В горах мое сердце - Картленд Барбара - Страница 18

• Предыдущая
• 18/32
• Следующая

Поверх платья у Эрайны была накинута шелковая шаль с голубым узором, на голове шляпа с высокой тульей и загнутыми вверх полями, украшенная полевыми цветами и завязанная под подбородком голубой лентой.

Наряд делал ее очень юной и в то же время, как подумалось маркизу, очень милой, несмотря на усталый вид и чрезмерную худобу.

Они поднялись наверх, маркиз усадил ее в гостиной, а сам направился искать Чампкинса, которого обнаружил, как и ожидал, за укладкой вещей, но уже не в чемоданы, а в расставленные на полу деревянные ящики.

— Я не слышал, как вы вошли, м'лорд! — воскликнул Чампкинс, вскакивая на ноги.

— Я должен кое-что тебе сообщить.

— Да, м'лорд?

— Когда мы отправимся завтра утром в Шотландию, мы с тобой увезем отсюда и мою жену.

Чампкинс широко раскрыл глаза и воскликнул:

— Чтоб мне провалиться, вот это сюрприз! Маркиз не удержался от смеха.

— Думаю, это будет сюрпризом и для кое-кого на севере. У меня есть причины, Чампкинс, для столь скоропалительного брака, но при этом крайне важно, чтобы в Шотландии поверили, что брак заключен, по меньшей мере, два месяца назад.

Как это характерно для него, подумалось маркизу, когда, не задавая никаких вопросов, Чампкинс просто сказал:

— Если это говорите вы, м'лорд, то я этому верю.

— Спасибо, Чампкинс. Я уже сообщил мистеру Фолкнеру и должен буду сообщить его милости герцогу, что брак заключен тайно, поскольку моя жена соблюдает траур по своему отцу.

С этими словами маркиз вдруг вспомнил, что ничего не сказал о трауре Селесте, и поэтому у Эрайны все платья самых радужных цветов. Ни одного черного!

Он поспешно добавил, полагая, что и Чампкинса следует ввести в заблуждение:

— Однако ее милость не носит черного, потому что ее отец особенно настаивал, чтобы никто не носил по нему траур. Мне кажется, он в этом отношении был просто фанатиком, а дочь, конечно, обязана подчиниться его желанию. Хотя она глубоко скорбит о своей утрате, однако носит такие платья, которые нравились ее отцу при жизни.

— Очень разумно, если мне позволено высказаться, м'лорд, — заметил Чампкинс. — Я всегда считал, что все эти рыдания да причитания нужны только для промывания глаз.

— Я с тобой согласен, — сказал маркиз.

Он поручил Чампкинсу уведомить повара, что обедать будут двое, и поспешил предупредить Эрайну об объяснениях, которые только что сделал.

— Это было очень глупо с моей стороны, — покаялся он. — Мне следовало нарядить вас в черное, лиловое, белое и, возможно, в серое.

Эрайна улыбнулась.

Пока он был наверху, она успела снять шляпку, и теперь в своем голубом платье, причесанная Селестой в новом стиле, выглядела элегантной и очень хорошенькой.

— Я посмотрела на себя в зеркало, — сказала она. — У меня никогда еще не было такого красивого платья. И мне так нравятся розовое и зеленое, что было бы просто невыносимо отказаться от них.

— Мы должны всячески нажимать на то, что ваш отец терпеть не мог траурных одеяний.

— А ведь это правда, — сказала Эрайна. — Он часто говорил, как нелепо, что люди приносят столько цветов мертвым, но даже и не подумают подарить букет живому.

Помолчав, она добавила:

— Когда папа умер, мы с мамой не могли себе позволить приобрести новые платья и просто отделали старые черными лентами.

— Вы убеждаете меня, что я не наплел лжи, — сказал маркиз. — Я терпеть не могу врать, уверен, что и вы тоже, но ведь наша ложь есть ложь во спасение и потому не так уж достойна порицания.

Он удивился, когда Эрайна, коротко рассмеявшись, спросила:

— Вы успокаиваете вашу собственную совесть или мою?

С тех пор как они познакомились, она постоянно казалась такой смирной и испуганной, и теперь он обрадовался, заметив внезапные искорки у нее в глазах.

— Я считаю, — проговорил он, — что поскольку мы с вами оба сообразительны, то извлечем немало удовольствия из этого приключения, как нам и следует его называть.

— Да, разумеется. Так увлекательно участвовать в приключении после ужасного беспокойства за маму, после неотступного страха, что я не достану денег на операцию.

— Вам больше не стоит об этом беспокоиться, — твердо сказал маркиз. — Я не спрашивал вас раньше, но скажите, когда вашей маме предполагают делать операцию?

— Через три дня, — ответила Эрайна. — Хирург, он очень добрый человек, он хочет сначала получше подкормить маму, а также дать ей попить лекарства, которые подкрепят ее.

Эрайна крепко сжала руки и произнесла необычайно взволнованно:

— Я молюсь, все время молюсь, чтобы все кончилось благополучно. Если так и будет, то лишь благодаря вам. Я никогда… не смогу выразить, как я вам благодарна… и какой вы чудесный человек!

Платья Эрайны были уже уложены для путешествия, маркиз предложил ей не переодеваться к обеду, а это значило, что и сам он переодеваться не станет.

Это было во благо, и он еще не решил, как им устроиться спать.

Они съели восхитительный обед в маленькой столовой, и Эрайна радовалась каждому вкусному кусочку, с которым могла справиться.

Но очень скоро она произнесла с легким вздохом:

— Я больше есть не могу, но мысль о том, что пропадает столько чудесной еды, невыносима.

— Не думаю, что она пропадет, — заметил маркиз. — Причем имейте в виду, что в Шотландии все очень удивятся, если вы не управитесь с обильным завтраком, обильным вторым завтраком и еще более обильным чаепитием, за которым последует чудовищный ужин.

Эрайна издала крик ужаса и сказала, сверкая глазами:

— Если мне придется толстеть на таком количестве еды, вам это дорого обойдется.

Маркиз рассмеялся.

— Значит, мои деньги будут истрачены на доброе дело, но я сомневаюсь, что вы когда-нибудь обернетесь «тучной коровой» 12.

— Надеюсь, что нет, — ответила Эрайна. — Но вас, как я понимаю, шокирует, что я такая тощая сейчас, а мадам Селеста ужасалась, что у меня кости торчат сквозь кожу.

Маркизу вдруг пришло в голову, что, несмотря на свою худобу, без одежды Эрайна выглядела бы очень привлекательно.

Но он тут же сказал себе, что не должен смотреть на нее, как на женщину. Надо держаться со всей осторожностью, чтобы не испугать ее, иначе она перестанет доверять ему, как доверилась сначала.

Он был достаточно опытен и понимал: Эрайна так смотрит на него и такими словами говорит о спасении своей матери, как смотрел бы и говорил ребенок, избавленный от опасности человеком, которому он верит и уважает.

Оттого он чувствовал себя старым, но убеждал себя, что таков лишь в глазах Эрайны.

И в то же время ему повезло, что он не взял с собой в Шотландию Олив.

Эрайна будет опасаться, как бы не сделать неверный шаг и не поставить его в неловкое положение, а внешность и поведение Олив, несомненно, вызвали бы недоразумения.

Шотландцы с первого взгляда приняли бы ее за продажную женщину, проще говоря — за шлюху.

Он пребывал в убеждении, что она и только она спасет его от женитьбы по выбору отца, и просто не задумывался над тем, какое впечатление она произведет на клан.

Красные от помады губы, накрашенные ресницы и нарумяненные щеки, вполне уместные и модные в Лондоне, наверняка привели бы шотландцев к выводу, что перед ними куртизанка, блудница в пурпуре, по библейскому выражению.

«Да она такая и есть!» — подумал маркиз с едкой усмешкой. Что ж, ей только Харроуби и под стать.

Вспомнив, как вела себя Олив прошлой ночью, он решил, что счастливо ускользнул от опасности связать свою жизнь с женщиной, которая не будет верна ни мужу, ни любовникам.

Нет, она последняя, кого он желал своей женой.

Ему, тем не менее, будет ее не хватать… но не слишком долго.

Ни один из его романов не затягивался надолго, и как только пламя страсти угасало, он начисто забывал женщину и готов был искать новый объект увлечения. И вся игра повторялась.

• Предыдущая
• 18/32
• Следующая