Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова. - Кантор Максим Карлович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/53
• Следующая

Наши беседы с Татарниковым стали со временем походить на учебные занятия. Класс, то есть кухня в квартире у историка, был крохотный, но учеников собиралось достаточно. Сначала ходил только я, потом ко мне присоединился следователь Чухонцев, а потом в нашу компанию вошла и моя ненаглядная Оксана Коваленкова, редактор культурного отдела моей газеты. Мы смирно сидели за кухонным столом, преданно слушали поучения Сергея Ильича, и все это сильно смахивало на урок в школе — с той только разницей, что ученики были великовозрастные, а учитель то и дело прикладывался к бутылке. Татарников вполне вошел в роль учителя, сделался требователен и ворчлив, и если я не являлся за советом в течение двух недель, обижался и делал мне при встрече выговор.

— Что же, — язвительно спрашивал Татарников, — сами до всего додумались?

— Да что вы, Сергей Ильич, — оправдывался я, — где уж нам додуматься! Просто не происходит ничего интересного.

— Неужели никого за две недели не ограбили? — спрашивал придирчиво Татарников.

— Как это не ограбили! Ограбили, конечно! Еще как ограбили! Но это ж весь русский народ в целом ограбили — а персонально никто не жалуется.

— Досадно, — морщился Сергей Ильич. — Могли бы и пожаловаться. Этому вашему следователю пусть жалуются.

Сергей Ильич великолепно знал Гену Чухонцева, однако всякий раз демонстрировал, что род деятельности Гены — сыскная работа — ему несколько претит. Гену он допускал до уроков на кухне только в том случае, если тот являлся со мной.

— И что же, ваш следователь, этот Гена, не может вам подбросить никакого любопытного дела?

Учитель смотрел строго. Моих родителей Татарников в школу еще не вызывал, но к тому шло.

Я оправдывался как мог.

— Ну, например, идет криминальная война. Группировка Лени Буравчика конфликтует с группировкой Вовчика Кислого. За каждой стоят заинтересованные сенаторы. Делят сферы влияния в городе, все как обычно. Точечная застройка, казино, гостиницы, паркинги. Миллиарды крутятся.

— Это скучно, — сказал Татарников про воровские миллиарды. — Вы уж, голубчик, отыщите чтонибудь позанятнее.

Сказал он мне так в то утро, а я ответил:

— Если будет глобальный вопрос, я сразу к вам. — Сказал и пошел на службу. И глобальный вопрос явился ко мне в виде старейшего репортера нашей газеты Палыча.

Палыч сел, ногу хромую вытянул, палку свою положил поперек стола, и в моем кабинете стало тесно. Маленький кабинетик, не комната, а загончик стеклянный с надписью маркером по стеклу «Наша преступность нас бережет», — коллеги постарались. Я и загончик этот еле выбил из родной редакции. Мне архив хранить негде, я главному так и сказал, — и свалил ему на стол пять папок, каждая килограмма на три живого веса; у меня таких папок еще восемьдесят. Оцифровать надо? Так отпуск дайте, тут на месяц работы. Решили кабинетик выделить, дешевле вышло. Архив влез, стол канцелярский, два стула и чайник марки «Поилец-2».

— Палыч, о культуре потом поговорим. Ко мне девушка на чай идет. — Я показал ему на свои чашки, рыжие от чайного налета, я крепкий люблю. — Сам видишь, чай с Оксанкой пить будем. Трое сюда не влезут.

— Еще как влезут, — сказал Палыч, репортер из культурного отдела. — В богатейшем царстве Удмурту в таком помещении царь и четыре его жены со всем обмундированием рядком ложились. Гробницы царства Удмурту — представляешь себе эту роскошь? А помещение меньше, чем твое.

— В каком царстве?

— Ты бы хоть телевизор иногда смотрел. Потрясающая передача «Сокровища царства Удмурту» — что, совсем на культуру наплевать?

— Послушай, — сказал я ему. — Я к тебе со своими вурдалаками не шьюсь? И ты меня не грузи своим Удмурту. Если мне древностей захочется — я к соседу зайду, у меня на лестничной клетке академик живет. Он не только про Удмурту, он про все что хочешь знает. Но мне, Палыч, выспаться надо, а не гробницы разглядывать.

У нас все в редакции на «ты», и хотя Палыч мне годится в отцы, я привык ему тыкать, а он не возражал. Он только посмотрел на меня затравленно.

— Я думал, ты глянешь по дружбе, — бумажки поверх чашек выложил. — Меня в тюрьму хотят посадить.

— Опять в тюрьму? — сказал я. — Тебя сколько раз в этом году сажали в тюрьму?

— Сейчас это серьезно.

Я люблю Палыча — хотя дело, которым он занимается, считаю абсолютной чепухой. Палыч пишет пламенные статьи в защиту московских памятников, входит в общественные советы по спасению исторической застройки и знать не желает, что с течением времени и то и другое потеряло всякий смысл. Бывают долдоны, которые занимаются никому не нужной деятельностью упорно и страстно, — вот и Палыч такой. Я ему сто раз говорил, что проще плюнуть на этот город, — ну что с ним будет в конце концов? Горел наш город не раз, всякие иноземцы его утюжили почем зря, жители сами себя резали и дома свои ломали без остановки — ну что тут прикажете хранить? Что уцелеет, то и уцелеет, и на том спасибо. А Палыч все ходил в свои общественные советы, письма подписывал, за правду воевал. Город жил своей бодрой жизнью, миллионщики строили небоскребы и доходные дома, ломали что хотели, а пожилой архивариус с палкой все дебатировал — а имеют ли миллионщики право рушить город? Потихоньку членов общественных советов купили, ушли в отставку, особо ретивых спровадили с почестями на тот свет (нет-нет, никакого криминала, просто перетрудились немолодые люди, перенервничали: бац, и инфаркт, с раком в придачу), — остался один Палыч. Он хромал по начальственным кабинетам, доставал допотопный диктофон, заклеенный скотчем, жалобно глядел на господ градостроителей, задавал блеющим голосом вопросы, — и выгнать его представлялось решительно невозможным. В сущности, жалкое зрелище: пожилой журналист из вечерней газеты, принадлежащей не какому-нибудь резвому магнату, а властям города. Унылый пенсионер на нищенском окладе, ну какой от него может быть вред? Однако выяснилось, что Палыч опасен, и стук его палки по господским паркетам стал вызывать нервный тик у материально ответственных лиц. Он выяснил, написал и напечатал, кому принадлежит фешенебельный городок «Островок воображения» на Москве-реке, как разрешили сооружать элитную новостройку в Летнем саду, зачем утюжили бульдозерами сладкие полянки Лосиноостровского парка, сколько денег отмыли на реконструкции особняка декабриста Денисова на Остоженке, — и много еще всякого интересного раскопал Палыч. Иногда я завидовал, чаще боялся за него. Палыча пытались выгнать из газеты под разными предлогами — однако он приносил справки об инвалидности и смотрел жалобно; его милостиво прощали; он смиренно благодарил, старательно хромал к дверям и обещал исправиться; через месяц-другой все повторялось. Словом, это была блистательная тактика, и мы делали на очередном увольнении Пал Палыча неплохие деньги: разводили новичков на ставки. В общем, неудивительно, что на него в очередной раз подали в суд. Надо спасать коллегу, это понятно. Посмотрел я бумажки Палыча.

— Ого! — только и сказал.

— Вот это все сперли, а я вышел виноват.

— А в чем, собственно, дело? — Оксанка пришла злая: не иначе, получила взбучку от начальства. Перешагнула через палку Палыча, примостилась на сейфе, ногу на ногу положила. — И где чай?

— Какой чай? Любуйся!

— Ого! — сказала Оксана.

В цвете, с масштабом, фас, профиль, все как положено — каталог ювелирной лавки, альбом Оружейной палаты. Одно слово — сокровища.

— Сколько такая штуковина стоит? — ткнул я наугад.

— Миллиона три, — сказал Палыч.

— И это ты все спер?

— Так говорят.

— Поделился бы ворованным, Палыч.

— Обокрал я царство Удмурту, — сказал Палыч горестно. — Вот ты, Оксана, скажи: ты про сокровища царства Удмурту слышала?

— Все слышали. Столько публикаций было!

— Нет больше сокровищ царства Удмурту! Украли все!

— Один я, значит, такой темный, — сказал я коллегам. — Расскажите, потерплю. Ох, Палыч, все-таки придется про твое дремучее Удмурту слушать.

• Предыдущая
• 32/53
• Следующая