Спящая красавица - Картленд Барбара - Страница 1

• 1/26
• Следующая

В начале XVII столетия английские аристократы научились разбираться в живописи и принялись собирать коллекции для своих родовых замков.

Величайшим портретистом эпохи был сэр Антонис Ван Дейк. На его полотна впервые обратили внимание проезжие дворяне, еще когда он работал в Рубенсовской мастерской в Антверпене.

Такие люди, как Томас Говард и граф Эйрондейльский, убедили Ван Дейка приехать в Англию.

Одиннадцать лет спустя, когда его талантом восхищалась уже вся Европа, он вновь возвратился в Англию, чтобы начать работу над рядом портретов членов королевской фамилии.

Тройной портрет Карла I является блестящим образцом его мастерства.

Другими шедеврами Ван Дейка стали великолепные портреты Томаса Вентворта, графа Стаффордского, лорда Дерби и графа Пенбрука.

На каждой картине Ван Дейка обращают на себя внимание мастерски выписанные тонкие пальцы аристократических рук, по которым его произведения можно с первого взгляда отличить от полотен других художников.

1874

Когда экипаж повернул к Гросвенор-сквер, Оделла начала нервничать.

Всю дорогу из Флоренции она радостно предвкушала, как вернется домой и вновь увидит отца, — а теперь тщетно старалась прогнать подступающую тревогу.

После того как умерла его супруга, отец Оделлы, прожив год в тоске и одиночестве, женился второй раз.

Несколько обеспокоенно он сообщил дочери, что намерен взять в жены вдову — леди Дин.

Оделла хорошо помнила смятение, охватившее ее при этом известии.

Она уже видела леди Дин.

С легким презрением Оделла подумала, что леди Дин всегда преувеличенно заискивала перед отцом.

Оделла любила отца и понимала, как отчаянно он тоскует, — она сама тосковала не меньше.

Тем не менее она была слишком тактична, чтобы протестовать.

Эсме Дин еще до свадьбы переехала к ним и сделала это с редкой невозмутимостью.

Впрочем, Оделла вынуждена была признать, что ее мачеха весьма привлекательна.

Каждому, с кем она встречалась, Эсме Дин неизменно говорила наиболее лестные вещи, и любое ее замечание, любой жест оценивались обществом так: «бесподобно!»

В разговоре с мужем она никогда не упускала случая сделать комплимент его уму, внешности или высокому положению.

Размышляя об этом, Оделла упрекнула себя в излишней критичности — но в душе она по-прежнему была уверена, что это всего лишь поза и лицемерие.

То, что говорила леди Дин, не имело никакого отношения к ее истинным чувствам.

Одним словом, Оделла не удивилась, когда сразу же после свадьбы новоиспеченная графиня принялась втолковывать мужу:

— Оделла настолько умна, дорогой — так же, как ты, — что нам надлежит позаботиться о том, чтобы ее способности не были растрачены впустую.

А самой Оделле она говорила так:

— Тебе абсолютно ни к чему быть одновременно красивой и умной. Ты не должна так много читать и портить свои очаровательные глазки!

Очень скоро выяснилось, что эти замечания были всего лишь «ступеньками».

Мачеха решила, что Оделла должна уехать за границу, чтобы окончить так называемую «высшую школу».

В Англии имелось два или три таких заведения, но графиня считала, что для Оделлы они не годятся.

— Люди, которым я доверяю, сказали мне, — говорила она графу, — что пансион для благородных девиц во Флоренции известен своими блестящими преподавателями.

Она сделала паузу и с улыбкой добавила:

— Аристократы со всего мира отправляют туда своих дочерей, а что может быть лучше для нашей милой крошки Оделлы, чем умение свободно изъясняться по-французски и по-итальянски?

Оделла не стала возражать, ибо знала, что это безнадежно.

Еще труднее ей было смириться с изменениями, которые леди Дин внесла в интерьер двух лондонских домов .графа: их обстановка всегда была гордостью ее матери!

К счастью, думала Оделла, новая графиня .не добралась до Шэлфорд-Холла, их загородного поместья.

Зато в Лондоне она уволила всех прежних слуг и наняла вместо них новых.

Оделле, когда это случилось, опять пришлось проявить рассудительность и смолчать.

Она понимала, что отцу будет неприятно, если она поссорится с. мачехой сразу же после свадьбы: опьяненный своей молодой и красивой женой, он не был расположен выслушивать упреки в ее адрес.

Наконец наступил момент, когда графиня сказала прямо:

— Дорогая Оделла, у меня есть новости, которые, я уверена, тебя обрадуют. Ты знаешь, милое дитя, что я пекусь только о твоем счастье, но вместе с тем я хочу, чтобы, впервые выехав в свет, ты имела огромный успех.

Она сделала паузу и, поскольку Оделла ничего не ответила, продолжала:

— Ваш отец, который так благороден, что думает прежде всего о других, нежели о себе, согласился со мной, что ты должна на год уехать во Флоренцию!

Графиня негромко рассмеялась теги удивительным смехом, который ее поклонники сравнивали с нежным звоном серебряных колокольчиков, и добавила:

— Проучившись там год, ты станешь такой же умной, как твой замечательный отец, а кроме того, приобретешь изящество манер, которое необходимо каждой женщине, если она хочет блистать в лондонском обществе.

У Оделлы перехватило дыхание, но она просто спросила?

— Когда вы хотите, чтобы я уехала, папенька?

— Немедленно! — ответила за него мачеха. — А вернувшись ровно через год, в это же самое время, ты ворвешься в Лондон подобно метеору и всех нас ослепишь!

Она опять засмеялась.

— Ты — счастливица, просто счастливица, моя дорогая! И конечно, этим счастьем ты обязана своему послушанию и уму твоего отца, который, я знаю, будет скучать, пока ты будешь вдали от него.

Усилием воли Оделла заставила себя произнести слова благодарности.

В то же время она отлично понимала, что мачеха преследует свои цели и теперь наконец добилась того, чего хотела.

Однако, когда Оделла поднялась наверх, ее ждал удар.

Оказалось, что «нянюшка», которая с самого рождения Оделлы была рядом с ней, получила уведомление от графини, что в ее услугах более не нуждаются.

Узнав об этом, Оделла бросилась ей на шею со словами:

— Тебе нельзя уходить, нянюшка, я не могу тебя потерять! Мама всегда говорила, что ты будешь с нами всю жизнь!

— Ваша матушка — упокой, Господи, ее душу — то же самое говорила и мне, — отвечала няня. — Но ее светлость рассудила иначе.

— Я поговорю с отцом! Я не позволю, чтобы тебя прогнали! — воскликнула Оделла.

— Это ничего не изменит, милая, — покачала головой няня. — Ее светлость все равно сделает по-своему, а она хочет избавиться от всех из прежней прислуги, кто с ней не подхалимничает!

— Но что же я буду без тебя делать? — беспомощно спросила Оделла, и слезы побежали у нее по щекам.

— Вы уедете на год, — сказала няня, — а когда вернетесь, быть может, ее светлость позволит мне стать у вас горничной.

— О, нянюшка, ты думаешь, она разрешит? — воскликнула Оделла.

Но, говоря так, она понимала, что это весьма маловероятно. У графини уже была шикарная горничная-француженка, которая имела привычку совать нос во все, что происходит в доме, и Оделла была совершенно уверена, что мачеха понимает: няня и эта девица ни за что не сойдутся.

Как только нянюшку выгонят прочь, не останется никакой надежды, что когда-нибудь она сможет вернуться.

Оделла горько плакала, прощаясь с ней, и, пока была во Флоренции, каждую неделю писала ей письма.

Оделла не могла рассказать отцу о трудностях, с которыми столкнулась в заграничном пансионе, но знала, что нянюшка все понимает.

Ее письма к няне были полны любви, и она не сомневалась, что нянюшка читает их тоже с любовью.

Оделла подумала вдруг, что все было бы иначе, если бы няня встречала ее сейчас на Гросвенор-сквер.

Экипаж остановился напротив Шэлфорд-Хаус, и Оделла увидела двух непривычно одетых лакеев, расстилающих на ступеньках алую ковровую дорожку. У дверей стоял незнакомый дворецкий.

• 1/26
• Следующая