Далеко ли до Сайгатки? - Перфильева Анастасия Витальевна - Страница 18

• Предыдущая
• 18/44
• Следующая

— Значит, так. Мы со Спиридоном едем сейчас в лабораторию. Остальные по местам. Собираемся к полудню в сайгатском клубе, надо и передохнуть. Варваре хорошо бы вернуться в Сайгатку к бабушке. До Тайжинки мы подвезём их с Ганей, а дальше они пойдут пешком. Согласны?

От перекрёстка дорога на Сайгатку сворачивала вправо. Ближе к лесу за светлой зеленью шевелящегося овса вдруг выросли тёмные неровные бугры.

Это было старое кладбище. Заросшее крапивой, повиликой, с обвалившимися, похожими на бурелом крестами.

Могилы одни сровнялись с землёй, другие налезали друг на друга. И всюду — между ними, на них — качались крупные бело-жёлтые ромашки.

Ганя присела на поваленную каменную плиту. Над головой сухо стукнул дятел, пристроившись к одинокой сосне. Варя нагнулась к плите, прочитала: «Здесь покоится…» — дальше разобрать было невозможно.

— Гань, гляди-ка — гнездо!..

Высокий заржавленный крест точно обнялся с тонкими побегами ольховника. В его зелени пряталось круглое лукошко, гнездо. Как только девочки подошли ближе, с креста сорвалась маленькая быстрая тень.

— Трясогузка! От птенцов отводит… — прошептала Ганя.

— Ну и правильно. Не бойся, не бойся, мы не разорим! — ласково сказала Варя.

Они вернулись на дорогу. С одной стороны мягко шелестел овёс. С другой, как розовая пена, шевелилась гречиха. Качались над землёй тяжёлые нежные цветы — это пчёлы собирали с них свою добычу.

Сверху дохнуло зноем. Варя посмотрела на небо: оно было затянуто белой марлей. Солнце, как раненое, плавало в нём.

— Опять гроза, да?

— Ага! Бежим?

Дорога спускалась вниз; вырубка с похожими на огарки пнями осталась позади. Впереди у реки запестрели дома Сайгатки — кирпичная школа, жёлтый клуб, белая от солнца больница.

Вдруг Варя остановилась.

К Сайгатке со всех сторон бежали люди. Они бежали от поля, с берега Камы, прямо через высокую, только заколосившуюся рожь… Ветер гнал по небу жёлтую, как дым, тучу, и люди, будто подхваченные им, бежали к своим домам, а гул их голосов, приносимый ветром, становился всё громче, слышнее.

— Ганя, случилось что-то?

— Видать, случилось…

По дороге, обгоняя девочек, проскакали двое на лошадях. Где-то гудела машина. Варя рванулась вперёд и снова остановилась.

От реки в гору им навстречу быстро поднималась Ольга Васильевна. Седые её волосы были растрёпаны, она задыхалась.

— Девочки, вы с шурфов? Борис, я надеюсь, ещё там?

— Уехал, бабушка!

— Варя, я иду на станцию. Постарайся скорее разыскать дядю и скажи, чтобы он сейчас же ехал в сельсовет. Варя, ты не пугайся, я тебе потом всё объясню. В двенадцать часов из Москвы передали по радио: сегодня ночью Германия напала на нас. Будет война.

— Бабушка…

— Беги, Варюша. Дядя Борис Матвеевич очень всем нужен!

Она сошла с дороги и пропала во ржи.

Варя протянула Гане руку. Совсем рядом, взметнувшись над полем, тревожно и звонко запел жаворонок.

— Ганя, — тихо сказала Варя. — Слышишь, что же это? Ганя, война. Ой, Ганюшка!.. Война с Германией…

Пароход был весь выкрашен серой краской, только на уставленных вдоль палубы вёдрах остались яркие буквы. Но вёдра стояли в беспорядке, и название парохода получалось странное: «ВЛЧКАО».

Пароход пришёл по Каме сверху.

Пока он, пятясь и разворачиваясь, подходил к мосткам, на берегу сгружали с подвод мешки с зерном.

Пассажиров на берег не сошло ни одного. По верхней палубе прогуливался военный в шинели, с красной звездой на рукаве. Две женщины, кутаясь в платки, выбежали было купить большие, как кабачки, огурцы, да раздумали.

Полил дождь, Кама помутнела.

Пароход стоял недолго, минут двенадцать, пока успели перетаскать в трюм мешки с зерном. Мужчина в брезенте закричал что-то с нижней палубы, и сразу торопливо ударил колокол.

В это время от пустой подводы к пристани перебежали две девочки. Одна стриженая, с большими бровями, другая худенькая, с рыжеватой косицей и узелком в руках. Пробил второй короткий звонок. Стриженая — это была Варя — обняла Ганьку, ткнулась ей носом в лицо и прыгнула на мостки. Загремели цепи.

— Куда, куда? А ну, быстро! — прикрикнул на девочку мужчина в брезенте.

Варя шмыгнула со сходней в трюм парохода, её обдало жаром из машинного отделения, и она выскочила обратно на палубу. Пароход уже отвалил от мостков, между ними и пристанью быстро вырастала вода. А Ганя на берегу, протягивая узелок, кричала жалобно:

— Шаньги-то!.. Шанежки забыла-а!..

Пароход повернулся к мосткам кормой. Его сильно качало, брызги взлетали на палубу и тяжело падали в воду.

Варя всхлипнула, пробралась по коридору между каютами, сунулась было в стеклянную дверь салона, испугалась и нырнула опять в трюм. Там она присела на скамейку около иллюминатора и затихла.

Пароход вздрагивал и глухо стучал. Вниз по течению он шёл быстро.

…Варе приснился сон, будто едет она верхом на Боярыне и будто это вовсе не Боярыня, а та самая коза, которую ловили когда-то в Овражках Сергей Никанорович с Вадимом. Варя должна отвезти в лабораторию пробы из шурфов, но она никак не может отыскать лабораторию в лесу. Из-под огромных папоротников выбегают то и дело кроты, вылетают серые совы… Варе страшно, она боится, что дядя Борис Матвеевич будет ругать её, а Спирька, как нарочно, велел поймать одного крота, потому что из них теперь делают рукавицы для раненых красноармейцев. Варя пришпоривает козу, та оборачивает к ней морду и говорит человеческим голосом: «Ничего, успеешь! Вот только шанежки забыли, от бабушки попадёт…» И чуки-чуки-чук!..

— Вставай, девочка, приехали!

Варя открыла глаза. Лампочка на потолке горит тускло, тускло. Над Варей стоит мужчина в брезенте, но лицо у него не сердитое, а, наоборот, ласковое.

— Вставай, девочка. Тебе докуда ехать?

— Мне?

Варя протёрла глаза и встала. Она поняла, что заснула на скамейке, привалившись к тёплой стене, за которой стучит машина.

— Мне ещё далеко, мне в Горький.

— В Горький? Одна, что ли, едешь?

— Одна.

— Что ж так? Без билета небось?

— Без билета.

— Ну, давай. К своим пробираешься? А я думал, может, проспала.

— Нет, спасибо.

Варя села. Уже наступила ночь. Значит, она далеко от пристани, ещё дальше от Сайгатки. И Варя вспомнила…

В начале июля от Марьи Николаевны пришла телеграмма: «Варю оставьте у себя, подробно письмом».

Бабушку Ольгу Васильевну телеграмма уже не застала. Неделю назад Борис Матвеевич, Вера Аркадьевна и Варя проводили её обратно в Москву, бабушку срочно вызвали из отпуска. Варя молча упорно смотрела на неё, но попроситься вместе не посмела.

Поезда шли переполненные. Ольга Васильевна с трудом втиснулась в вагон, чемодан ее передали в окно. В последний раз увидела Варя стриженую седую бабушкину голову, а лица рассмотреть не успела: поезд ушёл почти сразу.

Сайгатка притихла. Как будто всё было по-старому, только стало гораздо меньше народу. Так же по утрам Вера Аркадьевна с Толей выезжали в поле на шурфы, Борис Матвеевич, насвистывая (но не задорно, а грустно), сверял карты, Спирька возил в лабораторию анализы. Всё чаще забегал в клуб председатель посоветоваться насчёт уборки, да совсем редко играла на улице гармошка — только когда провожали призывников на фронт.

Наконец пришло сразу два письма.

В первом Марья Николаевна писала, что они с Наташей остаются в Москве, живут всё в Овражках, и Сергей Никанорович с Вадимом тоже с ними, вместе как-то веселее; георгины привились на редкость, но ухаживать за ними некогда, и пускай Варя поживёт пока в Сайгатке — говорят, ребятишек до седьмых классов всё равно из города всех вывезут. А в общем, надо надеяться на лучшее…

Второе письмо было короткое, скупое: бабушка Ольга Васильевна уже в Москве, помогает эвакуировать школьников, её назначили заведующей интернатом.

• Предыдущая
• 18/44
• Следующая