Река любви - Картленд Барбара - Страница 22
- Предыдущая
- 22/29
- Следующая
Дженкинс оглядел комнату.
— Я позабочусь об этом, ваша светлость.
Он поднял голову и поклонился Иризе.
— Доброй ночи, мисс! Доброй ночи, ваша светлость!
Уходя, он прикрыл дверь, ведущую на террасу, и они услышали, как он спускался по ступеням в сад.
— Он такой внимательный, — сказала Ириза, — но я приношу вам… столько хлопот.
— Я рад хоть чем-нибудь отблагодарить вас за ваше участие в моем прошлом, — сказал герцог, — которое, надеюсь, не прекратится и в будущем.
Он шутил, пытаясь вызвать у нее улыбку, и она сказала:
— Мне жаль, что я не успела рассказать папе о том, что произошло нынче в святилище. Его бы это очень заинтересовало, и он, конечно, написал бы об этом.
— Я чувствую, что его записи имели бы неоценимое значение для многих людей, — сказал герцог, — поэтому их необходимо опубликовать.
А вдруг Ириза откажется от этой идеи, сочтя записи отца слишком личными? Но она сказала:
— Если такое было бы возможно, то оно оправдало бы все, что папа сделал в жизни, которую он избрал, несмотря на сопротивление многих людей.
Ее почему-то пронзило сильное ощущение, что ее отец отделен сейчас от них всего лишь деревянной дверью, и она добавила:
— Я надеюсь, что он… знает о том, что вы… предложили.
Не проронив больше ни слова, она прошла в комнату, где лежал отец.
Герцог сел в плетеное кресло, раздумывая о том, что никто бы не поверил, услышав его рассказ о всех невероятных происшествиях, которые случились с ним после прибытия в Луксор.
Положив рукописи на колени, он вновь оглядел комнату. Герцог был совершенно уверен, как и в первый раз, когда увидел эту коллекцию, что многие из стоящих здесь египетских резных изделий, статуэток и чаш имеют большую ценность.
«Очень многие коллекционеры во всем мире, — рассуждал он про себя, — захотели бы обладать этой маленькой статуэткой фараона с головой кобры на голове».
Здесь была и фигурка божества с головой сокола, которую с готовностью приобрел бы любой музей.
Он решил, что прежде, чем позволит Иризе продать хотя бы одну из этих ценностей, не только покажет их лучшему египтологу в Лондоне, но и постарается сам узнать побольше о подобных вещах, чтобы быть уверенным, что ее не обманут во время продажи.
«Я считал себя человеком сведущим, — со вздохом подумал он, — а тут обнаружилось мое полное невежество относительно царства, существовавшего за три тысячи двести лет до нашей, эры».
Прошло два часа, прежде чем открылась дверь спальни и вышла Ириза со свечой, которая стояла возле кровати.
Она тихо закрыла дверь и ничего не сказала поднявшемуся навстречу герцогу, лишь слабо улыбнулась, проходя мимо него к себе в комнату.
Он знал, что любовь к отцу и молитвы привели ее в то состояние, в котором она пребывала, общаясь с ним в том мире, куда он ушел, покинув бренную землю.
Герцог знал, что она надеется на его понимание, и он действительно проникся ее чувствами.
Записи, которые он читал, были настолько интересны и настолько поглотили его, что ему жаль было отрываться от них ради сна.
Несмотря на бодрый и активный умственный настрой, герцог все же чувствовал, что устал физически после долгой утренней поездки верхом.
Он снял с себя одежду, облачился в длинный голубой халат, приготовленный для него Дженкинсом, и лег на холодную кровать, оказавшуюся удивительно удобной.
Укладываясь, он вспомнил о маленьком револьвере, который Дженкинс привез по его указанию, спрятав в кармане халата.
Он вынул его, положил на стул рядом с кроватью, на котором горела свеча, бросил последний взгляд на сокровища, которые охранял, как Иризу, и задул свечу.
Герцог проспал, может быть, часа два, когда неожиданно проснулся, предчувствуя опасность. Он не двигался, только прислушивался, зная, что его сон нарушило нечто необычное.
Сначала до него донеслись знакомые звуки ночи: уханье совы, лай собаки вдалеке, неопределенные шорохи, вызываемые крысами или другими зверьками и обычно не замечаемые днем.
Ему послышался вроде детский плач где-то далеко, а затем уже гораздо ближе, и скорее всего с террасы, раздался звук, который мог исходить лишь от человека.
Дверь в комнату была закрыта, и, после того как Дженкинс покинул их и Ириза ушла в комнату отца, герцог заперся на тяжелый засов.
Звук шел явно со стороны окна, и его осенило, что оттуда грабителю легче всего проникнуть в дом или даже просунуть руку и попытаться схватить что-либо поблизости.
Он решил, как будет действовать, и, сев на кровати, опустил ноги на пол и схватил сначала револьвер, а затем коробок со спичками.
Держа револьвер и коробок в левой руке, он чиркнул спичкой. Она не зажглась, и он вынул другую.
Все это время он чувствовал, что за окном кто-то неподвижно стоит, и ему показалось — хотя это могла быть и игра воображения, — что он слышал чье-то тяжелое дыхание.
Когда спичка загорелась и он зажег свечу, кто-то быстро сбежал по деревянным ступеням вниз, но так тихо, будто сбежавший был босой.
Герцог поднялся и подошел к окну, чтобы раздвинуть занавески. В свете звезд и луны маленький садик был пуст, и он вряд ли смог бы увидеть что-либо за кустами.
«Хорошо, что я оказался здесь!» — подумал он.
Он знал, что, если бы его не было рядом, у Иризы наверняка бы выкрали сокровища отца, а если бы она попыталась вмешаться, то могла бы пострадать.
Грабители, опустошавшие гробницы, не знали жалости, и он слышал от туристов в Каире, как воры грабили сокровища, найденные археологами, не останавливаясь перед убийством тех, кто пытался им помешать.
Герцог подумал, что, будь он один, он стал бы преследовать этого человека, у которого, возможно, был сообщник.
Но теперь для него важнее оградить от опасности Иризу, нежели ловить грабителей, оставив ее без защиты.
Он постоял у окна, чтобы те, кто наблюдал за домом, ясно могли видеть его, освещенного свечой.
Решив, что грабители вряд ли возвратятся, он снова улегся в кровать.
На следующее утро благодаря усилиям герцога все прошло гладко.
Он заплатил за гроб, значительно более дорогой, чем тот, который выбрала бы Ириза. Когда она вышла из своей спальни, бледная, но сдержанная, тело отца уже подняли с Кровати и уложили в гроб.
Те, кто бальзамировал его, пришли, чтобы удостовериться, что за ночь с телом не произошло никаких изменений, и принесли цветы, которые по распоряжению герцога должны были положить как в гроб, так и вокруг него.
Он увидел на Иризе другое платье, такое же простое, светло-голубовато-серое, цвета голубиного крыла.
В нем она казалась эфирной и неземной, а на шляпке, которую она несла в руке, были ленты такого же цвета.
Когда герцог взглянул на нее, она ответила на его немой вопрос:
— У меня нет ничего черного, и папа всегда говорил, что для тех, кто верит в вечную жизнь, будь то христиане или египтяне, было бы лицемерием носить траур по тем, кто оставил нас, но не умер.
Герцог подумал о том, что подобное мнение сильно отличается от настроений королевы Виктории, которая так долго сохраняла траур, что до сих пор носила черное по принцу-консорту, умершему двадцать шесть лет назад, но вслух он произнес:
— Все, что вы рассказываете мне о вашем отце, и все, что я прочел вчера вечером, позволяет мне думать, что он был выдающейся личностью.
Глаза Иризы осветились, и она ответила:
— Я хотела бы, чтобы он знал, что… такой человек, как. вы… сказал это… о нем.
Не дожидаясь ответа герцога, она вошла в спальню. Он не последовал за нею и мог видеть через открытую дверь, как она стоит и смотрит на гроб.
Спустя несколько минут он сказал дожидавшимся у дома мужчинам, чтобы они вошли и закрыли гроб крышкой.
Когда они вынесли гроб на террасу, в маленьком саду уже толпились люди, и они еще продолжали приходить.
Этим мужчинам и женщинам отец Иризы служил не тем, что пытался обратить их в христианство, а излечивал их от болезней.
- Предыдущая
- 22/29
- Следующая
