Велькино детство - Олейников Алексей Александрович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/12
• Следующая

— Скучно мне, Кардамон — пояснил Велька.

Пес в ответ зевнул, и, встряхнув ушами, полез обратно. Велька обиделся, уперся ногами и потянул цепь на себя. В будке напряглись и сдавленно зарычали. С полминуты мальчик и пес боролись, затем из будки показались лапы и рычащая голова. Когда азартный Велька выволок собаку наполовину, Кардамон умолк и поднял укоряющий взор. Велька устыдился, и отпустил цепь.

— А еще друг человека. Собака ты, Кардамон, последняя собака после этого — вздохнул он. Кардамон благоразумно не возражал.

Велька с тоской оглядел пустую улицу еще раз и собрался было уже идти в дом — рисовать карандашами, как из-за поворота, вздымая пятками облачка пыли, выбежала та самая голопузая орава, и на перекрестке мальками прыснула в разные стороны. В Велькин конец, перегоняя собственную тень, мчался как раз Федька. Велька, донельзя заинтригованный, открыл калитку, и когда Федька проносился мимо, за воротник втянул его во двор.

Федька заорал дурным голосом и забился в руках не хуже подлещика.

— Тихо, тихо. Федька, это ж я — оторопев, Велька разжал пальцы. Федька, извернувшись ужом, отскочил в сторону.

– Ты чего?

– А…это ты, — Федька еще одурелыми глазами глянул на него.

– А то кто же? Ты чего такой?

– Я…эта, — Федька огляделся, и хотя кругом никого не было, кроме Кардамона, высунувшего на Федькины крики из будки свой нос, перешел на шепот:

– Ты…эта никому не скажешь?

– Да чтоб мне провалиться, — закивал заинтригованный Велька.

Федька облизал губы.

– Мы на кладбище были.

– И что? Днем туда каждый дурак может сходить, — усмехнулся Велька.

– Ага, днем, а вчера в полночь не хочешь? — парировал Федька. — Тебе-то слабо?

– Слышь, малек, чего я там забыл? — Велька нацелился было отвесить ему подзатыльник, но Федька округлил глаза и рыбкой нырнул в куст сирени.

– Ты чего? — Велька ошарашено подошел к сирени, не зная, что и думать. С Федькой явно творилось что-то неладное. — Я пошутил. Вылазь, Федь. Там мурашей полно. Феедь?!

– Тихо ты! — яростным шепотом откликнулся Федька. — Вон она идет.

– Да кто она, Федь?! — жалобно спросил Велька, все больше убеждаясь, что с пацаном чего-то приключилось. — Вылазь, Федька.

– Она идет — уже прошипел Федька, — Прячься быстрей.

– Да кто она то, — Велька завертел головой. — Да нет же никого кругом, ты перегрелся что ли?

— Сам ты перегрелся, — огрызнулся Федька — Вон она, на дороге, обернись, дубина.

Велька, решив припомнить Федьке дубину потом, когда этот паразит из сирени вылезет, все же обернулся. Посреди перекрестка, в жарком полуденном мареве и пыли стояла маленькая, сгорбленная черная фигурка.

— Кто это? — почему-то шепотом спросил Велька, которому от неподвижности этой фигурки стало не себе.

— Бабка — смерть.

— Кто? — изумился Велька и отчетливо понял, что Федька сошел с ума. Велька хотел сказать Федьке, что у него чердак поехал, но вспомнил, что их, сумасшедших этих, нельзя волновать. А то они буйные становятся, вон как Федька бился. Велька вдруг подумал, как плохо будет тете Вале, Федькиной маме, когда она узнает о том, что сын у нее…того. Велька лихорадочно соображал, как вытащить Федьку из куста.

— Феденька, — самым сладким голосом, каким мог, позвал Велька — Может…эта… тебе в дом зайти или ты пить хочешь?

— Ты что, с ума сошел? — спросили из сирени.

— Я… нет — запнулся Велька.

— Она же меня увидит, когда я вылезать буду.

— А что это за бабка такая? — приторно продолжил Велька, прикидывая, чем еще помешанного Федьку поманить. Можно было, конечно, позвать деда, бабушку, они бы окружили сирень, чтобы Федька не удрал, а потом пришел бы участковый Петр Фомич и вынул бы этого ненормального. А еще можно было бы поджечь сирень, тогда бы Федька сам выскочил. Но пока будешь звать-искать-окружать, он же заподозрит неладное и удерет. А потом лови его по огородам.

— Это бабка, она на кладбище живет, с косой ходит и чего-то бормочет под нос себе. Мы сами видели, идет и под нос бу-бу, бу-бу, а коса здоровущая такая, так и блестит. Пацаны рассказывали, она ночью по селу ходит и в окна заглядывает. И где окно открыто, она того. Ай!

Куст затрясся.

— Ты чего там? — заволновался Велька и вытянул голову, пытаясь хоть что-то разглядеть.

— Мураши, блин, — сирень зашуршала, из темной ее зелени вынырнула растрепанная голова. Федька остервенело почесал лопатку и продолжил:

— И кого увидит, того косой — чик! — провел он поперек шеи.

— Дурак ты, Федька, — в сердцах сказал Велька и залепил Федьке полновесный щелбан.

– Ах ты… я! — оскорбленный до глубины души Федька свечой взвился, сжимая кулаки, но тут же изменился в лице и охнув, упал обратно.

— Блин. Увидела, сюда идет, — плачущим голосом возопил он из глубины сирени. — Мамочки.

— Спокойно, — Велька сглотнул комок в горле, — Я тебя прикрою.

— Мы ж ей того, помешали, — задыхающимся шепотом зачастил Федька. — Чтоб люди больше не помирали, мы ей косу и сломили.

— Как это сломили? — сразу и не понял Велька, глядя на приближающуюся фигурку.

— Обыкновенно, молотком, — пояснил Федька, затаенно почесываясь. — Хрясь и того…

— Совсем сдурели?

— А что — пусть лучше люди помирают?

— Блин, давно я такого бреда не слышал, — разозлился Велька. — Вылезай, прощение просить будешь.

— Ты, что, обалдел? — Федька от ужаса даже перестал чесаться. — Мне ж тогда хана. Не выдавай меня, Вель, не надо. Ну пожалуйста..

Бабка приближалась, а Велька стоял на месте. Умоляющий Федькин голос поколебал его решительные намерения, и теперь Велька не знал, что делать. Он не мог бросить Федьку в этих кустах один на один с неизвестностью, но и выдать его не мог.

Ему казалось, прошла вечность, пока старушка подошла к их двору.

— Зддравствуйте, — почему-то запинаясь, поздоровался Велька, когда сгорбленная бабушка в темно-синем платке и глухом черном платье поравнялась с их калиткой.

— Косу вот сломили, — тихо сказала она и показала сточенный обломок лезвия, зажатый в темной обветренной ладони. — Мальцы..

— Ой, как плохо, бабушка, я даже и не знаю, кто бы это мог сделать? — притворно ужаснулся Велька.

Старушка, не отвечая, поглядела на него. Сморщенное ее лицо ничего не выразило. Вельке показалось, что она не видит ни его, ни дрожащих над Федькой ветвей сирени, ни звенящего цепью Кардамона, ни их дома, а смотрит куда-то очень далеко.

— Ну ладно, — она вздохнула и пошла дальше, шаркая стоптанными ботинками.

— Ну что? — из сирени вынырнула взъерошенная голова Федьки, — Свалила она?

Велька глянул вослед сгорбленной спине, опоясанной платком. Щеки его горели.

-Да, — сказал он. — Дурак ты, Федька. И кличку вы ей дурацкую придумали — «бабка—смерть». Она же просто старенькая.

— Старенькая, да удаленькая, — почесываясь, веско отметил Федька, — Я на тебя погляжу, когда ты ее встретишь, с косой и на кладбище.

— Топай давай, — Велька вытянул из сирени сухой прутик и выразительно посвистел над Федькиной головой.

— А то и пойду, — независимо пробурчал Федька, выбираясь из сирени, — Подумаешь…

Он осторожно выглянул за забор, и никого не увидев, быстро стукнул калиткой.

— Ну, спасибо, что ли, — шмыгнул он носом на прощание. — Ты ее, смотри, опасайся, она ведь с тобой говорила.

— Иди-иди, — Велька напутственно махнул прутиком, и Федька мигом скрылся с глаз.

Велька решил тоже прогуляться. Он прикрыл за собой калитку и, сшибая головы репейникам, пошел по улице, пустынной и пыльной. Из головы не выходила «бабка-смерть», ее шаркающая походка и руки — загрубелые и темные.

Мало-помалу он вышел за околицу. Дорога исчезала вдали меж желтыми гречишными полями и где-то вверху, под самым солнцем, звенел жаворонок. Воздух тек над ним прозрачной блистающей рекой, между белых громад кучевых облаков, и Велька, заглядевшись в небо, потерялся во времени. До ближней рощи ноги донесли его сами. И оттуда, из тени меж стволов, ему в глаза ударило ярким блеском. Велька подошел, потрогал прутья ограды, горячие от солнца, и удивился — как его сюда занесло.

• Предыдущая
• 2/12
• Следующая