Сироты квартала Бельвилль - Кальма Н. - Страница 5

• Предыдущая
• 5/49
• Следующая

На первый взгляд в Вожаке не было ничего особо примечательного: обыкновенный, высокий, длинноволосый, как все они, мальчик, только еще приближающийся к юности. Но остальные четверо, как бы по молчаливому уговору, раз и навсегда признали его превосходство, и, если вглядеться в Вожака пристальней, в чертах его бледноватого лица, с длинными внимательными глазами, в разрезе большого рта, во всех повадках уже угадывалась сильная, волевая, поглощенная чем-то глубоко своим натура.

— Ну, что будем делать, ребята? — с надеждой посмотрел на Вожака Саид. Старший сын Хабиба был мальчик с нежными глазами лани и маленькой гладкой головкой.

— Командуй, Рири!

Саид был помощником слесаря в большом ситроеновском гараже на улице Арман Карель и отдавал весь заработок своей многочисленной семье. Кажется, у Саида было шестнадцать братьев и сестер, но даже он сам никогда не смог бы сказать, кого из них как зовут.

В этот вечер «стая» понимала, что ей решительно некуда себя девать. Все курили «Голуаз», сгрудившись у матового фонаря на площади Фэт. Здесь было почти пустынно и только у входа в метро маячили одинокие фигуры. «Стая» рассеянно следила за дымками сигарет, которые вились жемчужно-сиреневыми туманчиками, а потом распускались в вечернем воздухе, точно акварельная краска в воде. Снизу, из центра, прибоем то приливал, то откатывался мощный гул огромного города и подымалось, лилось, грудилось красноперое, изменчивое, мигающее, великолепное зарево парижских огней. Эйфелева башня, этот маяк, и сюда посылал сноп своих огней.

А здесь, в Бельвилле, было темновато, и только из бистро и баров на тротуары ложились оранжевые квадраты света.

Было переговорено уже, кажется, обо всем. Об автомобильных гонках в Ле Мансе и о катастрофах на «национальных». О чемпионе гонок Бельттуазе в его привычке обтираться каждый вечер льдом. «Я тоже это делаю», — с гордостью вставил конопатый Ксавье, и остальные немедленно подняли его на смех: Ксавье был на редкость неспортивен и хил. Еще поговорили о новой девчонке из лицея, Данон, которая недавно поселилась в только что отстроенном доме на улице Карель. Видно, воображает себя Бэ-Бэ — Брижит Бардо, по крайней мере, а сама, по всему видать, глупа как пробка, и ноги кривые. С этим согласилась вся «стая». Еще поговорили о скачках в Лоншане, о новом турбопоезде, о фильме Лелюша «Первый взгляд» и о том, какие сигареты легче — «Голуаз» или «Бельфаст». В конце концов Вожак досадливо швырнул недокуренную сигарету:

— Идемте хоть в бистро папаши Асламазяна, на оранжад нам хватит.

«Стая» послушно поплелась за своим предводителем и тут же осела за крохотным столиком на углу площади.

Заведение папаши Асламазяна славилось фаршированными баклажанами, тефтелями по-армянски и другими такими же проперченными, экзотическими, обжигающими язык и нёбо, недорогими блюдами, которые очень нравились мальчикам из «стаи». Старый густобровый Асламазян добродушно принимал у себя эту зеленую компанию и иногда даже приносил показать фото своей родной Армении, где недавно побывал, — это был уже высший признак его расположения.

Однако сегодня вечером ни оранжад, ни фото не могли занять «стаю».

Вожак рассеянно поглядывал на завсегдатаев Асламазяна — мелких служащих, шоферов, страховых агентов — словом, на бельвилльских обитателей, которых обслуживала массивная дочь Асламазяна — Диана. Диана, проходя, улыбалась юношам, а один раз мимоходом ухитрилась что-то сказать быстрым шепотом Рири — очевидно, у них были какие-то общие дела и он пользовался ее особой симпатией.

— Смотрите-ка, наш Вожак совсем вскружил голову здешней толстухе! — насмешливо заметил самый старший в «стае» — белесый, с нездоровым мучнистым лицом Дени Карко. Дени служил гарсоном в кафе на бульваре Пуассоньер, носил на безымянном пальце перстень с огромным камнем и мнил себя важной персоной. Он с трудом мирился с предводительством Рири и пользовался каждым случаем, чтоб его поддеть. — Берегись, Вожак, она, по-моему, лет на пятнадцать старше тебя.

Филипп не выдержал:

— Что ему Диана, если почти каждая третья девчонка у нас в квартале чуть не молится на Вожака! Еще бы: одну он защитил от хулигана, другую устроил на работу, за третью хлопотал перед патроном. Да вот еще несколько дней назад, когда эта рыжая девчонка, которую взяла к себе Сими, удрала от старухи Миро, Вожак чуть не два часа объяснялся с этой старой ведьмой…

— Знаем, знаем, сейчас опять будет трёп о добрых делах! — с досадой прервал его Дени. — Слышали уже.

Но у Филиппа наготове было самое горячее.

— А о Жаклин Мерак слышал? — невинно спросил он. — Конечно, если это имя тебе что-нибудь говорит.

— Как? — растерялся Дени. — Рири, ты что, знаком с ней, с этой знаменитой певицей из «Олимпии»? Вранье! Никогда в жизни не поверю.

Филипп с надеждой взглянул на Рири.

— Вожак, ну пожалуйста, я тебя очень прошу, расскажи о Жаклин, ведь наши ничегошеньки не знают.

«Стая» теснее сгрудилась возле столика. Молочный свет ближнего фонаря падал на лица мальчиков, делая их таинственнее и тоньше. Все ждали. Однако Вожак молча долго раскуривал сигарету и не торопился. Наконец он сказал вовсе не то, чего от него ждали:

— Может, когда-нибудь я и расскажу эту историю, но не сейчас. А теперь, ребята, давайте наметим, что мы должны сделать за субботу и воскресенье…

— Значит, влюбился? — спросил завистливо Дени.

Рири посмотрел на него с жалостью, как на безнадежно больного. Вздохнул:

— Остолоп! У тебя только одно на уме. — Он обратился к остальным трем: — Но хоть вы-то понимаете, что можно дружить и помогать человеку и жалеть его просто так, безо всяких этих влюбленностей?

— Понимаем, — уныло, но без убежденности, ответил за товарищей Саид, сын Хабиба.

Сегодня Надя Вольпа прокричала мне из своего садика:

— Зайди вечерком на огонек, Андре! Ты давно у меня не был, мальчик.

Вечером я буду сидеть с ней рядом за столом и резать узорчатыми ножницами образцы тканей для ее мастерской. С тех пор как я помню себя, я помогал ей вырезать зубчики на этих образцах.

У Нади кокетливый модерновый домик с лестничками, балкончиками и переходами с этажа на этаж, и рядом с моим кирпичным старичком он выглядит вполне современным. К тому же у Нади в крохотном садике есть и герани и розы, а в моем — две одичавшие сливы, посаженные еще моей матерью.

Я помню Надю черноволосой и молодой, а сейчас ее величавое старческое лицо точно обернуто в пышную вату, но у нее те же быстрые движения, та же рассудительность и чувство собственного достоинства во всем, что она делает и говорит. Надя родилась в русском городе Ковно, в семье бедного еврейского портного. Вся семья бежала во Францию еще в те давние времена, когда в царской России свирепствовали еврейские погромы.

Отец Нади открыл в Париже крохотную швейную мастерскую. В ней работала вся семья. Постепенно мастерская росла, становилась известной, начала работать на лучшие дома моделей Парижа. Надя Вольпа всю жизнь была горда тем, что многие платья для кинозвезд и знаменитейших женщин шили ее руки.

Россия отнеслась к семье Вольпа как к пасынкам, но они продолжали любить свою родину, все вспоминали о ней, пели русские песни, с трудом привыкали к французскому языку и привезли с собой очень много русских книг. Эти книги! Как хорошо я помню надорванный корешок «Отцов и детей», отогнутые бумажные переплеты Чехова, пестренькую темную обложку «Подростка». Эти книги — как видно — были много и с любовью читаны и перечитаны. Мальчишкой я был до страсти любопытен и тоже до страсти любил читать. Я спросил Надю — подругу моей матери:

— Это интересные книги?

— Необыкновенно интересные. Эти книги необходимы каждому, — сказала Надя с глубоким убеждением.

— Я хочу их прочитать. — Я заявил это тоном, не терпящим возражения.

Надя засмеялась. Она еще не верила, что я это всерьез.

• Предыдущая
• 5/49
• Следующая