит ли генерал на выборах в Академию или провалится, но способствовать последнему он не собирается, поскольку связан с кандидатом политическим договором. Каков бы ни был результат выборов, он не хочет портить с генералом отношения. Короче говоря, в день выборов он будет в Баие, а перед отъездом вручит претенденту письмо и свой голос.

Родриго Инасио Фильо тоже пошел на попятный. Ему бы очень-очень хотелось принять участие в партизанской войне – битва при Малом Трианоне произвела на него неизгладимое впечатление: когда-нибудь он подробно опишет эти события в очередном томе своих «Записок постороннего». Но по ряду причин ему придется отказаться от новых сражений… Причины эти несколько иного свойства, чем у Энрике, они… э-э… носят, скорее, личный характер, но всё равно заслуживают уважения.

– Всё ясно: дела постельные… – понимающе и лукаво захохотал местре Портела. – Все вы, дворяне, одинаковы! Вольно! Разойдись!

Ну а Фигейредо Жуниор желал как можно скорее ринуться в бой. Узнав о том, что именно уже предприняли заговорщики, он возликовал.

На следующее утро местре Афранио специально пришел в Академию пораньше. У казначея он встретил Франселино Алмейду. Расписавшись в ведомости и получив тощий конвертик с платой за присутствие на заседаниях – так называемый «жетон», – академики направились к шкафу, в ящиках которого хранилась корреспонденция, предназначенная для сорока «бессмертных».

– Вы чем-то удручены, Франселино? Нездоровится? В наши годы надо беречься.

– Я прекрасно себя чувствую.

– Тогда в чем же дело? – наседал Афранио, обеспокоенный понурым видом коллеги и друга.

– Да так… неприятности.

Они забрали письма и снова спустились в приёмную, Там романист увлек дипломата к окну и стал расспрашивать:

– Что же вас заботит?

– Да вот хоть этот генерал… Он сильно изменился за последнее время, вы не находите?

Ожидаемое слово было произнесено, и Афранио приступил к делу:

– Я нахожу, что он слишком сильно изменился. Должен вам признаться, Франселино, что я разочаровался в нём. – Портела понизил голос. – Вы, должно быть, поняли, что сначала я решил поддержать его кандидатуру, переговорил с друзьями…

– Да, наслышан…

– Но потом узнал о некоторых его… э-э… неблаговидных, скажем так, поступках. И полностью изменил свое мнение. Скажу вам по секрету, Франселино, я решил голосовать «против», Тс-с, только бы до него не дошло…

Старейшина Академии выказал к этому сообщению живейший интерес:

• Предыдущая
• 38/55
• Следующая