Алые погоны - Изюмский Борис Васильевич - Страница 45

• Предыдущая
• 45/50
• Следующая

…Артем отогнал эти томящие сердце воспоминания. С болью подумал: «Здесь даже не знает никто, что у меня такой день. Дела никому нет. Ну, и пусть!». Раздражал свист Авилкина носом. Артем приподнялся и вытащил у него из-под головы подушку. Павлик, не просыпаясь, свернулся калачиком.

— Спит! — с озлоблением подумал Каменюка и запустил подушкой в голову Авилкина.

Павлик сразу сел на постели.

— Чего? чего? — очумело забормотал он и, не поднимая век в золотой пыльце, начал раскачиваться.

Звуки трубы окончательно разбудили его. Мне сон какой-то снился, — аппетитно потянулся Авилкин и с подвыванием зевнул, — будто я головой боксирую… На голове бо-ольшая перчатка…

В столовой Каменюку не оставляло мрачное озлобление. Салфеткой он повязался кое-как, чай пил без всякого удовольствия и ни с кем не разговаривал.

Завтрак подходил к концу, когда капитан Беседа, незадолго перед тем вышедший из-за стола, появился в дверях, торжественно неся высоко перед собой большое круглое блюдо. Все, кто был в столовой, с любопытством вытянули шеи, стараясь разглядеть, что на блюде. Офицер медленно опустил его перед Каменюкой.

На белой поверхности торта шоколадным кремом, красивыми буквами написано: «Артему».

(Старший повар училища, Прокофий Спиридонович, в прошлом кондитер, тряхнул стариной и сделал торт на славу).

Артем немного привстал. Он не верил своим глазам. Он даже не догадался поблагодарить капитана и только растерянно и растроганно бормотал:

— Товарищ капитан… Ну, товарищ капитан…

— Желаю тебе, Артем, успеха в учебе, стать через год комсомольцем. — Воспитатель обнял Артема и поцеловал его.

Кошелев сиял так, словно это его поздравляли. Возвратившийся из госпиталя Голиков шепнул Дадико: «У нас мировой капитан!» А Павлик Авилкин в уме уже подсчитывал, сколько времени оставалось до его собственных именин.

— Мамуашвили, дай нож! — громко потребовал Каменюка, придя в себя, и, двадцать три шеи, словно по команде, вытянулись в его сторону.

Артем решительным жестом погрузил нож в торт. Он был податлив, как сливочное масло. Каменюка разделил его на двадцать пять частей.

— Передавайте тарелки, — великодушно сказал он, с некоторым сожалением поглядывая на исчезающие с блюда куски. Предпоследний, самый большой, на котором почти целиком сохранилась буква «А», он с грубоватой застенчивостью протянул Беседе.

Спасибо, Артем, — блеснул Алексей Николаевич ослепительно белыми зубами и попросил пробегавшую мимо проворную, маленькую официантку Нюсю принести всем еще по стакану чая.

— У нас, понимаете, именинный завтрак, — пояснил он. Нюся убежала с подносом на кухню.

… В классе, перед самым началом уроков, с легкой рука Илюши, подарившего Каменюке блокнот, начались именинные подношения. Голиков подарил Артему альбом с портретами героев-танкистов, Мамуашвили — открытку с надписью: «Привет от суворовца». Даже Авилкин отломил половину чернильной резинки, — правда, с оговоркой, что теперь они квиты (Павлик имел в виду свой давний долг). Но и это было еще не всё из сегодняшних сюрпризов.

Майор Веденкин, войдя в класс, поздравил Артема и вручил ему книгу «Робинзон Крузо». Нина Осиповна сказала, что сегодня предоставляет право самому имениннику решать, отвечать ему или нет, она же вызывать его не будет.

…День был субботний, банный. После уроков старшина, прежде чем выдать чистое постельное белье, приказал вынести матрацы во двор, выбить.

Взвалив полосатые свертки на голову, выскакивали ребята на задний двор и, голосисто перекликаясь, располагались удобней: кто, повесив матрац на невысокую решетчатую ограду, бил его палкой, кто, взявшись по двое, теребили, держа за углы.

Артем, прежде чем притащить во двор свой матрац, спрятал лежащую под ним дощечку с надписью, сделанной им самим зеленым карандашом: «Смелого пуля боится».

Кирюша Голиков отошел в сторону с палкой, похожей на хоккейную клюшку; с силой работая ею, радовался, что свободно владеет правой рукой.

Из-под клюшки поднималась густым столбом пыль и Голиков удивлялся ее обилию. Удивляться, собственно, не приходилось: когда Кирюша болел, его койка пустовала, и никому не пришло в голову вытаскивать его матрац при общей уборке. Вата в одном месте сбилась, и Голиков начал расправлять ее. Рука неожиданно прощупала какой-то небольшой круглый предмет. Голиков засунул руку поглубже в вату и чуть не закричал от изумления. Часы! Его часы! Он стал жадно рассматривать их, завел — и они, как ни в чем не бывало, начали свое чудесное «тик-так». Ах, осел, осел! Как же он мог забыть, что сам положил их сюда! Получив от отца подарок, Кирюша долго думал, куда его прятать на ночь. В тумбочку? Под подушку? Наконец, решил сделать кармашек матраце и перед сном класть в него часы.

Да вот и этот кармашек. Ну, конечно, в нем дырка, и часы провалились. В ту злополучную ночь он их спрятал и забыл об этом Утром почему-то показалось, что уснул с часами на руке, на всякий случай перерыл матрац, — ничего не нашел и поднял крик. Теперь, после первой минуты ошеломляющей радости, стыд взял верх над ней, и Кирюша не сразу решился объявить о находке. Наконец, он крикнул:

— Ребята, я свои часы нашел!

— Где?

— Покажи!

— Идут? — окружили его товарищи.

Авилкин через плечи стоящих впереди поглядывал на часы и виновато думал: «Значит, мне тогда показалось…» — Он поспешно отошел, боясь, что кто-нибудь угадает его мысли.

— Идут!

— Да как они попали в матрац? — допытывались у Голикова. Пришлось объяснять, прикрывая неловкость восторженным рассматриванием вновь обретенного богатства.

В баню, как всегда, шли строем. Кирюша и Артем — в одной шеренге. Когда Голиков обнаружил часы, Артем не подошел вместе со всеми к нему. «Конечно, это хорошо, что все так получилось, — думал Каменюка, с остервенением выколачивая матрац, — но ведь раньше, когда Кирюшка поднял крик, могли подумать и на меня».

Каменюка шагал рядом с Голиковым, сжав кулаки и хмуря брови. Праздничное настроение давно исчезло. Они подходили к бане.

— Рота, стой! — скомандовал Беседа — Вольно! — и, приказав подождать его, прошел в ворота.

Артем решил сказать Голикову о том, что мучило его:

— Ты на меня думал? — повернулся он к Кирюше.

— Ну, что ты! — смутился Голиков, сразу поняв, что имел в виду Артем, и протестующе замотал головой.

— Не думал? — повеселев, переспросил Каменюка.

— Да никогда! — убежденно ответил Голиков.

— А ну, покажи, какие они, — облегченно вздохнув, попросил Артем.

Кирюша с готовностью протянул ему часы.

— Хочешь, после бани надень, — предложил он и, видя, что друг колеблется, великодушно сказал:

— Да ты хоть сейчас бери… После ужина отдашь. Бери, бери… Когда хочешь, носи, — и они, обнявшись, вышли было из строя, но издалека раздался строгий голос Беседы:

— Кто разрешал покидать строй? Старший воспитанник Голиков, наведите порядок.

Вечером, незадолго до отбоя, Беседа вызвал к себе Каменюку. Воспитателю было уже известно, что часы найдены. Ему очень хотелось показать как-то Артему, что он жалеет о своих несправедливых подозрениях, но он твердо знал: делать этого нельзя.

— Ну, Тема, как день сегодня провел? — весело спросил капитан.

— Как дома раньше! — воскликнул Каменюка. И неожиданно сказал, глядя воспитателю прямо в лицо синими глазами:

— Я, товарищ капитан, раньше сомневался: может, вы меня ворюгой считаете… Хотел вас об этом спросить, да побоялся. Если бы вы сказали, что на меня думаете, — он говорил через силу, словно преодолевая препятствие, — я бы из училища убежал… и ни за что не вернулся… хоть по кускам меня резали бы… Если б и вы обо мне так думали…

— Артем! — встал офицер, сдерживая волнение. — Я уже сказал тебе однажды: я тебе верю! Я в тебя верю! — с силой повторил Алексей Николаевич — Ну, иди, родной, спать.

• Предыдущая
• 45/50
• Следующая