Изгнание из Эдема - Оппенгеймер Стивен - Страница 8

Коэволюция свойственна отнюдь не только истории  развития нашего вида. Если погрузиться в толщу времени  и пройтись назад по ветвям древа жизни, нетрудно заметить,  что новые, целенаправленно развитые или, возможно,  случайно приобретенные навыки поведения часто  влекли за собой генетические изменения, которые определили  последующий ход развития специфических черт  внешнего облика, позволяющих использовать эти новые  навыки. Все дарвиновские земляные вьюрки происходят  от обыкновенных центрально-американских вьюрков, которые  на протяжении своей долгой истории опробовали  различные средства, позволяющие выжить и адаптироваться  к меняющимся условиям среды обитания на Галапагосских  островах. Впоследствии на основе этих изменений  появились различные виды вьюрков, лучше приспособленные  к выживанию благодаря усвоению этих новых  признаков.

Любопытно, что, подобно далеко отстоящим от нас  представителям генеалогического древа позвоночных, в  начале каждого поколения молодняк многих и многих видов  заново усваивает и воспринимает так называемые врожденные  навыки своих родителей. Так, мы знаем массу ситуаций,  свойственных высшим позвоночным, когда сами  родители принимают активное участие в обучении молодняка.  Таким образом, на самом деле эти новые «развитые»  особенности поведения передавались молодняку не через  гены, а посредством общения с родителями и другими  «учителями», то есть путем обучения. Впоследствии гены,  благоприятствующие закреплению новых навыков, начали  отбираться посредством биологической эволюции, позволяя  представителям формирующегося вида эффективнее  использовать эти факторы. Другими словами, гены и культурные  аспекты коэволюционировали.

Развитие культуры не обязательно тесно связано с генетической  наследственностью. На протяжении эволюции  большинства видов млекопитающих такое обучение элементам  «культуры» было строго ограничено членами данного  семейства или группы; в результате поведение представителей  данной группы оказывалось тесно связанным с  общностью генов. Однако необходимо подчеркнуть, что у  многих социальных животных (животных, образующих  стаи и имеющих иерархию) навыки выживания передавались  и при контактах с представителями других социальных  групп (стад, стай), которые далеко не всегда были  родственниками. Таким образом, на каком-то этапе за последние  несколько миллионов лет биологической эволюции  приматов эволюция культуры их общения достигла  определенной независимости от генетических кодов животных,  являющихся ее носителями. Прибегнув к аналогии,  можно сказать, что движущими факторами эволюции  скрипки в равной мере могли быть и гильдия мастеров,  делавших скрипки, и семейство мастеров, в котором секреты  ремесла передавались от отца к сыну.

О чем же все это говорит? Некоторые приобретенные,  а не врожденные культурные традиции имеют такую географическую  локальность, что их можно считать независимыми  от генетических связей.

Так, например, мы знаем, что японские макаки обычно  моют потаты (сладкий картофель) в море. Это — местная  культурная традиция, имеющая вполне конкретные исторические  и географические корни, традиция, передававшаяся  из поколения в поколение. Крайне маловероятно,  что подобные особенности поведения могут зависеть от  новых генетических факторов; однако, если следовать логике  этого тривиального примера, можно сказать, что, если бы практика мытья свежих потатов обеспечивала вполне  конкретные преимущества в выживании и именно  такие мытые потаты являлись основным источником питания  для данной местной популяции макак на протяжении  многих поколений, тогда естественный отбор случайных  генетических признаков у представителей этих будущих  поколений мог бы тем или иным путем закрепить  практику мытья свежих потатов. Это и было бы проявлением  коэволюции[26].

Особенно выразительно географическая локализация  приобретенных культурных навыков у высших приматов  прослеживается у шимпанзе. В стаях шимпанзе возникали  навыки создания примитивных орудий, носителями которых  были как члены некой небольшой группы, так и представители  соседних стай, не являющихся ее родственниками.  Подобные технические навыки приобретаются культурным  путем и не имеют генетической заданности и,  следовательно, не обязательно должны быть распространены  в других регионах. В определенный момент, возможно,  еще до появления гоминидов, культура перешагнула  через межвидовой барьер и стала достоянием различных  видов приматов. Однако эволюция культуры, образно говоря,  вступила в свой подростковый возраст задолго до  этого момента и имела к тому времени длительную предысторию,  развивавшуюся параллельно с генетической  эволюцией.

С точки зрения взглядов Болдуина, мы можем сделать  любопытное наблюдение и высказать прогноз. Прогноз  заключается в том, что, если сложное и многоуровневое  общение требует высокоразвитого мозга, это означает,  что появлению такого мозга должно было предшествовать  длительное и более примитивное общение. Наблюдение  же состоит в том, что возникновение письменности имело  место около 5000 лет тому назад, а нотная запись была  изобретена и вовсе гораздо позже, по историческим меркам  — совсем недавно. Эти две кодифицированных системы внеустного общения отражают два высших достижения  человеческого разума, однако нам и в голову не придет  утверждать, что для того, чтобы ими пользоваться,  должен появиться новый вид человека, имеющий особые  гены.

Наиболее существенное различие между людьми современного  типа и прочими животными связано именно с  большим мозгом, характерным для человека. Здесь необходимо  отметить несколько факторов. Действительно,  объем мозга очень важен, но это еще далеко не все. Большой  не обязательно означает более продуктивный. Так,  например, у свиней и кабанов мозг гораздо больше по  объему, чем у небольших хищных животных, например,  диких котов. Люди, которым в раннем детстве по медицинским  показаниям приходится удалять половину мозга,  обладают практически нормальным человеческим интеллектом,  хотя объем мозга у них не превышает 700 куб. см.  Очевидно, значительное место в развитии способностей  мозга принадлежит внутренним связям, и мы, люди, по  числу внутримозговых связей далеко превосходим любых  млекопитающих. Как же они возникли?

Как правило, более крупное тело нуждается в большем  по объему мозге. Грубо говоря, это обусловлено тем, что  для контроля за более крупными органами и мускулами,  составляющими крупное туловище, требуется более внушительный  объем мозга или как минимум значительно  больше внимания, уделяемого управлению всей этой глыбой  мускулов. Подобная взаимосвязь между объемом мозга  и пропорциями тела, хотя она и является прогнозируемой  у большинства млекопитающих, не носит характера прямой  зависимости. Если бы подобная зависимость имела  место, то мыши, например, обладали бы куда меньшим — в  пропорциональном отношении — мозгом, чем тот, который  мы видим у них. У высших млекопитающих эта взаимосвязь  становится еще менее прямолинейной, так как соотношение  размеров тела и мозга у них искажено сразу по  многим направлениям. К примеру, приматы во взрослом  возрасте обладают пропорционально большим объемом  мозга, чем любые другие млекопитающие, поскольку скорость  роста их тела, начиная с самого раннего возраста,  существенно ниже абсолютной скорости роста мозга.

У людей билогические часы взросления мозга идут значительно  медленнее, чем у приматов. Как известно, у всех  млекопитающих рост мозга прекращается еще до того, как  все функциональные факторы тела взрослого животного  достигнут полного развития. Человек отличается от всех  прочих приматов тем, что его биологические часы предусматривают  развитие мозга значительно дольше, чем этого  можно было бы ожидать исходя из пропорций тела, как  это имеет место у приматов. В результате продолжительной  пренатальной и детской стадий развития мозг у человека  на этих этапах достигает объема около 1000 куб. см,  что примерно соответствует объему мозга вымершего вида  Gigantopithecus[27] .