Брак на небесах - Картленд Барбара - Страница 23

• Предыдущая
• 23/29
• Следующая

И все же теперь – во что он никак не мог поверить – мысль о ней вовсе не возбудила в нем желания, а их любовные утехи в ретроспективе показались ему необузданными и положительно неприличными.

Вообще-то герцог очень ответственно подходил к своему высокому положению и не забывал о нем даже в самые интимные моменты занятий любовью.

Однако, когда сейчас он любовался юным, ангельским личиком Сэмелы, сидевшей у окна и листавшей книгу, он твердо решил: она никогда не должна узнать о том, как ведут себя женщины, подобные баронессе.

И тем более ей не следует общаться ни с одной из его бывших любовниц.

Бакхерст полагал, что она не только была бы шокирована, но расстроилась бы и устыдилась от того, что он, герой ее мечтаний, рыцарь, которому она приписывала все мыслимые и немыслимые добродетели, имел с ними связь.

«Я обязан оберегать ее от этого», – решил герцог.

Потом Бакхерст подумал, как странно, что он принял такое решение, и еще более странно, что ему так хочется отгородить жену не только от других женщин, но и от знания его прошлой жизни.

Именно ее юность служит причиной того, что хочется уберечь ее от потрясений, сплетен, прозы жизни и прочих превратностей судьбы.

Затем он вспомнил о том, что разум у Сэмелы отнюдь не детский, и поскольку иногда ему казалось, что она читает его мысли, он велел себе быть крайне, крайне осторожным, чтобы не задеть ее никоим образом.

Он понимал, что это означало бы втоптать в грязь его звездоподобные орхидеи, и он снова вспомнил о солнечных бликах в ее волосах и прозрачности ее кожи.

Скорее всего она упала к нему на подоконник прямо с небес или с одной из мерцающих звезд.

И в этот миг до него дошло, что поцеловать ее, дотронуться до нее и обучить ее науке любви – это совсем не то, чем он занимался прежде с другими женщинами.

Ведь, как он с изумлением понял, ему никогда не приходилось заниматься любовью с целомудренной девушкой. Как только ему взбрело в голову потребовать от сестер, чтобы его невеста была невинной?

Ему даже нечего было спрашивать Сэмелу, целовал ли ее когда-нибудь мужчина.

Она вся дышала чистотой, и эта чистота, отражавшаяся на ее лице, когда она молилась возле его кровати, исходила не только из ее помыслов, но из самой глубины души.

А душа была чем-то таким, о чем герцог даже не помышлял с детских лет, когда дважды в день должен был посещать часовню. А затем он выбросил это из головы как нечто сомнительное, существование которого невозможно доказать.

Но теперь он решил, что душа Сэмелы – реальность и что он обязан оберегать ее так же, как и ее плоть. Это его долг, потому что она принадлежит ему.

Когда он предавался этим размышлениям, сидя в уютном кресле, его мысли как будто передались Сэмеле; она подняла голову, и когда их взгляды встретились, ни он, ни она уже были не в силах отвести глаз друг от друга.

К тому времени, когда они пили чай с разнообразными пирожными – творением рук виртуоза шеф-повара, – украшенными вишнями и розетками в виде фиалок, герцог почувствовал, что устал.

Он наслаждался не только чаем, но и тем, как Сэмела ахала при виде пирожных и крошечных сэндвичей-канапе, которые поглощала с аппетитом ребенка, пришедшего на праздник.

– Мама рассказывала мне, что люди, живущие в роскоши, едят нечто подобное, но мы не могли себе этого позволить.

– А что же вы ели?

– Ну, бутерброды, мед, который мы получали со своей пасеки, летом – джем из фруктов нашего сада, который часто бывал горьким, – мы не имели возможности покупать достаточное количество сахара.

– А как получилось, что вы дошли до такой бедности? – с некоторым скепсисом спросил герцог.

– Папа часто задавал себе этот самый вопрос. Прежде всего виновата война и наступившая после нее разруха: у фермеров не стало денег, молодые люди ушли на войну и некому было должным образом обрабатывать землю и, следовательно, фермеры не могли выплачивать ренту.

Вздохнув, она продолжала:

– Но, конечно, папа не мог прогнать их с нашей земли, то есть они оставались там и ничего не платили, а это означало, что у нас не было никаких доходов.

– Но ваш отец должен был также иметь доходы из каких-то иных источников?

– Мой дед был крайне экстравагантен. Он действительно оставил отцу помимо долгов какие-то акции, но, к сожалению, они принадлежали компаниям, либо не платившим дивидендов, либо вовсе обанкротившимся; были также облигации, которые, по словам папы, стоили меньше бумаги, на которой были напечатаны.

– Поистине печальная история, но теперь все это позади, и я надеюсь, что смогу помочь вашему отцу таким образом, чтобы он не чувствовал, что обязан этим мне.

– Неужели это возможно? Это было бы чудесно, так как иначе у папы навсегда остался бы горький осадок.

Она уже успела рассказать герцогу, как хитростью добилась того, что отец женился на Морин Хенли, когда Сэмеле пришлось покидать отчий дом. Причем она рассказывала это в таких веселых красках, что герцог не мог удержаться от смеха, хотя, конечно, серьезно отнесся к переживаниям Сэмелы, оставлявшей отца в одиночестве.

– Я пока еще не обдумал этот вопрос до конца, но, возможно, мне удастся убедить вашего отца, поскольку я намереваюсь в ближайшие годы значительно расширить племенное коневодство в своем поместье, сдать мне в аренду часть земель. Тогда я приведу их в надлежащий вид, заведу новые посевные площади и, пожалуй, даже арендую одну из его ферм.

Сэмела восхищенно смотрела на него.

– Неужели вы сможете сделать это так, что папа не догадается о вашей благотворительности?

– Заверяю вас, что способен реализовать свою идею с величайшим тактом.

– И я уверена в этом! – воскликнула девушка. – Но почему вы так заинтересованы в том, чтобы сделать папу снова богатым и счастливым?

– Потому что мне хочется сделать счастливой вас, – тихо произнес герцог.

– А мне – вас.

И Сэмела вскочила с диванчика и встала на колени возле него.

– Пожалуйста… пожалуйста… поскорее выздоравливайте, – взмолилась она. – Тогда мы сможем проехать через межу на землю отца и я покажу вам, где можно устроить выгон для ваших кобыл с жеребятами и где есть полуразрушенная ферма, которую нужно лишь отремонтировать.

Герцог протянул руку и коснулся ее волос.

Они оказались именно такими, какими он и предполагал: мягкими, шелковистыми и пружинистыми, словно жили своей жизнью.

– Я выздоравливаю! Если мы не сможем туда добраться завтра, то обязательно попытаемся сделать это послезавтра или еще через день.

Он услышал, как Сэмела радостно вздохнула. Когда он отвел свою руку, она наклонилась и поцеловала ее.

Поскольку герцог сразу после ужина ушел спать, уверяя себя, что делает это, чтобы доставить удовольствие молодой жене, но на самом деле – потому что чувствовал себя очень утомленным, утром он проснулся совсем в другом состоянии. Он чувствовал такой прилив сил, что решил обязательно поразмяться.

Он с аппетитом позавтракал в гостиной, удивляясь, почему Сэмела не присоединилась к нему, пока не узнал, что она уже оделась и пошла в конюшню посоветоваться со старшим грумом, какую лошадь оседлать для герцога.

Сначала он с досадой подумал о том, что ему не предоставили права самому сделать выбор.

Но потом решил, что Сэмела просто в очередной раз проявила заботу о нем, зная, что резвый конь не годится для его первой после болезни прогулки.

Хотя ни одного из его коней нельзя было назвать смирным или послушным, все-таки они не были столь дики и необузданны, как Рыжий Строптивец.

– Мне кажется, – вкрадчиво произнес он, – ее светлость проявляет обо мне неуемную заботу.

Он говорил это вслух, не думая, что его слышит Иейтс, стоявший рядом. Но камердинер ответил:

– Еще не было леди, которая проявляла бы о вас такую заботу, как ее светлость, и вы знаете, что я говорю чистую правду.

– А мне казалось, что очень многие леди так или иначе проявляли заботу обо мне, – с циничной усмешкой заметил герцог.

• Предыдущая
• 23/29
• Следующая