Продавец грез - Кури Августо - Страница 14

Когда он меня поправлял, мне подумалось, что его последняя фраза — «Будьте добры по отношению к себе самому!» — была не совсем точной. Она, как мне казалось, должна была звучать так: «Будьте добры к Бартоломеу». Однако во время долгой прогулки пешком я сделал для себя открытие: тот, кто недобр по отношению к себе, не может быть добрым и по отношению к другим. Тот, кто очень плохо относится к себе, бывает жесток и по отношению к другим.

Его самой большой мечтой было распространение доброты в великом социальном приюте. «Нормальные» жили в своих домах-загонах, замкнувшись в собственном мирке. Они потеряли неподвластное уму желание дарить, заключать в объятия, давать еще один шанс. Доброта являлась словом; которое можно было найти в словарях, но редко в человеческих душах. Я умел конкурировать, но не умел быть добрым. Знал, как указать своим коллегам на их ошибки и невежество, но не знал, как давать убежище нуждающимся. Провалы других возбуждали меня больше, чем их успехи. Я ничем не отличался от политиков — членов оппозиционных партий, которые лезли из кожи вон, чтобы привести правящие партии к самоуничтожению.

После деликатного урока я успокоился. Но где же квартира и дом, в котором мы найдем приют? Вдруг учитель показал под виадук, находившийся прямо перед нами, и сказал:

— Вот наш дом и очаг.

Я чуть не упал в обморок. Захотелось вернуться на «Сан-Пабло». Домом он назвал несколько старых порванных матрасов. Простыней не было, вместо них — не менее старое и рваное тряпье, которым можно было накрыться. Имелся графин с водой на случай, если нам захочется пить. Пить нужно было прямо из горлышка. Никогда раньше мне не приходилось видеть такой бедности, «Неужели этот человек спас меня от самоубийства?» — подумал я.

Все это выглядело настолько скверно, что от такого «жилья» отказался даже Бартоломеу. Мне этот тип начинал нравиться. Он покачал головой и протер глаза, дабы убедиться, нет ли у него снова галлюцинаций.

— Шеф, вы уверены, что это ваш дом? — спросил он.

Бартоломеу начинал возвращаться в реальный мир. Начинал понимать, что поднялся на борт не того воздушного корабля. Сам он спал в лучших условиях — в домиках друзей, на полу пивных и даже в муниципальных домах призрения, а вот ночевать под виадуком ему предстояло впервые.

— Да, Бартоломеу, это и есть мой дом! И нас ожидает долгая ночь.

Поскольку все, что говорил учитель, имело свой скрытый смысл, то, назвав ночь долгой, он не имел в виду, что мы будем плохо спать и что у нас будут болеть спины из-за неудобных матрасов, а атмосферу страха, которую эта ночь обещала.

На ужин нам достались черствые хлебцы и несколько галет, срок хранения которых истек, но есть их еще было можно. Меня тошнило от гамбургеров, но сейчас, глядя на то, что лежало перед нами, я считал их пищей богов. Немного пожевав галету, я решил лечь спать. Кто знает, может быть, завтра я проснусь и увижу, что весь этот кошмар закончился. Я лег на матрас, свернул и подложил под голову вместо подушки кусок картона и дал отдохнуть голове, но не рассудку. Рассудок работал и нагонял мучительную тоску.

Пытаясь расслабиться, я говорил себе: «Успокойся. Отдохни душой. Тебе не нравится изучать эксцентричных людей? Теперь ты сам стал одним из них. Это поможет твоей научной карьере. Ты соберешь интересный социологический материал. Помни, мечты без риска порождают успехи без достоинств».

Я и представить себе не мог, куда меня занесло. Знал лишь, что вышел из микрокосма университетской аудитории и вошел в макрокосм человеческого дна, то есть в совершенно неизвестный мне мир. Я был социологом-теоретиком. Заснуть мне так и не удалось.

Некоторое время спустя я применил другой метод — начал вспоминать полученные уроки и то, что осознал на опыте. Попытался думать о том, что произошло несколько часов тому назад. Впечатление от пребывания в обществе этого странного человека было настолько велико, что я думал меньше о крыше высотного дома, чем о «доме» под виадуком, меньше о самоубийстве, чем о продолжительной пешеходной прогулке.

Потом пришло еще одно озарение. Возникла мысль о том, что все люди могли бы прийти сюда и просто побродить, хотя бы один день, чтобы найти потерянное звено внутри себя. Такие размышления помогли мне избавиться от напряжения. Беспокойство и раздражение слегка приутихли, что в конечном счете позволило понизить уровень тревожного возбуждения.

Наступило расслабление, и я начал засыпать. Стало понятно, что степень мягкости постели определяется силой нашего душевного волнения. Хорошо спится лишь тому, кто научился умело управлять состоянием собственной души. Я начинал философствоватъ, словно учитель. Мне было и невдомек, какой ужас ожидал меня впереди. Тюфячок, на котором я лежал, оказался самым лучшим в мире матрасом.

Было четыре часа утра. Дул сильный и холодный ветер. Я проснулся внезапно, разбуженный истошным криком.

— Мост сейчас упадет! Упадет! — кричал Бартоломеу.

Он был страшно испуган и тяжело дышал. У меня сильно забилось сердце. Никогда раньше я не испытывал такого ужаса. Я быстро вскочил, желая убежать как можно дальше от огромного виадука.

Учитель удержал меня за руку и попросил успокоиться.

— Какое тут спокойствие?! Мы можем погибнуть! — сказал я, посмотрел на нависающую над нами конструкцию и в полутьме разглядел в ней старые щели, которые поначалу показались новыми.

Учитель спокойно пояснил:

— У Бартоломеу синдром алкогольной абстиненции.

Во мне ожил инстинкт самосохранения, хотя всего несколько часов назад я хотел покончить с собой. Мой пьяный и вконец запугавшийся товарищ подвел меня к самому большому в мире открытию: самоубийцы, в том числе и те, которые тщательно планируют задуманное, убивать себя не хотят, они хотят убить неприятности, которые их преследуют. Я делал глубокие вдохи, но сердце продолжало биться часто, мной овладела тревога. Бартоломеу продолжал вопить. У него была белая горячка. Поскольку он находился в состоянии алкогольной зависимости, отсутствие спиртного в кровеносной системе довело состояние его организма до критического — повысилась частота сердцебиения, он сильно потел и испытывал другие страдания. Самое худшее было то, что его сознание, которое и так было затуманено, теперь находилось в коллапсе. У него появились галлюцинации, появились устрашающие зрительные образы, которые, как он клятвенно утверждал, были вполне реальными.

Придя в отчаяние от возможного падения моста, он начал видеть другие галлюцинации. Ему чудились колоссальные пауки и крысы величиной с автомобиль. Они ползали вокруг и собирались съесть его. Лицо у него было залито потом, руки дрожали, тело стало горячим, казалось, что у него поднялась температура. Учитель не уставал повторять: от монстров, находящихся вне тебя, можно бежать, от тех, что внутри тебя, убежать невозможно. Просто не верится, что человеческий разум способен создавать иллюзии, чтобы затем бояться их. Наступила эпоха цифровой техники, а примитивные ощущения продолжают жить.

Бартоломеу был намерен бороться с хищниками, собиравшимися его сожрать.

— Шеф, помогите мне! Спасите! — кричал он в агонии.

Мы пытались успокоить его и усадить в деревянный ящик, в котором когда-то хранились помидоры. Но он тут же вскакивал, и у него начинались новые галлюцинации. Один раз он вскочил и начал бегать по улице. В стране тогда было пять миллионов подобных алкоголиков. Я никогда не думал, что алкоголь может причинить такие страдания. Пьяницы казались мне счастливыми. Опасаясь, что он попадет под машину, учитель предложил отвести его в общественную больницу, которая находилась в трех кварталах от виадука. Он боялся подмочить свою репутацию. Так мы и сделали.

Вот так я и начал тратить немного своей энергии на помощь другим, не прося ничего взамен. Понятно, что в наших действиях всегда есть определенная заинтересованность. Однако, как говорил учитель, есть интересы легитимные, рассчитанные на получение определенных финансовых преимуществ, на публичное признание, и те, которые связаны с удовольствием оказывать помощь другим путем повышения их материального благосостояния или лечения. Вторая система обмена не действует ни при капитализме, ни при социализме. Она существует в мире, чуждом высшей школе.