Сокровище любви (Любовь и колдовство ) - Картленд Барбара - Страница 14

• Предыдущая
• 14/40
• Следующая

Тома принес его одежду, и Андре сразу заметил, что сапоги его начищены и сверкают на солнце, а все остальные вещи отлично вычищены щеткой. Кроме того, Тома приготовил для него чистую рубашку.

На завтрак были яйца и фрукты; негр сходил на кухню и принес ему еще кофе. Вся еда, как и цыпленок вчера вечером, была разложена на тарелках, сделанных из больших листьев.

Когда Андре покончил с завтраком. Тома сказал:

— Иду за продуктами; мосье остается здесь.

— Почему? — машинально спросил Андре, уже заранее зная, каким будет ответ.

— Мосье не должны видеть.

— Согласен, — не стал возражать Андре. — Вот деньги, а если понадобится больше, запиши на меня.

— Записать на вас?

Андре увидел, что Тома не понял, что он имеет в виду, и быстро проговорил:

— Нет, кредит, пожалуй, не самая подходящая вещь для этих мест. Возьми столько, сколько, по-твоему, может понадобиться, только смотри: если ты начнешь покупать слишком много, местные жители могут заподозрить, что ты ведешь чье-то хозяйство.

Тома усмехнулся, а Андре подумал, что хоть негр и считает, что лучше ему не показываться в деревне или куда он там собирается пойти, чтобы закупить все необходимое, но кто-то уже знает, что он здесь, в этом доме, так долго простоявшем пустым и заброшенным.

Однако пока что не имело смысла что-либо обсуждать и задавать вопросы; прежде нужно, чтобы негр разведал обстановку.

Как только Тома уехал, Андре вышел в сад в поисках прохлады, с непокрытой головой, закатав повыше рукава белой рубашки.

Солнце поднялось уже довольно высоко, и становилось жарко, но в саду, под деревьями, было достаточно тени; Андре решил обследовать все вокруг, насколько это возможно, не показываясь никому на глаза, как просил Тома.

Трудно было разобрать в этих зарослях, где был раньше сад, или обнаружить в переплетении сорных трав то место, где некогда находился огород, на котором выращивали овощи к столу.

Андре прошелся по саду и снова подумал, как это грустно, когда все покинуто, брошено на произвол судьбы и растет себе кое-как в той безудержной, первобытной дикости, какая свойственна только природе, не облагороженной руками человека.

Солнце стало припекать жарче, и Андре снова укрылся под прохладной сенью деревьев.

Он видел, как длиннохвостые попугаи перелетают с ветки на ветку, сверкая своими разноцветными крыльями; внизу, в зарослях, мелькали орхидеи, хоть и не в таком изобилии и пышности, как в лесу, в самой его чаще, через которую они вчера проезжали.

Он шел, чувствуя, как сказочная прелесть, очарование всего окружающего проникает ему в душу, завораживая и околдовывая, как в голове его рождаются какие-то смутные, но прекрасные мысли, как его захватывают новые, неизведанные ощущения.

Андре шел так уже некоторое время; мох, росший внизу, под деревьями, приглушал его шаги; мягкий, густой слой мха прикрывал то, что прежде, видимо, было дорожкой, ведущей куда-то от дома.

Андре раздумывал, куда она может его вывести. Пригнувшись, чтобы не задеть цветущие ветви кустарника, Андре внезапно увидел прямо перед собой невдалеке какую-то фигуру, одетую в белое.

Он замер, вспомнив предупреждение Тома о том, что никто не должен видеть его, и так стоял, размышляя, кто же это мог сюда забрести.

Потом он заметил, что фигура эта неподвижна. Это была монахиня, вся в белом; Андре вспомнил, что точно таких же монахинь в белых одеяниях он уже видел на запруженных народом улицах Порт-о-Пренса, и решил, что такова, видимо, особенность Гаити — монахини здесь одеваются во все белое.

На той, что была сейчас перед ним, тоже было длинное белое платье, но вместо обычного плата и покрывала на голове у нее был повязан высокий белый тюрбан, полностью скрывавший ее волосы и уши.

Донельзя изумленный, Андре заметил, что монахиня, сидящая на стволе поваленного дерева, не одна здесь.

Вокруг нее, на ее вытянутых руках, на плечах, примостились птицы.

Она, видимо, кормила их; те, что сидели у нее на руках, клевали корм прямо из ее раскрытых ладоней; другие, слетая с плеч, порхали над самой ее головой, очевидно, нисколько не боясь ее.

Зрелище было столь прекрасно, столь необычно, что Андре мог только стоять, не в силах произнести ни слова, глядя на удивительную монахиню, сидевшую перед ним.

Потом очень медленно и осторожно, так, чтобы она не услышала и не испугалась, он подошел чуть поближе.

Скрытый ветвями кустов и деревьев, он был теперь достаточно близко, чтобы разглядеть ее.

Взглянув на ее лицо, обращенное вверх, к птицам, которых за это время слетелось еще больше, Андре был восхищен ее красотой.

И что еще удивительнее — она была белая!

Возможно ли это, воскликнул он про себя, чтобы белая женщина жила здесь, на землях де Вийяре?

Он попытался объяснить это тем, что она — монахиня, а потому никто и не тронул ее.

Но даже и в этом случае казалось совершенно невероятным, чтобы император и солдаты его армии сочли неприкосновенной белую женщину, какова бы ни была ее религия.

И все же сомнений быть не могло: перед ним была монахиня, и притом необычайной красоты.

Вероятно, она еще совсем юная, подумал Андре. Это было самое прелестное создание, какое он когда-либо видел в своей жизни.

Ее глаза, устремленные на птиц, заполонили, казалось, все ее нежное личико; маленький прямой носик, округлый подбородок и прекрасный изгиб губ говорили о том, что эта девушка благородного происхождения.

Во всем ее облике было нечто столь изящное и утонченное, что Андре ни минуты не сомневался в том, что в тоненьких голубых прожилках, бьющихся под нежной, почти прозрачной кожей, течет кровь аристократов.

Внезапно опомнившись, он чуть не расхохотался.

Какие аристократы могли остаться на Гаити после революции, откуда им тут быть? Да и вообще, кто из белых людей выжил, за исключением тех, кто сражался сейчас на севере, осаждаемый армией императора, или рабочих, которые, как он слышал, ковали оружие для войск Дессалина в Порто-Пренсе?

Андре жалел сейчас, что он не художник — тогда он мог бы запечатлеть на холсте прекрасную картину, открывшуюся перед ним.

Два пестрых длиннохвостых попугая подлетели к маленьким птичкам, сияющим золотисто-желтым оперением.

Сначала они порхали над головой у монахини, а потом опустились прямо к ней на руки, отталкивая сидевших там птичек, пытаясь склевать кукурузные зерна или другой корм, который был у нее в ладонях.

Девушка звонко и весело рассмеялась.

— Вы слишком жадные и невоспитанные! — воскликнула она. — Вы должны добывать себе пищу на земле.

Она рассыпала у своих ног зерно, которое достала из сумочки, стоявшей рядом, и оба попугая тут же, нисколько не боясь, слетели вниз и принялись клевать; к ним присоединилось несколько других птичек поменьше.

Услышав ее речь, Андре удивился. Монахиня говорила на прекрасном, чистейшем французском языке; в словах, которые она произнесла тихим, ласковым голосом, не было ни малейшего акцента.

Она насыпала в ладони еще немножко зерна и протянула их перед собой; маленькие птички, на мгновение вспугнутые нахальными попугаями, тут же вернулись.

Три уселись на одну ее руку и четыре — на другую.

Она смотрела на них с улыбкой, придававшей еще большую прелесть ее очаровательному личику.

Андре чувствовал непреодолимое желание заговорить с ней, расспросить, узнать, кто она, он не мог больше оставаться в своем укрытии и, забыв об осторожности, вышел из-за кустов.

Он не успел сделать и двух шагов, как птицы, первыми заметившие его присутствие, разом вспорхнули с ладоней девушки и, словно светлое облачко, поднялись вверх, исчезнув в ветвях деревьев.

Какое-то мгновение юная монахиня с удивлением смотрела им вслед, не понимая, что произошло.

Потом она повернулась и увидела Андре. Она замерла, не в силах пошевельнуться, точно окаменев. Затем Андре увидел, как на лице ее появилось выражение ужаса, и с легким криком, выдавшим ее страх, она вскочила на ноги.

• Предыдущая
• 14/40
• Следующая