Кандаурские мальчишки - Михасенко Геннадий Павлович - Страница 21

• Предыдущая
• 21/38
• Следующая

Мы впятером шли по улице, шагов на десять друг от друга. Чертило оглядывался — такую цепь ему не удастся пробить.

С литовками за плечами, с узелками, из которых торчали зелёные горлышки бутылок с молоком да кончики брусков, шли к месту сбора бабы, не сторонясь стада, прямо против течения. Овцы обтекали их, как поток камни, смыкались снова и тесной волнистой гурьбой трусили по дороге.

— Как житьё, ребятьё?

— Хорошо, — отвечали мы.

— То-то… Ну, передавайте привет.

— Кому?

— А кто встретится.

Шли дальше.

— Тётка Василиса, вам привет!

— От кого?

— Бабы тут проходили.

— А ну их к лешему, баб. Вы мне от мужика весточку достаньте…

Дома кончались, и мир тотчас раздвинулся. Всё стало ясным и досягаемым: и тайга справа, и пшеничное поле с грядами колков слева, и Клубничный березняк прямо. Почему у человека только два глаза и оба с одной стороны? Надо штук пять, со всех сторон, чтобы видеть сразу всё вокруг, а не вертеть головой; это, конечно, не трудно, но, пока разглядываешь одно, другое, только что увиденное забывается, и приходится опять оборачиваться.

Овцы свернули в лог. Впереди на дороге, отыскивая зёрна, скакали и каркали вороны. Я не люблю больших птиц. В них теряется вся птичья аккуратность, игривость и лёгкость. И голос: не тонкий и волнующий, а гнусавый и ругательский. И смотреть-то на них безрадостно: не птицы, а крылатые идолы. Я швырнул в ворон огрызком огурца.

Спускались вниз недалеко от кладбища. Колька приблизился к Витьке.

— Вон, смотри, ваш крестик, беленький. Вон, — показал он.

Я шлёпнул его по руке и крутнул пальцем у виска: мол, пень ты, Коляй, берёзовый, а Витька спокойно ответил:

— Я знаю, где наш крестик.

Он, может, на время забыл о матери, так нет, напомнить надо, чёрт пельменноухий!.. Чтобы сбить, наверно, неприятную паузу, Витька спросил у меня:

— А что надо делать, чтобы пасти?

— Что делать? — повторил я и сразу вспомнил пресс-конференцию Анатолия, которая нам ничегошеньки не дала, поэтому ответил просто: — Надо следить, чтобы овцы не лезли куда не следует и чтобы не терялись — вот и всё!.. Ну и защищать их в случае чего!

Петька услышал наш разговор.

— Ты вот что, — приблизившись к Витьке, с тайным лукавством проговорил он, — забегай сбоку и лай — гав-гав! Главный овечий страх — перед собакой! А у нас её нету! Столько пастухов — и ни одной собаки!

Кожин, сперва любопытно слушавший его, нахмурился и ответил:

— Зато у вас верблюд есть.

— Кто?

— Верблюд!

— Какой верблюд?

— Двуногий.

Петька удивлённо пожал плечами:

— Никакого верблюда у нас нет. Э, ребя, он говорит, что у нас есть верблюд!

Мы тоже оказались в недоумении, но Шурка вдруг рассмеялся.

— А ведь есть!

— Где?

— Это ты, Петька.

— Я?

Витька улыбнулся и простодушно подтвердил:

— Конечно, ты. Кто считает других глупыми, тот — верблюд.

Мы с Колькой захохотали, а Петька, сдёрнув вдруг с головы пилотку с железнодорожным крестиком и крепко зажав её в руке, свирепо перекосил огуречную физиономию и надвинулся на Витьку.

— А ты, неженка, чуешь это? — И он подпёр кулаком Витькин нос.

Шурка отвёл Петькину руку:

— Не прикладывайся, коль заработал.

Но Петька продолжал угрожать.

Витька стоял немой и бледный, не отступая, не защищаясь и не отговариваясь.

— Ты же его первым к собакам причислил, — упрекал я, размахивая руками.

— Я его к собакам не причислял, — начал уступать Петька. — А знаете, что за это на фронте делают?

— Знаем. Расстрел. Бац — и всё! — готовно ответил Колька, не принимавший ни Петькину, ни Витькину сторону. Втайне ему, наверное, хотелось драки.

Но Петька промолчал. Он только поддёрнул свои ушастые галифе да прижал их к телу локтями.

Мы брели по мокрой, росистой траве, как по мелководью. Сапоги мои размякли и перестали жать, хотя носки остались загнутыми, как у лыж.

День снова обещался быть солнечным, тихим, душным. Шурка уверенно заметил:

— Ох и трахнет грозища после этаких деньков, ох и трахнет! Только берегись!

Колька жаловался, что не удалось отомстить Граммофонихе. Он до полуночи разыскивал свинью, но не нашёл. Правда, у соседа в ограде пыхтел здоровенный хряк. Но едва Колька подобрался к нему, чтобы сперва уговорить, задобрить, а потом потихотьку выгнать, как этот хряк пронзительно завизжал, будто его режут. Выскочила хозяйка. Кольке пришлось отсиживаться в тени, а затем огородами прокрадываться на другую улицу, чтоб не потревожить проклятого кабана, а то он опять всполошится. Но пусть! И это он учтёт, и то, что три раза свалился в крапиву — щёки даже подушками вздулись. За всё сразу отплатит.

Петька его поддержал, сказав, что дело стоящее, что это по-военному — мстить, и что он, Петька, поможет, потому что у него самого есть зло на Граммофониху.

Где-то загудел мотор самолёта. Шум нарастал. Самолёт появился со стороны полей, небольшой, с двумя ярусами крыльев. Он шёл низко, точно собирался приземлиться и выбирал место. Но над болотом набрал высоту и уплыл куда-то за тайгу.

— Что это он здесь болтается? Летел бы на фронт, там небось нужнее, всё лишнюю бомбу швырнул бы, — проговорил Петька, взглядом проводив самолёт.

— На фронте и без него хватает. И не таких, а быстрых. А этот как супоросная свинья. Фрицы их только и поджидают, чтоб сбить, — рассудил Шурка.

— Так ведь и быстрых тоже сбивают, — вставил я.

— Быстрого не собьёшь, — вмешался Колька. — Ага ведь, Шурка?.. Это вроде ласточки, ага ведь, Шурк?

— Ещё бы! — убеждённо сказал Петька, будто его спрашивали.

— Нет! — перебил вдруг Витька. — Нет, неправда… И быстрых сбивают. Мой папа летал на истребителе… Сбили!

Мы разом оглянулись на него и несколько мгновений рассматривали его, словно он упал к нам с неба.

— А как? — спросил я.

— Об этом не писали. — Витька вздохнул. — Погиб геройски — и всё.

— Геройски? — уважительно переспросил Колька. — Может, он таранил?

Витька пожал плечами.

Налетел порыв ветра, волной прокатился по Клубничному березняку, раздувая зелёное пламя листьев, и, обессилев борьбой с ними, застыл где-то в вершинах.

— Конечно, и быстрых тоже… — замялся Петька. — Но всё же…

Мы спустились ниже, к болоту, к самым зарослям. Где-то рядом стучал дятел. Я прислушивался, искал глазами, но напрасно. А дятел всё тук-тук, тук-тук. Колька швырнул наугад сучком, дятел смолк: или притаился, или улетел.

— Может, читать будем? — спросил я.

— Сыро, — ответил Шурка. — Уж читать, так сидя, с толком.

— А мы на ногах, — предложил я и потянул из-за пазухи книгу.

Петька смахнул с одной из кочек росу, уселся и сказал:

— Ну, кто там жил да был?

Мы не стали рядиться, кому читать книгу. Я сразу протянул её Шурке. Он передал мне бич и открыл первую страницу, открыл и принялся рассматривать.

— Ты что, про себя вздумал читать?

— Нет, тут картинка.

— А коли картинка, так всех обноси.

Шурка повернул книжку к нам. Посредине листа была нарисована огромная птица с горбатым, будто переломленным носом. Эта птица летела по ущелью, дно ущелья пропадало в темноте, а вершина — в облаках.

— Я уж знаю, — заявил Петька. — Мужик — как его? — а, Синдбад. Синдбад начнёт целиться в эту ворону, а она взмолится: «Ой, не стреляй в меня, я тебе пригожусь».

— Ага? — вопросительно глянул на Витьку Колька.

— А вы не гадайте, как цыгане, лучше по порядку.

— Поди, сам не знаешь…

Шурка перелистнул и принялся читать:

— «Давно-давно жил в городе Багдаде купец, которого звали Синдбад. У него было много товаров и денег, и его корабли плавали по всем морям. Капитаны кораблей, возвращаясь из путешествий, рассказывали Синдбаду удивительные истории о своих приключениях и далёких странах, где они побывали. Синдбад слушал их рассказы, и ему всё больше и больше хотелось своими глазами увидеть чудеса и диковинки чужих стран. И вот он решил поехать в далёкое путешествие…»

• Предыдущая
• 21/38
• Следующая