Дурочка - Василенко Светлана - Страница 7

• Предыдущая
• 7/23
• Следующая

— Не пей! — закричал на нее Марат. — Не надо, это грязная вода…

— Раньше древние жены мыли ноги мужу и эту воду пили, — сказала Конопушка. — Я сама читала.

— Мы же не древние! Зови Чарли и Булкина! — Конопушка выбежала за дверь.

В дверь постучали.

Испуганной птицей глянула на дверь Ганна. Сестры затихли. Марат напряженным, каким-то деревянным голосом спросил:

— Кто там?

— Открывайте! А не то дверь сломаем!

В дверь забухали.

Марат подошел, открыл. В дверь ввалились Чарли и Булкин. Злые, страшные. Все в доме перевернули, что-то искали.

— Кто вы такие? И что вы делаете в моем доме? — спросил их Марат.

— Мы — «черный ворон»! — закричали те, показали белую бумагу. — А ты — враг народа. И ты — арестован! — скрутили Марату руки. Потащили к дверям.

Разом заплакали сестры в голос:

— Папа! Папа! Папочка! Не уходи!

Заплакала вся палата. Плакали по-настоящему, укрывшись с головой одеялами.

Одна Ганна стояла, не плакала. Стояла-стояла, застыв: будто не здесь она, будто думу думает… Бросилась вдруг коршуном на Чарли и Булкина, налетела, била их изо всех сил, в лица плевала, царапалась и кусалась, била, била, била…

— Это же игра! — кричал, отбиваясь, Чарли. — Дура! Мы же играем! Мы понарошку его уводим! Игра! Понимаешь? Ты испортила всю игру!

А Ганна не слушая била и била. Покуда не убежали.

Обняла Марата, подвела к столу, посадила за стол. Сестер успокоила, налила им в миски «борща». Погрозила кулаком двери.

Села рядом с Маратом.

Семья начала есть.

Мокрые глаза детей следили за ними со всех сторон.

Утром Тракторина Петровна всех будила:

— Подъем!

Дети спали.

— Подъем! — кричала Тракторина Петровна, срывая одеяла. — Ночью надо было спать! На линейку — марш! Марш! Марш!

Дети сонно вскакивали, одевались нехотя.

Тракторина Петровна сорвала одеяло с Ганны. Ганна лежала мокрая: обмочилась.

— Ах ты дрянь! — Тракторина Петровна даже руками всплеснула. — Обоссала всю кровать! Тебе что? Ночью лень было встать? Лень?!

Ганна закрыла лицо руками от стыда.

— Нет, ты смотри! — отводила ее руки Тракторина Петровна. — Ты ссаться будешь, а я стирать? Ну-ка понюхай! Чем пахнет? Нюхай! — Ткнула Ганну лицом в мокрое: — Нюхай! Так щенков учат, чтоб не гадили! Нюхай! — Она вошла в раж: — Нюхай!

Марат дотронулся до руки Тракторины Петровны. Та оглянулась, потная, красная.

— Чего тебе?

— Она сама постирает. Я ее на реку поведу. Можно? После завтрака?

Тракторина Петровна кряхтя вставала:

— Ладно. Только завтрака не будет. Разгрузочный день сегодня. Яблоки будете грызть. Витамин! — Пошла к дверям, остановилась. — Только смотри у меня! Чтобы не ты! Чтобы она сама стирала! Сама! Я по глазам узнаю!

Тракторина Петровна вышла. Потом почти сразу открылась дверь. Сторож с порога, не заходя, высыпал из мешка яблоки на пол. Мелкими круглыми блестящими ядрами заплясали зеленые яблоки по полу, покатились по палате.

Каждый взял по яблоку. Марат откусил, поморщился.

— Кислятина! Выплюньте! — сестрам сказал. — Мы на речку с Ганной пойдем, там в саду сладких вам нарвем!

Ганна послушалась, выбросила яблоко.

Чарли и Булкин набросились на яблоки: Чарли кидал их себе за пазуху, Булкин набивал карманы. Конопушка бегала между ними, яблоки надкусывала одно за другим — чтоб никто не взял.

— Это мое яблочко, — говорила. — И это мое. И это.

Лицо ее кривилось от кислого, а она все надкусывала, остановиться не могла.

Надкусывала и жевала, приговаривая:

— Витамин! Вита-а-амин! Потому и кислый!

Ганна с Маратом подошли к реке, к Ахтубе.

— В воду положи, — показал Марат на простыню, — пусть отмачивается. Мы ее камнем придавим. А сами пойдем купаться. Не бойся — не уплывет.

Марат разделся, стоял в трусах. Ганна разделась донага. Стояла голышом, крестик на груди.

— Ты что? Совсем? Хоть трусы надень, — застеснялся за Ганну Марат.

Ганна смотрела, не понимая, чего он хочет.

— Ну, поплыли, — вздохнул Марат.

Ганна покачала головой: нет.

— Ты плавать не умеешь? — догадался Марат. — Давай я тебя научу.

Поддерживал одной рукой, вел ее вдоль берега.

— Бей ногами! Бей сильнее! Только в воде бей, не брызгайся. Попробуй на спине теперь!

Перевернулась Ганна, Марата ослепило будто: розовые нежные два соска на груди у Ганны, а в низу живота — золотой треугольник жаром горит, золотым раскаленным углем…

Глаз не может отвести.

— Ныряй! — закричал, а голоса нет. — Плыви под водой!

Ганна нырнула с открытыми глазами. Увидела маленьких серебристых рыбок под водой, поплыла за ними. Они веселой серебряной стайкой плыли, с ней играли, серебряными прохладными лицами ее лица касались. Она их поцеловать хотела. Потянулась губами. Засмеялись серебряно, как колокольчики, умчались. Ганна вынырнула. В ушах звенело.

— Ты же просто ас! — кричал Марат. — Ты метров двадцать проплыла. Я думал, утонула! Ты же талант! Я тебя всему научу! Хочешь, читать научу?

Ганна замолотила руками воду, опьянев от счастья и брызг, кивнула: хочу.

Поплыла к нему. Он к ней.

Вдруг змея проплыла между ними. Сверкающей бечевой, словно молния. Высоко, будто вытянув шею, несла она свою голову над водой. Грозно глянула.

Замерли.

— Змея, — выдохнул Марат. — На берег поплыла. Она в воде не кусается…

Ганна стояла замерев. Боялась пошевелиться.

— Чего ты? Поплыли на ту сторону, — предложил Марат. — Там мельница. Может, муки натырим.

Поплыли рядом. Испугалась Ганна, забила руками.

— Не бойся, я рядом. Я с тобой… — сказал Марат.

У мельницы стоял красноармеец с винтовкой. Марат и Ганна за угол забежали. Марат отогнул доску:

— Лезь!

Проползли в щель, оказались будто в другом мире: шум машин, белая пыль. Мерно работали жернова, шумно лилась вода, сыпалось зерно. Белая, как туман, мука висела в воздухе.

— Встань и стой! Пусть мука на тебя садится! — шептал Ганне на ухо Марат. Встал сам, разведя руки в стороны. Показывал Ганне. Ганна встала рядом, подняла руки.

Стояли, покрываясь мукой. Бородатый краснорожий мельник, весь в муке и солнце, их увидел. Красноармеец к нему подошел. Мельник подмигнул Ганне, увел красноармейца подальше.

Выползли на свет божий — Марат и Ганна — белые, все в муке, даже ресницы. Шли осторожно, разведя руки в стороны, чтобы мука не осыпалась.

Ганна облизывала спину Марата. Слизывала муку со спины. Марат ежился, хохотал:

— Это тебе вместо завтрака. Щекотно! Ганна, ты как кошка. Ой, не могу! Давай лучше я тебя!

Повернулся, начал муку с нее слизывать. Ганна смеялась, запрокинув голову: щекотно. Белые ресницы дрожали, с них мука осыпалась.

— Ганна, не смейся! Стой смирно! Не трясись, вся мука осыпется.

Он вылизывал ей спину и вдруг вылизал — родинку. Около самой шеи. Прикоснулся губами к родинке. Погладил завиток волос. Присмирела Ганна, не смеется больше. И спину напрягла, выпрямила.

— Ганна, — глухо сказал Марат. — Я люблю тебя.

Оглянулась беспомощно. Марат понял:

— Ты не дурочка! Ты не дурочка! Ты красивая! Я женюсь на тебе!

Поцеловал ее в белые губы. Обнял Ганну покрепче. Ганна, упершись руками в его грудь, Марата отталкивала. А он все сильнее ее прижимал, лез целоваться:

— Ну чего ты? Я правда женюсь. Не бойся…

Ганна лицо отворачивала.

Повернула голову к реке. Там течение простыню уносило. Замычала, забилась в руках Марата.

— Что? — отпустил ее.

Показала рукой:

— Га!

Марат посмотрел на реку:

— Ну, унесло. Догоним! — Вздохнул: — Эх ты!

Побежал вслед за рекой. Ганна — за ним.

Они бежали по берегу. Река стала шире, повернула в сторону.

• Предыдущая
• 7/23
• Следующая