Собрание сочинений. Том 8 - Маркс Карл Генрих - Страница 48

Обществу 10 декабря предстояло до тех пор оставаться частной армией Бонапарта, пока ему не удастся превратить государственную армию в Общество 10 декабря. Первую попытку в этом направлении Бонапарт сделал вскоре после закрытия заседаний Национального собрания, и притом на вырванные у него же деньги. Как фаталист он верит, что существуют некие высшие силы, которым человек, а особенно солдат, противостоять не может. К этим силам он прежде всего относит сигары и шампанское, холодную дичь и колбасу с чесноком. Поэтому он начал с того, что угостил офицеров и унтер-офицеров сигарами и шампанским, холодной дичью и колбасой с чесноком в залах Елисейского дворца. 3 октября он повторил этот маневр с войсками на смотру в Сен-Море, а 10 октября — тот же маневр в еще большем масштабе на генеральном смотру в Сатори. Дядя вспоминал о военных походах Александра в Азии, племянник — о завоевательных походах Вакха в той же стране. Александр был, правда, полубог, но ведь Вакх был настоящий бог, и притом бог-покровитель Общества 10 декабря.

После смотра 3 октября постоянная комиссия призвала к ответу военного министра д'Опуля. Он обещал, что подобные нарушения дисциплины больше не повторятся. Известно, как Бонапарт 10 октября сдержал слово, данное д'Опулем. На обоих смотрах командовал Шангарнье в качестве верховного командующего войсками Парижа. Этот Шангарнье, в одно и то же время член постоянной комиссии, командующий национальной гвардией, «спаситель» 29 января и 13 июня, «оплот общества», кандидат партии порядка в президенты, предполагаемый Монк двух монархий, до этого времени никогда не признавал себя подчиненным военному министру, всегда открыто издевался над республиканской конституцией, преследовал Бонапарта двусмысленно-высокомерным покровительством. Теперь же он пылко стал на защиту дисциплины против военного министра и конституции против Бонапарта. В то время как 10 октября часть кавалерии кричала: «Vive Napoleon! Vivent les saucissons!» {«Да здравствует Наполеон! Да здравствует колбаса!» Ред.}, Шангарнье сумел так распорядиться, что по крайней мере пехота, дефилировавшая под командой его друга Неймейера, хранила гробовое молчание. В наказание военный министр, по наущению Бонапарта, лишил генерала Неймейера его парижского поста под предлогом назначения его командующим 14-й и 15-й армейскими дивизиями. Неймейер отказался от перемены поста и должен был в силу этого выйти в отставку. Шангарнье, со своей стороны, 2 ноября издал приказ, воспрещавший войскам всякие политические возгласы и демонстрации в строю. Елисейские газеты[77] напали на Шангарнье, газеты партии порядка — на Бонапарта, постоянная комиссия назначала одно за другим закрытые заседания, на которых снова и снова вносилось предложение объявить отечество в опасности; армия, казалось, разделилась на два враждебных лагеря с двумя враждебными генеральными штабами, из которых один заседал в Елисейском дворце — резиденции Бонапарта, а другой в Тюильри — резиденции Шангарнье. Открытие Национального собрания должно было, по-видимому, подать сигнал к боевым действиям. Французская публика судила об этих столкновениях между Бонапартом и Шангарнье так же, как тот английский журналист, который охарактеризовал положение следующим образом:

«Политические горничные Франции выметают раскаленную лаву революции старыми вениками и при этом ведут между собой перебранку».

Тем временем Бонапарт поспешил дать отставку военному министру д'Опулю, отправить его немедленно в Алжир и назначить вместо него военным министром генерала Шрамма. 12 ноября он обратился к Национальному собранию с посланием, по-американски пространным, загроможденным мелочами, пропитанным запахом порядка, жаждущим примирения, дышащим покорностью конституции, трактующим решительно обо всем, только не о questions brulantes {жгучих вопросах. Ред.} текущего момента. Как бы мимоходом бросил он замечание, что, согласно точному смыслу конституции, распоряжение армией принадлежит исключительно президенту. Послание кончалось следующими высокоторжественными словами:

«Франция требует прежде всего спокойствия… Я один связан присягой, я буду держаться в тесных границах, предписанных мне ею… Что касается меня, я, избранный народом и обязанный моей властью ему одному, всегда буду подчиняться его законно выраженной воле. Если вы в этой сессии примете решение о пересмотре конституции, — то тогда Учредительное собрание урегулирует положение исполнительной власти. Если же нет, — народ в 1852 г. торжественно провозгласит свое решение. Но каковы бы ни были решения, таящиеся в будущем, придемте к соглашению, дабы страсть, неожиданность или насилие никогда не являлись вершителями судеб великой нации… Мое внимание прежде всего обращено не на то, кто будет управлять Францией в 1852 г., а на то, чтобы употребить имеющееся в моем распоряжении время так, чтобы переходный период прошел без волнений и смятений. Я искренне раскрыл перед вами свое сердце. Вы ответите на мою откровенность вашим доверием, на мои благие стремления — вашим содействием, а бог позаботится об остальном».

Добропорядочный, лицемерно-умеренный, добродетельно-банальный язык буржуазии обнаруживает свой глубочайший смысл в устах самодержца Общества 10 декабря и героя пикников в Сен-Море и Сатори.

Бургграфы партии порядка ни минуты не заблуждались насчет того, какого доверия заслуживают эти сердечные излияния. Присяги им давно уже приелись, они насчитывали в своей среде ветеранов, виртуозов политического клятвопреступления, а слова, касавшиеся армии, не ускользнули от их внимания. Они с негодованием заметили, что послание, пространно перечислявшее недавно изданные законы, обходило нарочитым молчанием самый важный из них — избирательный закон; более того: в случае отказа от пересмотра конституции оно предоставляло выборы президента в 1852 г. народу. Избирательный закон был свинцовым грузом на ногах партии порядка, мешавшим ей двигаться, а тем более штурмовать! К тому же Бонапарт официальным роспуском Общества 10 декабря и увольнением военного министра д'Опуля собственными руками принес в жертву на алтарь отечества козлов отпущения. Он устранил самый острый пункт ожидаемого столкновения. Наконец, сама партия порядка трусливо старалась обойти, смягчить, замять всякий решительный конфликт с исполнительной властью. Из боязни потерять завоеванное в борьбе с революцией она дала сопернику присвоить себе плоды ее завоеваний. «Франция требует прежде всего спокойствия». Так кричала революции партия порядка начиная с февраля {1848 года. Ред.}, так же кричал партии порядка теперь Бонапарт в своем послании. «Франция требует прежде всего спокойствия». Бонапарт предпринял действия, направленные к узурпации, но партия порядка оказывалась виновницей «беспокойства», когда она поднимала шум из-за этих поступков и истолковывала их ипохондрически. Саторийские колбасы были немы, как рыбы, если только о них никто не говорил. «Франция требует прежде всего спокойствия». Поэтому Бонапарт требовал, чтобы ему дали спокойно обделывать свои дела, а парламентская партия была парализована двойным страхом — страхом снова вызвать революционное беспокойство и страхом оказаться виновницей беспокойства в глазах своего собственного класса, в глазах буржуазии. Так как Франция требовала, прежде всего, спокойствия, то партия порядка не посмела ответить «войной» на «мир» бонапартовского послания. Публика, рассчитывавшая на крупные скандалы при открытии Национального собрания, была обманута в своих ожиданиях. Требование оппозиционных депутатов, чтобы постоянная комиссия представила свои протоколы относительно октябрьских событий, было отвергнуто большинством. Собрание принципиально избегало всяких дебатов, которые могли вызвать возбуждение. Деятельность Национального собрания в ноябре и декабре 1850 г. лишена какого-либо интереса.

Только к концу декабря начался ряд мелких стычек из-за отдельных прерогатив парламента. Движение измельчало, свелось к ничтожным дрязгам из-за прерогатив обеих властей, с тех пор как буржуазия отменой всеобщего избирательного права на ближайшее время отделалась от классовой борьбы.