В Помпеях был праздник - Моисеева Клара Моисеевна - Страница 48
- Предыдущая
- 48/53
- Следующая
Антоний присматривал за раскопками, что-то подсказывал, подгонял рабов, тревожился и, наконец, сам взял в руки кирку. Это было для него ново. За всю свою жизнь ему ни разу не приходилось заниматься подобным делом. Ведь каждый высокорожденный знает, что физический труд считается постыдным. С малых лет Антоний знал, что всякий, кто делает что-либо руками, — ничтожен. Все это он знал и помнил, но, как ни странно, копая рядом с рабами, он не только не испытывал унижения, а наоборот, у него появилось какое-то удовлетворение.
И настал день, когда обнажилась калитка, ведущая во двор. А спустя несколько дней очистился порог дома. К счастью, крыша не провалилась. Взяв в руки зажженный светильник, Антоний вошел в дом.
Все знали, как ждал этого мгновения Антоний. Элий Сир и Стефан были уверены, что он встретится с душами умерших и принесет жертву домашним ларам. Они даже тихонько поговорили об этом. И терпеливо ждали. Никто не последовал за Антонием.
Антоний вошел в просторный атрий. Маленький огонек светильника вырвал из тьмы мраморную статую Венеры и засохшие цветы в больших красивых вазах. Направо от статуи стояло ложе отца. А вблизи низкая мраморная скамья, на которой он, Антоний, так часто сидел у ног отца, когда был еще маленьким. Но и потом, уже взрослым, он нередко сидел на этой скамье, когда отец читал ему свитки знаменитых поэтов и философов. Вот она, скамья. Антоний присел и призадумался. Он поставил светильник на пол и долго смотрел на освещенный круг. Мраморный пол был украшен мозаикой, и скупой огонек светильника дал возможность увидеть шустрого котенка, который тащил маленькую птичку. Эта живая картина напомнила Антонию счастливые дни детства, когда он, сидя у ног отца, звал котенка и нередко гладил его пеструю шерстку, сделанную мастером так искусно, что она казалась мягкой и теплой. Он вспомнил свои долгие беседы с отцом, многочисленных учеников, которые собирались здесь, чтобы читать произведения любимых поэтов. Как печально, что все это никогда уже не повторится… Он никогда уже не увидит дорогие лица отца и матери… И дом он покинет навсегда, чтобы никогда больше не перешагнуть порог этого атрия. Поистине все непостоянно. Все переменчиво! Но как примириться с этим? Как тяжко думать об Этом!..
«Мне только двадцать лет, а все уже позади», — сказал сам себе Антоний. Его охватило отчаяние…
Однако надо было торопиться. Люди ждали. Нельзя было предаваться размышлениям. Взяв в руки светильник, Антоний пошел в библиотеку отца, которая была рядом с просторным беломраморным атрием. В библиотеке обвалился только карниз. Ящики со свитками были завалены обломками фриза. Антоний подумал, что если убрать мусор и зажечь большие мраморные светильники, то можно будет довольно легко вынести из библиотеки драгоценные свитки. А это было самое главное.
Наконец-то Антоний выбрался на поверхность и сказал, что можно пойти в библиотеку, но прежде следует добыть масло, чтобы зажечь большие светильники. Кроме того, следует приготовить ящики, куда можно было бы сложить свитки, грудами лежащие на столах. А еще он просил Элия Сира подумать о том, как возможно лучше и безопаснее упаковать драгоценные скульптуры, сохранившиеся в библиотеке.
— Неужто они не разбиты? — воскликнул Элий Сир. — Неужто сохранилась скульптура мудрого Эникура?
— Представь себе, Элий Сир, все сохранилось, потому что карниз упал с другой стороны и ничего не было разбито. Какое счастье, что сохранилась крыша! Если бы она обвалилась, то погибла бы библиотека философа Тегета..
И вот все собрались в библиотеке и стали упаковывать свитки. Элий Сир и Стефан добыли в соседнем поместье ящики и корзины, и целый день они тащили свитки, скульптуры, роскошные мраморные светильники с бронзовыми чашами, драгоценные вазы. И каждый предмет о чем-то напоминал Антонию и как бы связывал его с прошлым.
На следующий день, когда из библиотеки Тегета вынесли все, что было нужно, Элий Сир предложил взять кое-что из атрия, а потом посоветовал Антонию заглянуть в комнату Паксеи. Антонию не хотелось. Ему было больно вспоминать о том, что нет уже в живых нежной, любящей матери. Однако Элий Сир был настойчив. Он сказал:
— Не поддавайся печали, Антоний. Живому многое нужно. Помни, что ты покинешь свой дом навсегда и никогда сюда не вернешься. Поверь мне, ты потом пожалеешь, что не взял того, что было можно взять. Я убежден, что как только мы покинем Помпеи, жители окрестных селений как коршуны набросятся на этот дом и унесут не только вещи, не только скульптуры. Они унесут мраморные столики и скамьи, сорвут мраморную облицовку колонн, захватят драгоценные вазы, которыми так дорожил философ Тегет.
— Пусть уносят, — сказал Антоний. — Я своими руками не буду разорять дом философа Тегета. Пусть он живет в моей памяти таким, каким он был. Если бы не забота о свитках, о драгоценной библиотеке Тегета, я бы не решился прийти на это пепелище. Никакое воображение не может нарисовать того, что видят глаза. Сколько воспоминаний возникло у меня, когда я бродил сейчас в темных комнатах с маленьким светильником в руках. Тебе ли говорить, Элий Сир, как это прискорбно…
— Тогда позволь мне, Антоний, пройтись по комнатам и взять то, что я посчитаю нужным. Я отлично помню, какие драгоценности были у Паксеи. Госпожа имела удивительный вкус, а господин Тегет был очень щедрым. Если мне удастся найти ящичек с драгоценностями, он пригодится тебе. И еще мне хотелось бы, Антоний, унести для твоего дома серебряные и золотые сосуды, которые так восхищали всегда гостей. Право же, будет грешно оставить их здесь. Их унесут люди, которым они ни о чем не скажут, а тебе они всегда будут напоминать твой дом и твоих близких.
— Делай как знаешь, Элий Сир. Я буду ждать тебя здесь, у библиотеки. Самое большое сокровище уже в моих руках. Теперь я знаю, что я смогу продолжить дело моего отца, философа Тегета. И может быть, настанет день, когда и меня назовут философом. Этого хотел отец, и я буду стремиться осуществить его мечту…
Для того чтобы доставить в Рим все то, что извлекли из-под пепла Помпей, Антоний решил купить несколько двухколесных повозок, запрячь осликов и погрузить свое достояние, чтобы в сохранности доставить в пустой дом. Вот когда Стефан оказался неоценимым помощником. Он умел хорошо наладить упряжь, он отлично все упаковал и разумно уложил в повозки. Ведь все это было ему привычно. Сколько раз ему приходилось сопровождать караван с зерном, предназначенным для продажи.
Но вот уже тронулись в путь ослики с повозками. Их сопровождал Стефан. Элии Сир хотел было отправиться с ними, но Антоний просил его остаться, чтобы вместе дождаться их возвращения. Антоний обстоятельно рассказал Стефану, где находится его вилла и как ее найти. Он написал записку, предназначенную привратнику, и дал распоряжение принять все, что доставлено, и хранить в целости и сохранности. Рабов отпустили. Антоний остался среди свитков и скульптур, а Элий Сир все еще ходил по темным комнатам виллы Тегета и каждый раз что-нибудь приносил оттуда.
Оставшись наедине, Антоний стал рассматривать свитки, перечитывал записи, сделанные отцом. Он с благодарностью думал о своем добром друге Элии Сире, который оказал ему столько бесценных услуг. Он вдруг вспомнил день своего совершеннолетия, когда после пиршества отец сообщил ему о своем подарке и сказал, что отныне раб-ваятель Элий Сир принадлежит уже взрослому Антонию. Антоний подумал сейчас о том, что это был единственный раб, который принадлежал ему. Сейчас у него нет ни одного раба. Даже неизвестно, куда они исчезли — то ли погибли во время землетрясения, то ли сбежали.
Антония очень растрогало необыкновенное внимание и заботы Стефана. Стефан, который во время веселого праздника в Помпеях был таким жизнерадостным и веселым, стал сейчас молчаливым и задумчивым. Он был немногословен, но зато очень старателен: Антоний каждую минуту видел его желание помочь.
«Он не называет меня братом, — подумал Антоний, — потому что понял, как нелепа выдумка вилика Мерулы. Манеры у него грубые, а душа благородная. Он будет мне добрым другом. А я должен помочь ему, не только деньгами. Мы всё обсудим, когда соберемся под крышей моего дома в Риме. Стефан мне настоящий друг. Сколько трогательных забот проявил он к вещам моего отца. Он упаковывал свитки так бережно. А с каким восхищением он рассматривал библиотеку и атрий!.. Я видел его, когда он остался один, а вокруг горели большие светильники. Он рассматривал мозаику на полу, росписи на стенах и скульптуры, и на лице его был восторг. Бедный раб, ему никогда не приходилось прикасаться к таким красивым вещам… А в поместье своего господина он не имел права даже пройтись по роскошным комнатам. И жалкая деревянная надстройка стала доступна вилику Меруле только тогда, когда он стал вольноотпущенником. Теперь, когда я совсем один на всем свете, я особенно должен ценить доброту и внимание Стефана. Нет, нет, мне не нужно утонченных манер и образованности Клавдия! Душа его холодна и равнодушна. В мыслях его только расчет. Он не способен подумать о скорби людской даже на одно мгновение. С каким чванным видом он сообщал мне о благополучии своей семьи. Перед лицом чудовищной трагедии он не изменился и оставался таким же холодным, каким, вероятно, был всегда. А я считал его своим другом. Ах, если бы отец знал, кто мои истинные друзья… Рабы. Элий Сир, которому я дал свободу, и Стефан, которому я тоже так неожиданно и вовремя дал свободу. Но, видимо, есть боги, и они вознаградили меня. Иначе я был бы одинок и в тысячу раз более несчастен…»
- Предыдущая
- 48/53
- Следующая
