Собрание сочинений. Том 10 - Маркс Карл Генрих - Страница 48

8 результате этого заискивающего письма сэр Гамильтон имел, разумеется, другой «весьма дружественный и удовлетворительный разговор с канцлером», который утешает британского посла уверением, что тот не понял одного места в меморандуме императора и что в этом месте отнюдь не делалось упрека Англии в пристрастии к Франции. «Здесь только желали», — сказал граф Нессельроде, — «чтобы правительство ее величества постаралось открыть французским министрам глаза указанием на великодушие и чувство справедливости императора». «Здесь» только желают, следовательно, чтобы Англия пресмыкалась и раболепствовала перед «калмыком» и принимала диктаторски-строгий тон по отношению к французам. Чтобы убедить канцлера, насколько английское правительство добросовестно выполняет эту вторую часть задачи, сэр Гамильтон прочитывает ему выдержку из одной депеши лорда Джона Рассела, как «пример языка, каким английский министр разговаривает с французским правительством». Граф Нессельроде убеждается, что самые смелые его ожидания превзойдены. Он лишь «пожалел о том, что уже раньше не имел в своих руках такого веского доказательства».

Русский меморандум в ответ на депешу лорда Джона Рассела сэр Гамильтон считает «одним из замечательнейших документов, вышедших не из русской государственной канцелярии, а из императорского тайного кабинета». Так оно и есть. Но нам незачем останавливаться на нем, так как он представляет собой лишь краткое изложение взглядов, уже развитых царем в его «диалоге». Меморандум старается внушить английскому правительству, что, «каков бы ни был результат этих переговоров, он должен остаться тайной между двумя государями». Системой царя, замечает меморандум, «как это признает сам английский кабинет, всегда было снисходительное отношение» к Порте. Франция следовала другой линии поведения и тем вынудила Россию и Австрию, с своей стороны, также действовать угрозами. На протяжении всего меморандума Россия и Австрия отождествляются. В качестве одной из причин, могущих повлечь за собой немедленное крушение Турции, прямо указывается на вопрос о святых местах и на «религиозные чувства православных, оскорбленных уступками, сделанными католикам». В заключение меморандум заявляет, что «не менее ценными», чем заверения, заключающиеся в депеше Рассела, были «доказательства дружбы и доверия ее величества королевы, которые сэру Гамильтону Сеймуру было поручено передать императору». Эти «доказательствам вассальной преданности королевы Виктории царю были тщательно скрыты от английской публики, но, быть может, скоро появятся на страницах «Journal de St.-Petersbourg».

Комментируя свой диалог с императором и меморандум московита, сэр Гамильтон еще раз обращает внимание своего кабинета на позицию Австрии.

«Если принять как твердо установленный и уже признанный факт, что между обоими императорами существует соглашение или договор по турецким делам, то было бы в высшей степени важно узнать, как далеко идут их взаимные обязательства. Что касается способа заключения этой сделки, то, мне кажется, он вряд ли может возбуждать сомнение.

Основа ее была, безусловно, заложена на одном из тех свиданий, которые происходили между обоими императорами минувшей осенью, а затем план был, вероятно, дальше разработан бароном Мейендорфом, русским посланником при австрийском дворе, который провел зиму в С.-Петербурге и сейчас еще находится тут».

И что же, после этих разоблачений английское правительство привлекает Австрию к ответу? Нот, оно осуждает только Францию. После вторжения России в Дунайские княжества оно делает Австрию посредницей, выбирает, из всех городов, именно Вену в качестве места совещания, передает графу Буолю руководство переговорами и по сей день продолжает дурачить Францию, заставляя ее верить, что Австрия может быть честным союзником в войне против московита за целостность и независимость Оттоманской империи, хотя уже более года определенно знает, что Австрия согласилась на расчленение этой империи.

19 марта отчет сэра Гамильтона о его диалоге с царем пришел в Лондон. Теперь место лорда Джона занял лорд Кларендон и старается еще превзойти своего предшественника. Через четыре дня после получения поразительного сообщения, в котором царь уже не считает нужным скрывать своего заговора против Франции и Порты, а открыто признает его, благородный граф посылает следующую депешу сэру Гамильтону:

«Правительство ее величества сожалеет о том, что тревога в раздражение, господствующие в Париже, побудили французское правительство отдать приказ своему флоту направиться в греческие воды; но положение, в котором находится французское правительство, во многих отношениях отличается от положения правительства ее величества. Насколько известно правительству ее величества, французское правительство не получило заверений от императора относительно той политики, которой он намерен следовать по отношению к Турции». (См. Синюю книгу, т. I, стр. 102.)

Если бы царь довел и до сведения Франции, что «больной человек умирает» и что имеется подробный план раздела наследства, то Франция, разумеется, не испытывала бы ни тревоги, ни сомнений относительно судеб Турции, истинных целей миссии Меншикова и незыблемого решения российского императора сохранять целостность и независимость империи, в которой, по его выражению, не сохранилось уже «жизнеспособных элементов».

Того же 23 марта граф Кларендон посылает вторую депешу сэру Гамильтону Сеймуру не из тех, что «стряпались» для Синих книг, но содержащую секретный ответ на секретное сообщение из С.-Петербурга. Свое донесение о диалоге сэр Гамильтон закончил таким рассудительным предложением:

«Осмеливаюсь рекомендовать, чтобы в депешу, которая будет мне адресована, было вставлено несколько выражений, имеющих целью положить конец дальнейшему рассмотрению или, по крайней мере, обсуждению вопросов, которые в высшей степени нежелательно было бы рассматривать как подлежащие обсуждению».

Граф Кларендон, чувствующий себя самым подходящим человеком, чтобы держать в руках горячие угли, поступает в полном согласии с указаниями царя и в прямом противоречии с предостережениями своего собственного посла. Он начинает свою депешу заявлением, что правительство ее величества «охотно идет навстречу желанию императора продолжить обсуждение вопроса с полной откровенностью». Император «приобрел право» на «самое откровенное изъявление мнения» со стороны английского правительства своей «благородной верой» в то, что оно поможет ему расчленить Турцию, предать Францию и, в случае свержения оттоманского господства, подавить какие-либо попытки христианского населения образовать свободные и независимые государства.

«Правительство ее величества», — продолжает свободнорожденный брит, — «совершенно уверено, что буде какое-либо соглашение в связи с новыми возникшими обстоятельствами явится целесообразным или действительно возможным, слову его императорского величества будет оказано предпочтение перед всяким договором, который может быть заключен».

Во всяком случае слово его стоит любого договора, который можно было бы заключить с ним; ведь советники британской короны давно уже заявили, что все договоры с Россией прекратили свое существование вследствие нарушений их с ее стороны.

«Правительство ее величества продолжает пребывать в уверенности, что Турция все еще обладает жизнеспособными элементами». И, чтобы доказать искренность этой уверенности, граф мягко прибавляет:

«Если бы мнение императора, что дни Турецкой империи сочтены, стало достоянием гласности, ее крушение произошло бы еще раньше, чем рассчитывает его императорское величество».

Итак, «калмыку» достаточно будет высказать свое мнение о том, что больной человек умирает, и тот действительно умрет. Вот так жизнеспособность! Тут уж даже иерихонских труб не нужно. Дуновение высочайших уст императора — и Оттоманская империя разваливается.

«Правительство ее величества вполне разделяет мнение императора, что занятие Константинополя какой-либо из великих держав было бы несовместимо с сохранением нынешнего равновесия держав и с поддержанием мира в Европе и должно сразу же быть признано невозможным; что нет данных для восстановления Византийской империи; что постоянная неурядица в Греции не поощряет к расширению ее территории и что, ввиду отсутствия почвы для создания областного или общинного самоуправления, предоставление турецких провинций самим себе или дозволение им образовать особые республики привело бы к анархии»,