Муха и сверкающий рыцарь (Муха – внучка резидента) - Некрасов Евгений Львович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/36
• Следующая

Я отхожу назад, — стоя с поднятыми руками, предупредил Самосвалов, и молодой человек опять разрешил:

Пожалуйста.

Получалось жутковато и странно, как будто милиционеру самому охота сдаться, а молодой человек по доброте не возражает.

Вы наш или бандит? — осмелела Маша. Молодой человек подумал и спросил:

А как твоя фамилия?

Незнамова.

— Тогда наш. Вот что, Маша, обойди этого, — молодой человек показал дулом на Самосвалова; — и подай мне пистолет.

Маша колебалась. Незнакомец мог узнать ее имя от мамы или от Деда, тогда он свой. Но, с другой стороны, он держит на мушке милиционера. Так кто же этот молодой человек и надо ли его слушаться?

— Это ФСБ, — улыбнулся Самосвалов. — Дай ему пистолет, только аккуратно, не сотри отпечатки. Берись за ствол.

Маша двумя пальцами подняла пистолет. Он был еще теплый после стрельбы. Молодой человек раскрыл прозрачный пакет и поймал в него оружие Седого, не прикасаясь, как ядовитого морского ерша-скорпену. Свой автомат он держал под мышкой, направив дуло на грабителей.

Дядь Вить, если это ФСБ, то что ж вы молчали? — удивился Петька. — Сказали бы, что вы милиционер, что пистолет без патронов. А то: «Я поднимаю руки!», «Я отхожу назад!».

Все правильно, — сказал молодой человек. — Когда ты на мушке, не говори, пока не спросят, не лезь за документами и вообще не дергайся. А вы, «дядь Вить», как я понимаю, Самосвалов?

Начальник укропольской милиции кивнул и опустил руки.

Старший лейтенант Калугин, — представился молодой человек. — Ваш «уазик» на ходу?

А что? — насторожился Самосвалов.

Арестованных доставить. У вас решетки сзади, удобно, а мы с напарником на «жигуленке».

Это мои арестованные! — вскинулся Самосвалов. — И пистолет верните, он — моя улика.

Помилуйте, «дядь Вить», какие арестованные, когда вы в отпуске?! Вам сейчас только рыбу ловить, — весело возразил Калугин. — А у нас и ордер имеется на арест гражданина Триантафилиди, он же Панасюк, он же Опанасенко, он же Федотов.

Калугин говорил, а Седой все ниже наклонял голову, как будто хотел что-то разглядеть сначала на полу, потом у себя на ботинке, потом — на груди.

Кстати, гражданин Триантафилиди, как поживает ваша жена? Не пишет из Греции? — спросил Калугин и, не ожидая ответа, объяснил Самосвалову: — Год назад он вышел из заключения и женился на гражданке Триантафилиди семидесяти двух лет. Взял ее фамилию, прописался в ее доме, стал за помидорками ухаживать. Старушка нарадоваться не могла: вот уж повезло с мужем так повезло. А недавно вдруг новая радость: нашлась у нее сестра в Греции. Они еще в войну потеряли друг друга. Муженек, добрая душа, купил гражданке Триантафилиди билет на самолет. Только сам ее провожать не поехал: у него сердце заболело. Все видели, как он сажал жену в такси, как потом за ним «Скорая» приехала. А гражданку Триантафилиди больше никто не видел. И сестры в Греции у нее нет.

Ефть, — прошамкал Седой. — Она пифьмо прифылала.

Это письмо не в Греции писали! — ~ отрезал Калугин. — Конверт с греческой маркой подлинный, а бумага-то российская, Сясьского бумкомбината. Проведем экспертизу почерка и найдем эту «сестру». Чутье мне подсказывает, что далеко искать не придется.

Лихо вы его раскрутили, — признал Самосвалов. — Давно работаете?

В каком смысле? — не понял старший лейтенант. — Если в ФСБ, то третий год, а если по делу Триантафилиди, то часа полтора.

Самосвалов ревниво вздохнул и отдал Калугину ключи от «уазика»:

Бери, что уж… Подбрось меня до больницы, а то рана чешется. А твой напарник пускай ребят по домам развезет.

Идет, — согласился Калугин и, шагнув к двери, предупредил: — Я выхожу первым, остальные — по одному и медленно. А то как бы мой напарник не подстрелил кого сгоряча.

В сенях не было света. Серый костюм Калугина сливался со старыми дощатыми стенами.

— А раскрутили его, в общем-то, не мы, а один «полкан» из военной разведки, — продолжал он, выходя на крыльцо. — Фантастический старик! Еще неделю назад сидел в американской тюрьме…

Маша подумала, что Калугин говорит, конечно, про Деда, а больше подумать ничего не успела. В темном саду ослепительно вспыхнул прожектор.

— ОРУЖИЕ НА ЗЕМЛЮ!!! ВСЕМ ЛЕЧЬ! — проревел металлический голос. От него закладывало уши и по спине бежал озноб.

Калугин вздохнул и, отбросив свой автоматик, покорно плюхнулся с крыльца в грязь. Рядом приземлился Самосвалов. Остальным пришлось легче: они не успели выйти из домика-пряника и вповалку легли на пол — и Маша, и Петька, и преступники вперемежку с морячками.

Этих Петрович пригнал, — сообразил Витька. — Якорем тя: второй раз за пять минут арестовывают! В гробу я видал такой героизм!

ЭТО ОМОН, — ревел голос. — ПОВТОРЯЮ: ВСЕМ ЛЕЧЬ!

Из темноты выныривали бойцы в милицейском черно-сером камуфляже.

— «Дядь Вить», кажется, это все-таки твои арестованные, — громко сказал Калугин.

Воскресным утром Укрополь опустел. В домах остались одни кошки, а все горожане, от стариков до младенцев в колясках, собрались на обрыве у безымянной бухты.

Среди ржавых лодочных сараев появились огромные лихтвагены — осветительные машины телевизионщиков. От них к берегу тянулись толстые провода. Рабочие-осветители в синих комбинезонах устанавливали прожекторы. Съемку собирались вести круглые сутки. Как-никак, таких крупных ограблений не было на Черноморье со времен Гражданской войны.

Вниз, на берег, пускали немногих. У спуска к бухте с неприступными лицами стояли автоматчики.

На Каменной пристани расположились человек тридцать в штатской одежде и в форме. Больше всего было милиционеров, но среди них мелькали и военные моряки, и какие-то люди в незнакомых Маше синих мундирах. Все с озабоченным видом переговаривались и кто в бинокли, кто просто так поглядывали на море. Там, у двугорбой Черной Скалы, стояли, как будто вмерзшие в стеклянную воду, катера водолазов — большой и поменьше.

Прибыл милицейский генерал. Он отдыхал на даче и сам только недавно узнал, что ограбление раскрыто, но уже успел дать интервью двум корреспондентам. Обоим генерал сказал, что главное в наказании преступников — его неотвратимость. Если все грабители будут знать, что их преступление раскроют, они бросят свое грязное ремесло и займутся полезным делом.

Теперь генерал прохаживался по пристани и ждал, когда к нему подойдет Маргарита Незнамова с оператором. Со вчерашнего дня она была самой известной тележурналисткой на побережье, поэтому генерал немножко робел. Один раз он уже начал говорить ей про неотвратимость наказания. А Маргарита Незнамова в дружеском тоне, но твердо попросила его не тратить свое генеральское время на общие рассуждения. Их все равно вырежут из передачи, потому что они неинтересные. Зрители, сказала она, ждут от генерала других слов. Например, всем будет интересно узнать, как наградят капитана Самосвалова и героического подростка Соловьева.

И вот генерал ходил и думал, как их наградить. Насчет Соловьева все было ясно: специально для героических подростков у генерала была целая коробка «командирских» часов. А награждать Самосвалова ему не хотелось вовсе. Про себя генерал считал его клоуном. Хорошие начальники милиции не разводят канареек и не строят подводных лодок. Им некогда. Они с утра до ночи борются с преступностью. А у Самосвалова в городе преступности, считай, нет. Бороться ему не с чем, значит, и награждать его не за что! Подумаешь, раз в десять лет поймал грабителей. Да и то, если разобраться, они первые его поймали.

Как справедливый человек, генерал решил, что надо бы навестить раненого Самосвалова в больнице. Привезти ему персиков, пожать руку. Это произведет благоприятное впечатление на весь личный состав милиции.

Героический подросток Соловьев болтался тут же, надвинув на нос фуражку с золотой «капустой». Маргарита Незнамова снимала его полчаса, добиваясь, чтобы Витька проговорил одну минуту, не повторяя «якорем тя» и не сплевывая сквозь зубы.

• Предыдущая
• 35/36
• Следующая