Книга суда (СИ) - Лесина Екатерина - Страница 81

- А ты?

Карл ответил на вопрос легким пожатием плеч.

- Дело не в моем благородстве. Если бы я был уверен, что у тебя достанет сил и умения передавать, расклад был бы иным. А так… хоть какой-то шанс на победу.

- Даже если умрешь?

- Ну, может еще и не умру… а вообще, оно того стоит. Наверное. Да и не люблю гадать, придет время, увидим. А пока налей чего-нибудь приличного. По такому-то случаю.

Перстень, пистолет, ожидание и слабая надежда выжить. Действительно хороший повод выпить… немного коньяка на дне бокала и хрупкая предрассветная тишина, осталось полчаса, может чуть больше, а там… ожидание затянется.

- А все-таки тоскливо ждать смерти, - заметил Карл, согревая в ладонях коньяк. - Начинаю завидовать людям. Боятся умереть, не понимая, что на самом деле бессмертны. Дети, внуки, правнуки - вот это настоящая нить вечности, у нас же в лучшем случае - иллюзия.

- Сожалеешь?

- Единственное, о чем я сожалею, так это о том, что не отрезал твою дурную голову, когда была такая возможность. Ну да с другой стороны, жить стало несколько веселее… ну, твое здоровье!

Карл отсалютовал бокалом. Рубеус ответил, ожидание не грозило быть таким уж тоскливым.

С тихим шелестом закрылись наружные щиты, ограждая обитателей замка от солнечного света. Еще несколько часов относительного покоя, коньяк и беседа ни о чем.

Фома

В замке пусто и тихо, кажется, что эта тишина скатывается в подвал, в безнадежной попытке спастись от одиночества. Сегодня получилось дойти умывальника, и Фома долго держал руки под тонкой струей воды, пытаясь запомнить ощущение тепла. А потом стало плохо. Боль накатила внезапно, мощно, как давно уже не было, и Фома сидел на полу, пытаясь справиться. Нельзя было отключать капельницу, но длины прозрачной трубки, по которой в кровь поступало лекарство, хватало лишь на три шага, а Фоме хотелось дальше, ведь легче же стало…

Не стало. В ушах гул, и даже если прижать ладони, то не исчезает, и мир перед глазами скачет. Нужно дойти и вернуть иглу на место, тогда придет туман и покой, но мышцы свело судорогой, и единственное, что оставалось - лежать, пережидая боль, и надеяться, что когда-нибудь она закончится.

Должна закончиться… красная капля крови разбилась о пол, и еще одна, и еще… Фома закрыл глаза, чтобы не видеть. Потом, когда он доберется до кровати, то напишет… о любви. Он писал обо всем, кроме любви, а это важно, очень важно.

«Тот, кто любит, и судья и подсудимый одновременно, доверяя себя другому, он во всем полагается на этого другого, и в мыслях не осмеливаясь усомниться в правильности вынесенного приговора…»

Не то, совершенно не то. Бумага на тумбочке и ручка тоже, а в голове сумбур, хотя когда думаешь о книге, становится немного легче. Лужа крови на полу расползается, пожирая все новые и новые капли. Умирать больно, да и не готов он умереть… до капельницы бы доползти, и лечь в кровать, позволяя тяжелому медикаментозному туману окутать сознание.

«Я не знаю, что написать о любви. Ее зовут Ярви, у нее длинные волосы и травяно-зеленые глаза, но вряд ли это интересно. Прежде мне казалось, что любовь чересчур большое чувство, чтобы отдавать его одному человеку, который может оказаться недостойным этой любви. Но теперь… это я оказался недостоин».

Почти получилось встать, если опираться рукой на стену… по периметру комнаты… сколько метров? Двадцать? Сорок? Слишком много, чтобы всерьез рассчитывать дойти. А вот если напрямую. Шаг… не упасть, держаться на ногах. Думать… о книге… подбирать слова. Еще шаг.

«Мне бы хотелось остаться рядом с ней, ради этого я готов отказаться от всего остального, но в то же время стоит представить, что Ярви пришлось бы видеть мою агонию, как появляется совершенно иррациональная радость оттого, что ее здесь нет».

До цели всего несколько шагов, а сил почти не осталось, и рубашка вся в крови.

«Я не знаю, что еще сказать? То, что ради нее я сумел бы переступить любой закон? Украсть, убить, предать? Или умереть, лишь бы ей было хорошо? Или мне просто кажется, что сумел бы? Продолжаю мучиться сомненьями…»

И головной болью. Накатывает, накатывает, волна за волной. Ни вдохнуть, ни выдохнуть… упасть в кровать, собрать остатки того, что зовут волей, и нащупать трубку с иглой. Пальцы не слушаются, гладкий пластик выскальзывает, роняя на простыню желтые капли лекарства. В самый последний момент, когда почти удается поймать иглу, кто-то аккуратно отодвигает трубку в сторону. Нежный шепот пробивается сквозь пелену боли.

- Здравствуй, Фома… тебя ведь Фомой зовут? Или правильнее сказать «звали»?

«Иногда любовь бывает разрушительной и жадной, почти не отличимой от ненависти…»

- Тебе плохо? - Мика встала так, чтобы он мог видеть ее. - Какая жалость, а я рассчитывала поговорить… сколько крови и вся такая горькая… я тебе помогу. Немного.

Она деловито вытерла кровь бумажным полотенцем и, поправив подушку, осведомилась:

- Больно?

- Б-больно, - разговаривать неимоверно тяжело, каждое слово эхом отдается в черепе.

- Бедный мой, - Мика провела рукой по щеке и тут же вытерла ладонь о простыню. - А здесь лекарство, верно? Несколько капель и никакой боли… долгий-долгий сон. Помочь?

- Помоги. Пожалуйста.

- Вежливый, - она наклонилась, заглянув в глаза. - Только глупый, неужели ты думаешь, что я и вправду пришла сюда тебе помочь?

- Убить?

Было сложно отвести взгляд, плотная чернота, длинные ресницы, на лбу шрамом темный локон. Мика красива, жаль, что в ней столько ненависти.

- Убивать? Зачем? - коготь скользнул по горлу. - Если бы ты был сильнее… я буду смотреть, просто смотреть. Но если попросишь, то… ведь не обязательно, чтобы смерть была болезненной.

- Иди к черту, - вот эти слова дались легко, а Мика засмеялась.

- Храбрый глупый человек… сколько ты выдержишь? Чем дальше, тем хуже, у нас с тобою есть время до заката, целых двенадцать часов. Подумай…

Лучше думать о книге, которую он никогда не допишет, а боль он как-нибудь потерпит. Во всяком случае постарается.

Вальрик

На маленькой площадке стояло кресло, выгнутое, вытянутое, блестящее полированной чернотой. Высокие подлокотники, ремни, которые моментально воскресили неприятные воспоминания, и стальное кольцо короны.

Наверное, то, что лежало на кресле, на самом деле не имело ничего общего с короной, но выглядело почти точной копией отцовского венца, правда тот из золота был. Здесь же не сталь, и вообще на металл не похоже, равно как на дерево, стекло или камень. Две дуги, соединенные узлом-суставом, расходятся подобно капкану, демонстрируя неимоверно тонкие иглы. Вальрик прикоснулся к острию одной из них, и на коже моментально вспухла капля крови.

И что с этим делать? Корона и звезда… утерянный драгоценный камень. А почему бы и нет? Тем более, что в суставе имеется отверстие, подходящее по размеру.

Звезда не сопротивлялась, вошла в паз, наполнив иглы-зубы хрустально-синим светом, отчего те казались еще более длинными. И что дальше? Надеть? Самоубийство, но…

Закрыть глаза, собраться с духом, вдох-выдох, как раньше, перед боем. Поднести корону-капкан к голове, так, чтобы звезда над переносицей. Мечтал стать князем, а получилось королем. Иглы проникают под кожу, обжигая скорой болью, которая тут же гаснет, сменяясь почти уютным теплом. Дуги сходятся на затылке, легкий щелчок и сразу же знакомый круговорот… слабость.

На этом кресле не сидят - лежат, не в силах пошевелиться. А в голове шум, поначалу слабый, он нарастает, стремительно, бурно, заполоняя каждый клочок пространства. Голоса, голоса, голоса… сотни, тысячи, миллионы… шепот, говор, крик, все сливается, не разобрать ни слов, ни даже языка, только ненависть.

Господи, сколько же там ненависти. Первый удар ее оглушает, разрывая и выворачивая сознание, второй добивает то, что осталось, а третьего он просто не выдержит. Снять корону и как можно скорее, пока не сгорел в чужой ненависти.