Продавец грез - Кури Августо - Страница 18

Мне вспомнились ужасные соломенные постели, на которых они спали, не имея пристанища. Я размышлял о печали, которую они чувствовали, пытаясь объяснить необъяснимое своим отцам и друзьям из Галилеи. Они не могли говорить о том, что любят одного человека, потому что их забросали бы камнями. Не могли они рассказать и о том, что принимают участие в неком большом проекте, потому что этот проект был неосязаем. Не могли сказать, что следовали за могущественным человеком, за Мессией, потому что он не хотел раскрывать своего имени. Каким храбрым нужно быть, чтобы позвать за собой, и какая храбрость нужна, чтобы на этот призыв откликнуться!

После этих раздумий Бартоломеу быстро вернул меня в реальный мир. Он спровоцировал меня, не знаю, похвалив или обидев:

— Суперэго, если бы вы оказались размазней и ушли, мы бы перестали вас уважать. Но вы нужны нашей команде.

Я глубоко задышал и стал думать о человеке, который не позволил мне покончить с собой и увел спать под виадук. Он не Христос, у него нет призвания к мессианству. Он не творит чудес. Не обещает царствия небесного или земного, а также социального обеспечения. У него нет жилища, он беден, у него нет машины, нет карточки медицинского страхования. Но он притягивает нас к себе как магнит. Он живет под лозунгом солидарности, мечтает найти путь к сознанию людей, чтобы бороться с системным вирусом, противостоя эгоцентризму.

Но не опасно ли противостояние обществу, этой своеобразной фабрике безумия? Не лучше ли уйти от толпы погрязших в индивидуализме, не легче ли оставить их людьми тупоголовыми, не интересующимися таинствами существования, а лишь несерьезными загадками, связанными с покупками, компьютерами, модой? Мы слишком незначительны для того, чтобы хоть как-нибудь противостоять могучей системе. Нас могут арестовать, нанести нам увечья, а еще хуже — оклеветать.

Пока во мне шумела буря эмоций, учитель пребывал на сцене: он дал изумительное представление. Терпение было его главной добродетелью. Заметив мою удрученность, он подозвал Краснобая и руку Ангела и, после долгой паузы, рассказал нам одну простенькую, почти наивную аллегорию, которая, однако, взяла меня за живое.

— Однажды в большом лесу случилось наводнение. Огромные дождевые облака, которые должны были нести жизнь, на этот раз принесли смерть. Крупные животные побежали прочь, боясь утонуть, бросив даже своих детенышей. Они уничтожали все, что встречалось на их пути. Более мелкие животные побежали вслед за ними. И вдруг навстречу им вылетела маленькая, совершенно промокшая ласточка, которая искала, кого еще можно спасти. Гиены были потрясены поведением ласточки. Они запричитали: «Глупая! Ну что ты можешь сделать, такая маленькая?» Стервятники кричали: «Утопистка, ты только посмотри на себя — какая ты маленькаяк И куда бы пичужка ни полетела, везде над ней смеялись. Но ласточка была внимательна и нашла того, кого можно было спасти. Она с трудом махала промокшими крыльями, когда увидела птенчика колибри, отчаянно барахтавшегося в воде и уже почти утонувшего. И хотя ласточка никогда не училась нырять, она бросилась в воду и схватила маленького птенчика за левое крылышко. После чего улетела, унося в клюве спасенного птенца. Вернувшись, она увидела других гиен, которые не смогли удержаться, чтобы не сказать: «Глупая! Хочешь стать героиней'» Но ласточка не стала там останавливаться, а присела только для того, чтобы отдохнуть, после того как отнесла малышку колибри в безопасное место. Много времени спустя она встретила гиен, устроившихся в укрытии. И посмотрев им пристально в глаза, наконец ответила: «Я горжусь своими крыльями хотя бы потому, что они позволяют мне вернугь способность летать другим».

Закончив свой рассказ, внушивший нам трепетное вдохновение, продавец грез сказал мне и моим друзьям:

— В обществе полно гиен и стервятников. Не ожидайте многого от больших животных. Но ждите от них недопонимания, отказов, клеветы и болезненной жажды власти. Я не призываю вас стать великими героями, не хочу, что-бы ваши дела были занесены в анналы истории, а призываю стать маленькими ласточками, летающими над обществом, любящими неизвестных им людей и творящими для них то, что в их силах. Гордитесь своими крыльями. Гордитесь делами незначительными, но имеющими великое значение, а также и своим невысоким положением, позволяющим совершать возвышенные поступки.

Эта история, возбудив мои эмоции, ранила в то же время мой интеллект. И я подумал: «Должен признаться, что во многих жизненных ситуациях я действовал как гиена и как стервятник; отныне я должен научиться действовать как маленькая, ничего не значащая ласточка».

«Нормальные» всегда действовали по заведенной раз и навсегда привычке; предъявляли претензии в одной и той же манере, одинаково возмущались, выражались нецензурно одними и теми же словами. Одинаково здоровались со своими ближними. Одинаково решали одни и те-же проблемы. Пребывали в одинаковом настроении, как дома, так и на работе. Одинаково реагировали на одинаковые ситуации. Дарили подарки по календарю. Иными словами, следовали удушающей, предсказуемой рутине, которая превращалась в неисчерпаемый источник подавленных настроений, тревог, духовной пустоты и раздражения.

Система засорила воображение людей и привела к потере их творческих проявлений. Они редко удивляли себе подобных, редко дарили подарки не в праздничный день, редко реагировали на напряженные ситуации не так, как обычно. Редко задействовали свой интеллект для того, чтобы оценить какое-либо общественное событие с иной точки зрения. Они были пленниками и не знали этого.

«Нормальных» отцов, пытавшихся сделать замечание своим детям или посоветовать им что-то, те обрывали на полуслове. Детям надоело слушать одни и те же аргументы. Они отвечали: «Я уже знаю…» И они действительно знали. «Нормальные» не умели очаровывать. Не умели рассказывать о собственном опыте для того, чтобы стимулировать мыслительный процесс других.

Общаясь со своими студентами, я всегда был предсказуем, но узнал об этом только тогда, когда пошел за учителем. Я читал лекции в одной и той же тональности. Порицал и отпускал грубые шуточки в одной и той же манере. Я выбирал иные глаголы и существительные, но никогда не менял форму и содержание. Мои студенты в особе преподавателя имели мешковатую фигуру, которая была больше похожа на египетскую мумию, чем на живого раба Божьего. Им до чертиков надоело слушать, что они ничего не достигнут в жизни, если не будут учиться.

Продавец грез неустанно продавал грезы очарования. Удивительно, что человек с подобной невзрачной внешностью умел так опутывать чарами, что человек без педагогического образования так пленял воображение! Пойти за ним означало ответить на приглашение к чему-то новому. Мы плыли по воле волн без четко обозначенного курса. Учитель видел обычные ситуации под иными углами зрения. Мы не знали, каков будет ответ в данном конкретном случае. Однако же он очень хорошо знал, куда мы идем и какого результата он хочет при этом добиться. Он постоянно тренировал нас в поиске немыслимой свободы. Каждый день становился кладезем сюрпризов, одних — весьма сладких, других — вызывающих оскомину.

На следующее утро, потратив некоторое время на молчаливое подавление собственных тревог, учитель встал, несколько раз глубоко вдохнул пропитанный миазмами воздух виадука и поблагодарил Бога необычным способом:

— Боже, Ты идешь во времени, которое возвращается на круги своя по восходящей спирали, Ты бесконечно далек и бесконечно близок, но я знаю, что глаза Твои следят за мной. Позволь мне понять Твои чувства. Спасибо за очередное шоу в этом удивительном бытии.

Краснобай, который в настоящих шоу мало что смыслил, спросил:

— Какое шоу мы увидим сегодня, шеф? — При этом он проявил настоящий энтузиазм, что случалось с ним по утрам крайне редко.

— Какое шоу? Шоу бывает каждый день, каждый день — это очередной спектакль. И не видит «его только человек, который смертельно ранен скукой. Драма и комедия существуют в нашем сознании. Нужно лишь пробудить их.