Тайная гавань - Картленд Барбара - Страница 10

• Предыдущая
• 10/28
• Следующая

— Это мне ясно, — ответил он. — Но опасность меня возбуждает. Впрочем, хоть это и покажется вам явным противоречием, я стараюсь не рисковать.

— Тогда почему же… — начала было Грэйния, но спохватилась, что проявляет излишнее любопытство и вмешивается в чужие личные дела.

— Проходите и присаживайтесь, — пригласил француз. — Я хочу, чтобы вы чувствовали себя свободно у меня в каюте, и, когда вас здесь не будет, я стану воображать, что вы еще тут.

Он говорил спокойно, однако Грэйния отчего-то покраснела при этих словах.

Она послушно уселась в одно из кресел, солнечный свет коснулся ее головы и позолотил волосы.

Был ранний час утра, и Грэйния не надела шляпу. Почему-то ей казалось совершенно естественным сидеть вот так в каюте и разговаривать с мужчиной, который был для нее привлекательнее, чем любой из тех, кого она знала в Лондоне.

— Почему вы называете себя Бофором? — помолчав, спросила она, чтобы рассеять возникшую неловкость.

— Потому что это мое имя, — ответил он. — Мне его дали при крещении, и оно кажется мне вполне подходящим прозвищем, поскольку я не могу употреблять свою фамилию.

— Почему?

— Это было бы немыслимо. Во-первых, мои предки перевернулись бы в своих гробах, а во-вторых, я когда-нибудь надеюсь вернуться в свои владения.

— Вы не можете вернуться во Францию, — быстро проговорила Грэйния, вспомнив о революции.

— Это мне тоже ясно, — сказал он, — но дом мой не там, если не считать совсем юного возраста.

— Тогда где же? Или я не должна задавать подобный вопрос?

— Позволено ли мне сказать, что пока мы с вами сидим вот так вместе, мы можем задавать друг другу любые вопросы? Ваш интерес лестен для меня. Отвечу вам, что я прибыл с Мартиники, где у меня были плантации, а мое полное имя Бофор де Ванс.

— Имя красивое.

— Графский род де Вансов существовал во Франции долгие века. Он составляет часть истории этой страны.

— И вы тоже граф?

— Поскольку отец мой умер, я глава семьи.

— Но ваш дом на Мартинике.

— Был там!

Грэйния посмотрела на него в изумлении, потом воскликнула:

— Так вы изгнанник! Англичане захватили Мартинику в прошлом году!

— Совершенно верно, — согласился граф. — Я бы, несомненно, погиб, если бы не успел бежать до того, как они захватили мою плантацию.

— Так вот почему вы стали пиратом!

— Да, поэтому я стал пиратом и останусь им до тех пор, пока англичане не будут изгнаны, а это непременно произойдет, и тогда я получу назад свои владения.

Грэйния тихонько вздохнула.

— На этих островах вечно идет война, и так ужасно потерять жизнь.

— Я и сам об этом думал, — заметил граф, — но, по крайней мере, здесь я в большей безопасности, чем где бы то ни было.

Грэйния промолчала. Она подумала, что если он и в безопасности, то она-то, наоборот, в опасности, и в очень большой: она грозит ей и со стороны восставших, и, в еще большей степени, со стороны Родерика Мэйгрина.

Внимательнее оглядев каюту, Грэйния, как, по ее мнению, и следовало ожидать, увидела множество книг.

Книжные полки были искусно встроены в обшивку, и, хотя их не застеклили, специально набитые планки удерживали книги от падения на пол во время сильного волнения на море.

Граф проследил направление ее взгляда и с улыбкой сказал:

— Я вижу, вы тоже любительница чтения.

— Я вынуждена была черпать знания о мире из книг, пока не уехала в Лондон, — отвечала Грэйния, — но когда я собиралась и сама вступить в этот мир, продолжая читать о нем в школе, мне пришлось вернуться сюда.

— Возможно, тот мир, который многим женщинам кажется таким блистательным и чарующим, вас разочаровал бы.

— Почему вы так думаете?

— Потому что у меня есть чувство, и не думаю, чтобы оно меня обманывало, — ответил граф, — что вы ищете чего-то более глубокого и значительного, нежели поверхностная светская жизнь с ее веселым смехом и звоном бокалов.

Грэйния взглянула на него не без удивления.

— Возможно, вы и правы, — согласилась она, — но мама всегда так заманчиво об этом рассказывала. Я мечтала о своем дебюте в свете и о встречах с людьми, которые сейчас для меня лишь имена в газетах или исторических сочинениях.

— Тогда вы не разочаруетесь в действительности. Грэйния подняла брови.

— И вы были таким?

— Не совсем, — ответил граф. — Но я рад, что узнал Париж таким, каким он был до революции, а также побывал в Лондоне.

— И вам понравилось?

— По молодости лет я находил все чрезвычайно занимательным, но и тогда понимал, что место мое здесь, на островах.

— Вы любите Мартинику?

— Это мой дом, и он снова станет моим.

Он произнес эти слова с глубоким чувством, и Грэйния, не задумываясь, проговорила тихо:

— Я буду молиться, чтобы все это к вам вернулось.

Его лицо просияло улыбкой.

— Благодарю вас и готов поверить, что ваши молитвы, мадемуазель, будут услышаны.

— Кроме тех, которые я возношу о себе, — сказала Грэйния, но тут же подумала, что, пожалуй, неправа. Прошлой ночью она молилась об избавлении от Родерика Мэйгрина — и вот она от него избавлена, по крайней мере, сейчас.

И все-таки остается возможность, что наедине с отцом она сумеет убедить его в немыслимости предлагаемого ей брака. Ведь он любил ее, когда она была ребенком, в этом нет сомнения; только потому, что они с матерью уехали отсюда, отец полностью попал под влияние Мэйгрина и уступал ему во всем.

Эмоции, отражавшиеся на ее лице, говорили об ее внутреннем состоянии больше, чем она могла предположить; с чувством неловкости она осознала это, когда граф, словно прочитав ее мысли, заговорил:

— Вы очень хороши собой, мадемуазель, и я не могу поверить, чтобы любой мужчина, даже родной отец, не откликнулся на ваши мольбы.

— Я постараюсь… я буду очень стараться. Граф подошел к одному из окон, потом сказал:

— Думаю, вам пора возвращаться домой. Если ваш отец вернется и не найдет вас там, ему очень и очень не понравится, что вы проводите время с таким человеком, как я.

— Я убеждена, что если бы вы с папой встретились при других обстоятельствах, то понравились бы друг другу.

— Но обстоятельства таковы, как они есть, и мы обязаны соблюдать известное расстояние, — твердо проговорил граф.

Он подошел к дверям каюты, и Грейнии ничего больше не оставалось, как встать с кресла.

Ее мучило ощущение, что она, покидая безопасное убежище, идет навстречу опасности, но выразить это ощущение в словах она не сумела и молча последовала за графом на палубу вверх по трапу.

Матросы искоса поглядывали на нее, пока она шла к сходням. Грэйния была уверена, что они как истые французы восхищаются ею, но считала это дерзостью; к тому же им скорее следовало бы опасаться ее: ведь она может их выдать.

И снова граф будто бы прочитал ее мысли: едва они сошли на берег, он сказал:

— Надеюсь, что в один прекрасный день я буду иметь честь представить вам моих друзей. Да, моя команда состоит из друзей, которые не хотели быть изгнанниками, но были вынуждены бежать от ваших соотечественников.

Грэйния почувствовала себя пристыженной.

— Мне жаль всех, кто стал жертвой войны, — сказала она, — но обитатели островов, кажется, не знают иного состояния.

— Это правда, — согласился граф, — и страдают, прежде всего, невинные.

Они шли сквозь чащу деревьев и заросли бугенвиллии, пока не показался дом.

— Здесь я покидаю вас, — сказал граф.

— О, пожалуйста, не уходите! — вырвалось, у Грейнии.

Он с удивлением посмотрел на нее, и Грэйния объяснила:

— Ведь вам еще не известно, что узнали о восставших Эйб и ваш слуга. Что, если восставшие направляются сюда? Тогда мне остается только бежать, если вы пустите меня к себе на корабль.

Выговорив эти слова, она вдруг поняла, что не столько боится восставших, сколько не хочет потерять графа.

Ей хотелось остаться с ним, говорить с ним, а больше всего она хотела, чтобы он спас ее от Родерика Мэйгрина.

• Предыдущая
• 10/28
• Следующая