Собрание сочинений. Том 10 - Маркс Карл Генрих - Страница 87

Речь Абердина была принята палатой в общем благоприятно, но любопытно, что на едкий ответ, данный ему маркизом Кланрикардом, — разочарованным претендентом на пост министра и бывшим послом лорда Пальмерстона в С.-Петербурге, — никто из членов кабинета ничего не возразил и никто из них не выступил, чтобы удостоверить, что Абердин первый потребовал энергичного ведения войны.

Маркиз Кланрикард особенно подробно остановился на участии Абердина в составлении Адрианопольского договора, на общей оценке его политического прошлого и на промахах, допущенных им в его нынешнее правление. Он сказал, что лорд Абердин предает теперь огласке в своих личных интересах, по мотивам чисто персонального характера, депешу, которую несколько месяцев тому назад он отказался сообщить другим членам обеих палат. Однако эта депеша совсем иного содержания, чем то, что благородный лорд писал в С.Петербург в декабре 1829 г., после того как в сентябре был подписан Адрианопольский договор. Суть вопроса в том, какие инструкции он дал в то время английскому послу, и в том, какие шаги он предпринял, чтобы помешать подписанию этого договора. Генерал, командовавший русскими войсками в Адрианополе, имел не более 15000 солдат, да и из этого количества нужно сбросить 5000–6000, которые вследствие болезни или ранений были буквально hors de combat [выбывшими из строя. Ред.]. С другой стороны, турецкий генерал с 25000 албанцев находился поблизости. Русский генерал дал Турции очень короткий срок для решения — подписать или не подписать предложенные условия, так как знал, что его истинное положение может стать известным, если он предоставит туркам долгий срок. Поэтому он и дал им не более пяти-восьми дней. В Константинополе турецкий министр пригласил на совет австрийского и английского послов и прусского посланника и спросил их мнение. Английский посол, следуя инструкции лорда Абердина, посоветовал подписать как можно скорее этот договор, который благородный лорд теперь изобразил им таким гибельным.

Благородному маркизу не хотелось упоминать о том обстоятельстве, что именно резкие нападки, с которыми его друг лорд Пальмерстон, бывший тогда в оппозиции, выступил против лорда Абердина, обвиняя его в чрезмерном русофобстве, заставили Абердина распорядиться о подписании договора.

Маркиз затем упрекнул премьера в том, что он всегда был самым ревностным, самым постоянным и самым могущественным сторонником самодержавия в Европе, в доказательство чего он сослался на историю Португалии, Бельгии и Испании и намекнул на противодействие, оказанное Абердином знаменитому четверному союзу 1834 года[159]. Действительно, нужно обладать хладнокровием и бесстыдством старого лорда-вига, чтобы в этот момент превозносить «славу» Бельгии, «конституционализм» Португалии и Испании и всеобщее благоденствие, которым Европа обязана четверному союзу, о котором Пальмерстон в своей защитительной речи сказал, вопреки истине, будто его выдумал Талейран, а не он, Пальмерстон.

Об операциях теперешней войны Кланрикард сказал, что план кампании разработан высшими военными властями России в декабре прошлого года, что британское правительство было поставлено в известность об этом плане, предусматривавшем не просто оккупацию Дунайских княжеств, а форсирование Дуная, взятие Силистрии, обход Шумлы и поход на Балканы. Благородный лорд, располагая такой информацией, явился в палату с речами о мире и не счел нужным сообщить о тех распоряжениях, которые в то время и до конца февраля или до начала марта кабинет давал военному министерству.

Если бы лорд Кланрикард припомнил, как лорд Пальмерстон отвечал в палате общин Дизраэли, а лорд Кларендон — ему самому в палате лордов, он не поставил бы себя в смешное положение тем, что обвинял одного только лорда Абердина в этом пренебрежении к своим обязанностям и не сделал того же упрека своим друзьям вигам, хотя их и заслуживал весь кабинет.

«Если бы», — воскликнул маркиз, — «если бы правительство пятнадцать месяцев тому назад вступило на надлежащий, я почти готов сказать — на честный, путь, то вовсе не было бы войны».

Это как раз те самые слова, с которыми г-н Дизраэли обратился к лорду Джону Расселу.

Наконец, маркиз дошел до такой нелепицы, что приписал лорду Абердину лично и исключительно все ошибки коалиции и постоянные поражения, которые она терпела в парламенте по всем важным вопросам. Его память ему не подсказывает, что уже при образовании этого министерства весьма здравомыслящие люди говорили, что оно не удержится и шести недоль, если не будет оставлять открытыми все вопросы законодательства и воздерживаться от какой бы то ни было политики.

После глупой речи лорда Брума, заявившего о своем полном удовлетворении первой и еще более второй речью лорда Абердина, вопрос был исчерпан.

Суть всего этого инцидента в том, что значение тайного протокола, составленного в Вене, сведено к нулю, а это означает продолжение военных действий и войны, в быстром окончании которой уже были так уверены, что консоли поднялись на 3 %, несмотря на наличие на рынке крупных займов, а в военных клубах заключались пари, что война не продлится более четырех недель.

Написано К. Марксом 27 июня 1854 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 4126, 10 июля 1854 г.

Подпись: Карл Маркс

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

Лондон, вторник, 4 июля 1854 г.

Давно ожидавшееся в Мадриде военное восстание, под руководством генералов О'Доннеля и Дульсе, наконец, произошло[160]. Французские правительственные газеты спешат сообщить нам, что, по полученным ими сведениям, испанское правительство уже справилось с опасностью и что восстание подавлено. Но мадридский корреспондент «Morning Chronicle», который дает подробное описание восстания и приводит текст прокламации повстанцев, пишет, что последние ушли из столицы лишь для того, чтобы соединиться с гарнизоном Алькалы, и что, если Мадрид останется пассивным, они легко смогут достичь Сарагосы. Если движение окажется более успешным, чем последнее восстание в этом городе[161], то это заставит Францию отвлечься от производимых ею военных операций, даст повод для разногласий между Францией и Англией и, возможно, отразится на существующих осложнениях между Испанией и Соединенными Штатами.

Выясняется, что новый русский заем, очевидно, не был окончательно оформлен гг. Гопе из Амстердама, как я полагал раньше на основании объявлений, данных на лондонской и манчестерской биржах, и что эти банкиры не дали русскому казначейству никаких денежных авансов. Они только согласились предложить этот заем на различных биржах Европы, не беря при этом на себя никаких обязательств. Сообщают, что успех этого займа весьма сомнителен, и мы имеем сведения, что в Берлине и Франкфурте к нему относятся несочувственно. Гамбургский сенат запретил его официальную котировку, а английские дипломатические агенты и консулы, если верить «Morning Chronicle», выпустили обращение к британским подданным, предостерегая их от подписки на заем, «имеющий целью ведение войны против королевы».

Сведения о движениях русских войск после снятия ими осады Силистрии противоречивы. В то время как «Moniteur» сообщает об отступлении русских за Прут, венская «Presse» утверждает, что нет ни малейших оснований этому верить. По-видимому, русские, напротив, не собираются эвакуировать даже Валахию, поскольку генерал Липранди занял позиции у Плоешти и Кымпины, расположив свои аванпосты у входа в Ротертурм-пасс, в то время как главная армия, отходя через Слободзею и по левому берегу Дуная, остановилась, как сообщают, у Браилова. С другой стороны, корпус Лидерса, занимающий Добруджу, еще не оставил линии Траянова вала, и мало вероятно, что даже в случае дальнейшего отступления он сдаст Мэчин и Исакчу. Говорят, что большое количество союзных войск направляется в Молдавию, где русские, по-видимому, предполагают сосредоточить большие силы: сюда пришел корпус генерала Панютина из Подолии и подтягиваются дополнительные силы из Бессарабии. Все силы русских в Верхней Молдавии, между Яссами, Романом и Ботошанами, якобы достигают 60000 человек и одна дивизия в 20000 человек стоит у Каменца. «Паскевич», — сообщает «Ost-Deutsche Post», — «заявил, что он ни в коем случае не оставит устье Дуная». Свое отступление русские объясняют только эпидемией, вспыхнувшей на верхнем Дунае.