Собрание сочинений. Том 11 - Маркс Карл Генрих - Страница 38

Французы и англичане блокированы на Гераклейском Херсонесе, турки — в Евпатории, а русские беспрепятственно поддерживают связь с Северной и Южной сторонами Севастополя — таковы славные результаты пятимесячных экспериментов в Крыму. К этому присоединяется ряд политических и военных обстоятельств, рассмотрение которых мы откладываем до следующей корреспонденции.

Написано Ф. Энгельсом около 16 марта 1855 г.

Напечатано в «Neue Oder-Zeitung» № 131, 19 марта 1855 г. и в газете «New-York Daily Tribune» № 4353, 2 апреля 1855 г. в качестве передовой

Печатается по тексту «Neue Oder-Zeitung», сверенному с текстом газеты «New-York Daily Tribune»

Перевод с немецкого

На днях мы опубликовали несколько интересных выдержек из брошюры, недавно изданной принцем Наполеоном; мы не сомневаемся, что наши читатели отнеслись к ним с должным вниманием[98]. Эта брошюра вскрывает тот весьма важный и поразительный факт, что крымская экспедиция является изобретением самого Луи Бонапарта, что он разработал ее план во всех деталях самостоятельно, ни с кем не советуясь, и послал его в Константинополь в рукописи, чтобы избежать возражений со стороны маршала Вайяна. После того как обо всем этом стало известно, значительная часть грубейших военных ошибок, допущенных в связи с этой экспедицией, нашла себе объяснение в династических интересах ее автора. На военном совете в Варне Сент-Арно пришлось навязать крымскую экспедицию присутствовавшим там адмиралам и генералам путем прямой ссылки на авторитет «императора», в то время как этот властитель, со своей стороны, публично заклеймил мнения своих противников как «робкие советы». По прибытии в Крым действительно робкое предложение Раглана идти на Балаклаву было с готовностью принято Сент-Арно, так как выполнение этого совета вело если не прямо в Севастополь, то, по крайней мере, куда-либо близко к его воротам. Лихорадочные усилия форсировать осаду, не имея для этого достаточных средств; нетерпеливое стремление открыть огонь, заставившее французов до такой степени пренебречь прочностью своих укреплений, что противник подавил огонь их батарей в течение нескольких часов; постоянное чрезмерное переутомление солдат в траншеях, которое, как теперь доказано, не меньше, чем что-либо другое, содействовало гибели британской армии; бессмысленная и бесполезная бомбардировка с 17 октября по 5 ноября; пренебрежение всеми видами оборонительных укреплений и даже более или менее прочным занятием гряды холмов, ведущей к реке Черной, что привело к потерям у Балаклавы и Инкермана, — все это сейчас получило вполне достаточное объяснение. Династии Бонапартов необходимо было взять Севастополь, притом любой ценой и в кратчайший срок, и армия союзников должна была выполнить эту задачу. Канробер, в случае успеха, стал бы маршалом Франции, графом, герцогом, принцем, смотря по желанию, с неограниченными правами «злоупотреблять» финансами. Наоборот, неудача сделала бы его предателем интересов императора и ему пришлось бы присоединиться к своим коллегам Ламорисьеру, Бедо и Шангарнье в их изгнании. Раглан был настолько безвольным, что не мог не уступить своему столь заинтересованному коллеге.

Однако все это лишь наименее значительные последствия императорского плана военных операций. В это безнадежное дело втянуто девять французских дивизий, или 81 батальон. Самые большие усилия, самые безрассудные жертвы не дали никакого результата; Севастополь стал сильнее прежнего; французские траншеи, как нам теперь стало известно из достоверных источников, находятся все еще на расстоянии целых четырехсот ярдов от русских укреплений, а английские — вдвое дальше. Генерал Ньель, посланный Бонапартом для осмотра осадных работ, заявил, что о штурме нечего и думать; он изменил главное направление атаки, перенеся исходный пункт ее с французской стороны на английскую, чем не только затянул осаду, но и направил главный удар на предместье, которое, даже будучи взято, остается отделенным от города Южной бухтой. Короче говоря, уловка за уловкой, хитрость за хитростью пускаются в ход для того, чтобы поддержать не надежду, а лишь видимость надежды на успех. И в то время, когда дела приняли такой оборот, когда предстоит всеобщая война на континенте, когда снаряжается новая экспедиция в Балтийское море, экспедиция, которая в течение этого сезона навигации должна добиться каких-то результатов и поэтому по численности десантных войск должна быть значительно сильнее экспедиции 1854 г., — в такой момент упрямство побуждает Луи Бонапарта бросить еще пять дивизий в крымскую трясину, где солдаты и даже целые полки исчезают, как по волшебству. Больше того, он решил отправиться туда сам, чтобы наблюдать, как его солдаты пойдут на последний штурм.

Вот в какое положение поставил Францию первый стратегический эксперимент Луи Бонапарта. Человек, неизвестно почему считающий, что он будет великим полководцем, равным в той или иной степени основателю его династии, с самого начала оказывается всего лишь самонадеянным ничтожеством. Располагая весьма ограниченными сведениями, Луи Бонапарт составляет план экспедиции в пункт, отдаленный на 3000 миль от своего местонахождения, детально разрабатывает этот план и втайне, ни с кем не посоветовавшись, посылает его своему главнокомандующему, который, хотя и находится всего лишь в нескольких стах милях от объекта нападения, тоже ничего не знает ни о силе сопротивления противника, ни о характере препятствий, с которыми, вероятно, придется столкнуться. Экспедиция предпринята; неудача следует за неудачей; даже победа не приносит никаких результатов, и единственное, к чему она приводит — это к гибели самой экспедиционной армии. Наполеон в свои лучшие дни никогда бы не стал настаивать на таком предприятии. В подобных случаях он умел найти иной выход, неожиданно перебрасывал свои войска к новому объекту нападения и при помощи блестящего, успешно завершенного маневра добивался того, что даже временное поражение выглядело как операция, способствовавшая окончательной победе. Что если бы он сопротивлялся у Асперна[99] до последнего? Только в дни своего заката, после катастрофы 1812 г., подорвавшей его веру в себя, сила воли у него превратилась в слепое упрямство, которое, как например, при Лейпциге[100], заставило его до самого конца удерживать позиции, полную непригодность которых он как полководец не мог не сознавать. В том, однако, и заключается различие между двумя императорами: с того, чем Наполеон кончил, Луи Бонапарт начинает.

Луи Бонапарт, по-видимому, действительно имеет твердое намерение направиться в Крым и лично обеспечить взятие Севастополя. Он, возможно, отложит свой отъезд, но заставить его изменить свое решение может только заключение мира. Фактически с этой экспедицией, являющейся его первым военным предприятием, связана его личная судьба. Однако можно считать, что тот день, когда он действительно отправится в путь, явится началом четвертой и самой великой французской революции. Все в Европе чувствуют это. Все отговаривают его от этого шага. Дрожь охватывает французскую буржуазию при упоминании о его отъезде в Крым. Но герой Страсбурга[101] непреклонен. Всю свою жизнь он был азартным игроком, а в последнее время игроком, привыкшим к самым высоким ставкам, и он ставит на карту все, полагаясь на свою «звезду», несмотря на самые неблагоприятные шансы. Кроме того, он достаточно хорошо знает, что надежды буржуазии избежать кризиса, удержав его в Париже, абсолютно несостоятельны. В Париже он или нет, судьба Французской империи, судьба существующего общественного строя решается в траншеях под Севастополем. Если, несмотря ни на что, он добьется в Крыму успеха, то его присутствие будет содействовать тому, что — по крайней мере в глазах общественного мнения Европы — он перестанет выглядеть разбойником и станет героем; если же нет, то при всех обстоятельствах его империя погибла. О том, что он принимает в расчет возможность такого исхода, говорит тот факт, что он берет с собой своего соперника и предполагаемого наследника молодого Жерома Бонапарта, одетого в форму генерал-лейтенанта.