Очевидцы бессмертия - Киросон Пантес - Страница 4

Я спрашивал у них: где же Божье правосудие, любовь, милосердие и сила, если невинные люди страдают от вопиющей неправды насильников, наглых богохульников и беззаконников?

Ответы были разные не только от людей разных учений, церквей и толков, но и от людей одних и тех же направлений.

Одни говорили, что Бог посылает верующим страдание (или допускает его) — кому для испытания их в вере, а кому, чтобы уверовали через страдания…

Но как же можно назвать Его любвеобильным и милосердным, если таким способом Он заставляет уверовать в Него? Это же насилие! Так только власть безбожников поступает!

Другие говорили, что по Святому Писанию верующим надлежит страдать, чтобы спастись, ибо «Христос страдал и верующим в Него велел страдать».

И это не мог понять я. Выходило, что лучше всего поступить подобно жене Иова, т. е. — не веровать в Бога, а похулить Его, отделаться от Него и не иметь ничего общего с Ним — и не будешь тогда страдать. Так жена Иова упрекала мужа своего за страдания, которые Бог послал Иову за веру в Него.

Иные говорили: на том свете, на небе, получим блаженство в раю.

Но тогда мне становилось ещё более обидно от мысли, что рай и блаженство заслуживаются у Бога мучениями и страданиями, а не любовью к Богу.

Когда же я задавал вопрос: за что же дети страдают, маленькие и чистые, как ангелы, не заслужившие ни наказания, ни испытания, и коих нельзя мучениями принуждать веровать в Бога, ибо Бог знает, что они ещё не могут разуметь веры, а посылает или допускает умереть им в Сибири, с отцами и матерями, от холода и голода? Бог ведь сам сказал: «Если и мать дитя своё забудет, Я вас не забуду». А детям сказал: «Таковых есть царство небесное».

На это мне отвечали, что детей верующих родителей Бог берёт к себе на небо. Его воля на это. А детей неверующих родителей Бог карает до пятого и седьмого колена за грехи родителей.

Последний ответ должен был возмутить все лучшие чувства человека. Бог, беспощадно карающий младенцев за грехи родителей, был уже не Богом-Любовью, а мстительнее самого худшего человека.

Я всё горячее и всё мучительнее искал человека, который дал бы мне спасительный ответ на терзавший меня вопрос: как понять жизнь, в которой я живу, и Бога, который управляет ею?

Если иные и говорили мне, что они знают Бога или крепко верят в Него, то я не верил им, ибо они не знали жизни, а раз они не могли сказать мне понятно об этой жизни, если они не могли объяснить причины страданий людских, то я полагал, что они не знают и Бога.

При всяком вопросе верующие открывали Библию и оттуда черпали слова для познания самого Бога и справедливости, Я же искал человека, который высказал бы мне своё собственное понимание Бога и смысла нашей горестной жизни на земле, без Библии, без цитат, ибо Библию я и сам знал и мог всегда прочесть.

Мне отвечали: человек сам — ничто, и не может своим слабым умом знать Того, Кто сотворил его. Для этого-то и дано Им слово своё — Библия, отчего она и называется «Слово Божие», и в ней — вся истина и откровение.

И понял я, что люди или просто не хотят сами думать, или не умеют мыслить, а цепляются за Библию как за спасительное средство уберечься от мук и ужаса пытливых и беспощадных мыслей о Боге и всём сущем.

На другом берегу стояли наши антиподы, марксисты и атеисты.

Для них всё было просто, проще пареной репы. Они не знали никаких терзаний искания путей к Богу. Для них не было ни Библии, ни Бога, ни жизни будущей, ни греха, ни раскаяния. Человек для них — организм, подобный репейнику на пустыре, ослу или свинье. Пожил, подвёл, пожрал — и издох по неумолимым законам естествознания, вот и всё.

Верующие, у которых я искал Истины, были бедны понятиями о Боге, но всё же неизмеримо выше земноводных материалистов. Они хоть пытались понять жизнь, как могли. Они знали, что ошибаются, как умели — утешали себя; и как бы ошибочны ни были их понятия о Боге, всё же эти люди глубиною сердца сознавали и чувствовали присутствие Бога, хотя и совсем не похожего на того, какой Он есть. В них было стремление к исканию Бога и Истины, они понимали, что человек не свинья, и что кормушкой, шкурой, мясом и костями он не исчерпывается. Материалисты же ни в чём не сомневались и ничего не искали. В партийном уставе ничего не было упомянуто о сомнениях и исканиях, значит, их не было. Всё движется, всё меняется, причины и следствие работают точно и налаженно, как хорошо смазанная машина. Души нет, зато есть молекулы и протоплазма. Наконец, я бросил расспросы и верующих, и неверующих в Библию.

Я уходил в уединение, чтобы спрашивать самого себя. Если я ещё и не постиг умом моим Бога, то какой-то внутренний голос мне говорил: «Бог есть». И даже если мне и казалось, что всё идёт без правосудия Божия, то всё же на дне души моей лежало какое-то смутное ощущение, что всё идёт как должно быть, только я не могу этого понять.

Ещё очень многое мне нужно в муках понять… И тогда опять я вспомнил о навязчивом сне, о синих горах и неясном голосе, звучащем за хребтами. Вот почему меня толкала сюда неведомая сила… Быть может, там, за синими горами на Востоке, на Святой Земле есть мудрые и белые, как лунь, старцы, которые знают ответы на все мои вопросы. Я должен идти к этим горам; в пути или на других склонах я вновь обрету моего Бога!

Я стал расспрашивать у моих близких знакомых и добрых друзей о том, кто мог бы перевести меня через границу.

Некоторые меня пугали тем, что, дескать, дело это трудное, а главное, очень опасное, так как много нечестных проводников, просто негодяев. Они берут громадные деньги с того, кого обещают перебросить в Иран, а потом отправляются в ГПУ и говорят; вот, мол, если заплатите хорошо, то скажу вам, кто хочет удрать за границу. Ну, а власти не скупятся, ведь человек продаёт душу. Особенно на такие сделки с лёгким сердцем идут мусульмане. Предать христианина-гяура — это почти угодное Аллаху дело.

Один верующий посоветовал мне обратиться к некоему старцу-персу, давно известному своей честностью. Каждое лето этот старик приходил из Ирана в Ленкорань на работу. Старик перебирал шерсть и носил воду из родника по дворам. Раньше он приходил, говорят, вместе со своим сыном, а теперь пришёл один. В старые времена этот перс тем и занимался, что водил богомольцев по святым местам: в Мекку и Иерусалим, т. е. и мусульман, и христиан.

Знакомый уверял меня, что вера старика не позволяла ему поступать так предательски, как это делали некоторые мусульмане. Старик был персом, и вера у него какая-то древне-персидская.

Поговорили с ним мои хозяева, у коих я жил, пообещали, что будет ему за всё заплачено. Старик подумал немного и велел моим хозяевам прислать меня, чтобы посмотреть, что я за человек. Я не заставил его долго ждать. Старик зоркими серо-зелёными глазами посмотрел в мои глаза, строго-строго, потом глаза стали у него добрые, как у родного дедушки, и он, не торгуясь, пообещал свести меня в страну своих отцов.

Я был бесконечно счастлив, и старик мне так понравился, что я готов был молиться на него. Я пообещал ему отдать за его труды всё, что имел, но он совсем мало был похож на персов, расчётливых и жадных до денег. Мне даже показалось, что он согласился не ради денег, а ради того, чтобы спасти понравившегося ему человека.

Старик стал мне рассказывать, сколько людей он проводил в Мекку и Иерусалим, и я так жадно его слушал, что порой мне казалось, что я уже вижу и Мекку, и Медину, и Иерусалим. Я расспрашивал старика о чужой земле, о том, как там люди живут и как веруют.

Старик, хотя и ломано говорил по-русски, но много мне рассказывал, и я всё понимал. Я смотрел на этого седого ветхого старца, на его тёмные сухие руки, слушал его, и перед моими глазами вставали древние святые земли, по которым бродил некогда он. Передо мною был человек, родившийся в библейской стране. Он описывал Вавилон и вавилонскую башню и рассказывал об Иерусалиме. Говорил, что в Иране, в Тавризе, есть тоже очень высокая древняя башня, кирпичи для неё делали не на воде, а на куриных яйцах, чтобы крепче были; в этой башне скрывались цари во время войн, под ней было такое множество тайных ходов под землёй, что и до сих пор никто не расплёл их клубка. Рассказывал и о других библейских городах, и о своём Тегеране, окружённом глубоким рвом, и вал высокий насыпан, и высокая стена вокруг города, а город имеет двенадцать больших ворот. «Раньше, — говорил старец, — ров был полон воды, глубок и широк, а теперь уже безводный, и всё будут делать так, как в Европе». При этих словах он грустно покачал головой.