Огонь желаний - Картленд Барбара - Страница 13

• Предыдущая
• 13/41
• Следующая

— В основном — для журнала «Плюм». Глаза Вады расширились.

— Вы имеете в виду журнал, публикующий символистов?

Незнакомец улыбнулся:

— Как, вы знаете о символистах, мадемуазель? Неужели их слава уже достигла берегов Америки?

— Мы, по другую сторону Атлантики, не так уж несведущи! — чуть высокомерно заявила Вада.

Он усмехнулся, и она поняла, что его позабавила такая патриотичность.

— Хорошо, но все-таки, как вы полагаете, что такое символизм?

Немного подумав, Вада сказала:

— Я читала, что это понятие означает свободу воображения, а также «самовыражение, освобожденное от оков».

Лицо незнакомца отразило неподдельное изумление.

— О, да вы и это знаете! Не ожидал.

— Ну, это уж слишком. Вы ко мне относитесь, как к ребенку, — не сдержавшись, резко заметила девушка.

Потом уже она поняла, что их разговор был бы совсем не таким, будь незнакомец, пробравшийся, как вор, в ее гостиную, действительно журналистом.

— Вы уйдете наконец? — теперь Вада говорила уже другим тоном. — Я не буду больше с вами разговаривать в такой манере.

— Почему? — спросил он. — В конце концов вы единственный человек, который мог бы мне рассказать о вашей госпоже. Вы можете сообщить мне о неуловимой мадемуазель Хольц то, о чем не дознался никакой другой журналист.

— Но вы же обещали, что не будете о ней писать, — возразила Вада.

— Насколько я помню, вы меня умоляли этого не делать. Если я дам вам слово чести, что ничего не опубликую без вашего разрешения, вы позволите поговорить с вами несколько минут?

— Не думаю, что мне следует это делать, — проговорила Вада.

— Ваша госпожа ограничивает свободу ваших действий, не так ли? — спросил он насмешливо. — Какую же магию, кроме денег, использует мадемуазель, чтобы все вокруг потворствовали ее желанию придать себе ореол таинственности, — больший, чем у сфинкса?

Вада засмеялась, сама того не желая.

— Да нет же, она совсем не такая!

— А какая ваша госпожа?

— Вы пытаетесь выудить у меня сведения о ней! — тон Вады был обвинительный. — И делаете это за спиной моей госпожи, тайком. Я не собираюсь больше разговаривать с вами о мадемуазель, — я не могу.

— Тогда я вынужден пойти на компромисс, — сказал незнакомец в зеленом. — Мы будем говорить о вас.

— Нет, — возразила Вада с застенчивой улыбкой. — Я не хочу говорить с вами о себе.

— А о чем вы предпочли бы, беседовать?

— Мне бы хотелось побольше узнать о символизме, — ответила Вада. — Я читала о нем в Америке, но понять все это довольно сложно.

— Не особенно. — Нежданный собеседник смолк, но, увидев, что Вада ждет разъяснений, продолжил:

— Точно так же, как импрессионизм стал протестом против определенных, уже сложившихся тем и образов в живописи, символизм возник как попытка расшатать застарелые устои в поэзии.

— Но сейчас это течение уже вышло за пределы поэзии, не так ли?

— Ну конечно. К поэтам-символистам присоединились художники, драматурги, все, кто интересуется таинственным миром души и чувств.

— Кажется, теперь я понимаю, — сказала Вада. — Они передают не то, что видят на самом деле, а то, что чувствуют.

— Проще говоря, это можно объяснить именно так, — улыбнулся незнакомец и, взглянув на нее, спросил:

— Почему вы интересуетесь тем, что американцу должно казаться слишком неопределенным? Я не поверю, что «мисс Богачка» может увлекаться подобными вещами.

В его тоне было что-то саркастическое, почти злое, и это заставило Валу быстро возразить:

— Это несправедливо! Вы никогда не встречали мадемуазель Хольц, так почему же, не видя ни разу, позволяете себе ее осуждать?

— Докажите, что она отличается от обычной богатой американки, которая охотится за титулом, — произнес он.

Вада застыла на месте.

— Что вы… этим хотите сказать? — спросила она почти шепотом.

Ей показалось, что глаза незнакомца внимательно наблюдают за выражением ее лица. Он объяснил:

— До меня дошли слухи, конечно, может быть, это репортерские сплетни, что мадемуазель Хольц стремится приобрести титул, притом обязательно английский.

— Кто вам это сказал? — с жаром спросила Вада.

— Между прочим, — ответил незнакомец, — сведения пришли ко мне из Англии.

Ваде так хотелось ему возразить и сказать, что все неправда, ложь, но так и не смогла вымолвить ни слова. Вместо этого она произнесла:

— Я думала, мы договорились, что не будем обсуждать мою госпожу.

— Не уверен, что мы действительно об этом договорились. Я всего лишь сказал, что готов говорить о вас.

— Но я не имею ни малейшего желания говорить о себе, — возразила Вада. Затем спросила:

— Вы можете назвать мне ваше имя?

— Пьер Вальмон, — ответил он, — но боюсь, оно вам мало что скажет.

— Вы пишите для «Плюм»?

— Я соредактор этого журнала.

— Это один из журналов, который мне хотелось бы приобрести, пока я в Париже.

— Я пришлю вам экземпляр, или лучше — я вам его принесу.

— Спасибо, мне бы очень этого хотелось.

— Чтобы я вам его принес?

Девушку слегка смутило выражение, которое появилось в его глазах. Он не имеет права так оценивающе и смело на нее смотреть, — это Ваде не понравилось.

— Думаю, господин Вальмон, мы вряд ли снова с вами увидимся. Я приехала в Париж ненадолго.

— Что вы собираетесь делать в Париже?

— Хочу посмотреть то, что смогу, — очень непосредственно ответила Вада, — но боюсь, мне не удастся увидеть все, о чем я мечтала.

— А что вы хотите увидеть больше всего? Вада немного подумала и совершенно искренне сказала:

— Прежде всего мне бы хотелось услышать символистов. Я раньше немного читала об их поэзии и видела обзоры в американских газетах.

Она на мгновение умолкла и мечтательно добавила:

— Но совсем другое дело встретить или услышать поэта.

Пьер Вальмон промолчал, а девушка спросила:

— Вы пишете стихи?

— Немного. Но думаю, они довольно слабые. Так же, как мои коллеги, я читал свои стихи в «Солей д'Ор»— там собираются символисты.

— Где это? — с придыханием спросила Вада.

— В подвале кафе на площади Святого Михаила. Поэты и художники стали там встречаться всего несколько лет назад благодаря Леону Дешану — поэту и основателю журнала «Плюм».

— А что делают поэты, когда собираются вместе?

— Не только поэты, но и музыканты, певцы, все, кто считает себя символистом, читают стихи, поют, слушают и исполняют музыку — для всех, кто приходит их слушать.

— Звучит очень заманчиво! — возбужденно сказала Вада.

— Иногда такие мастера, как Жан Мореа или Верлен, читают свои последние стихи. Когда публика перестает слушать, начинается дискуссия, обмен мнениями, — это очень полезно для творчества.

— Как это должно быть интересно и по-настоящему замечательно! — воскликнула Вада. Немного поколебавшись, она спросила:

— Как вы думаете, мне можно туда пойти? Только чтобы увидеть поэтов. Я этого хочу больше всего на свете!

— Ну конечно, можно! — ответил Пьер Вальмон. — Я приглашу вас, если вы со мной пойдете.

Внезапно оба умолкли.

Все происходило так, будто Вада, обсуждая с ним эту тему, не понимала, куда ее может завести подобный разговор.

От его последних слов девушка, казалось, вздрогнула.

«О, это невозможно, совершенно невозможно!»

Но другой, словно ей не принадлежавший голос, исходивший от кого-то еще, ответил:

— Я была бы очень, очень… вам благодарна, если бы могла пойти туда… с вами.

Вада стояла у раскрытого платяного шкафа, пытаясь выбрать, что же надеть.

Это было не просто. Когда она застенчиво спросила Пьера Вальмона, как ей следует одеться, он заметил:

— Надевайте все, что угодно, и не думайте, что символисты носят только красивую и изящную одежду.

Его глаза смеялись, и Вада поняла, что ее озабоченность тем, как она будет выглядеть, его забавляет.

• Предыдущая
• 13/41
• Следующая