Февраль – дорожки кривые - Иванов Альберт Анатольевич - Страница 9

• Предыдущая
• 9/12
• Следующая

Потом, когда история подзабылась, я услышал от Степанчикова:

— Тебе не все ли равно? Ведь на самом-то деле ты прав. А что другие думают — наплюй! И помни мою доброту. Я тебя выручил? Выручил.

Двуличная правда…

Со мной теперь никто не водился, кроме Юруни. И это как бы делало ему честь в глазах класса. Благородный человек, всепрощающий, жалостливый. И хотя буквально все знали цену Степанчикову, такое затмение было неудивительно.

Именно тогда, если отбросить наши с Кривым пустые мечтания, тогда, а не после отцовского унижения в гостях у Степанчикова, — я всерьез и задумал прикончить Юрку.

Помните, я говорил о развалинах маслозавода? Они занимали целый квартал между улицами Кирова и еще какой-то, забыл. Непроходимый лабиринт!

Степанчиков здесь еще не бывал, не Местный все же.

Под развалинами ветвились всякие ходы для коммуникаций — бесконечный, кое-где подзасыпанный подвальный этаж. Начитавшись Дюма и Марка Твена, мы с Кривым не раз бродили там под землей. Чувствовали себя кладоискателями, хотя какие могут быть клады под обычным маслозаводом. Зато фантазии хватало. Со свечами ходили, с фонариком, отмечая путь белой ниткой, чтоб потом не блукать. Выводили копотью знаки на стенах, ужасаясь собственной смелостью, прятались друг от друга. И случайно обнаружили что-то вроде бетонного колодца, с лестничкой из железных скоб. Спустишься, а из него вправо короткий ход — в глухой тупик.

Прежде тот колодец был закрыт, тяжелой чугунной крышкой. Мы все ногти обломали, пока сумели ее поддеть и сдвинуть наполовину в сторону, чтобы протиснуться внутрь. Зато задвинуть крышку — соображаешь! — можно и одному, если поднатужиться. А уж потом изнутри ни за что ее не открыть. Разве лишь Портосу по силам.

Я сразу подловил Степанчикова на крючок. Как-то мы шли вдвоем, и я небрежно сказал:

— Развалины маслозавода знаешь?

— Ну?

— Я одного мужика заприметил. Он туда какие-то свертки по вечерам носит… Незаметно по подвалам выследил — до потайной норы, есть там местечко. Ух!

Больше всего я боялся, вдруг он скажет: давай с пацанами или с Соколовым. А он тут же загорелся:

— Никому не говори!

— Пожалуйста. Когда пойдем?

— А прямо сейчас!

— Сейчас так сейчас, — пожал я плечами. Сердце колотилось.

— Когда ж еще? Ты сам говоришь, он по вечерам ходит. А сейчас день. Разнюхаем поначалу. Большие свертки? — Заинтриговало его таки.

Я широко развел руками.

— Не свертки — тюки!

— Айда. — Он торопливо докурил чинарик. Мы попили из колонки — и в путь.

— Постой, — он остановился, — там темно?

— Как в сапоге… Нет, — спохватился я, — проломы в потолке, видно все.

— Ладно. Далеко за фонариком возвращаться. Если темно, в другой раз сходим.

«Если для тебя будет — другой раз», — мстительно подумал я.

— Спички же есть!

Он проверил коробок:

— Мало.

По дороге купили в ларьке еще три коробка: пригодятся.

Я отчетливо запомнил все эти мелочи: и как он чинарик чуть ли не до огня докуривал, и как из колонки пили, словно отщипывая от твердой, обжигающе ледяной струи, и как спички возле нарсуда — зловещее совпадение — покупали. Не каждый день я водил человека, так сказать, на тот свет.

А у самых развалин я сдрейфил, стал уговаривать его, ныть: давай лучше и впрямь в другой раз пойдем, фонарик захватим, большую катушку суровых ниток, а не то заблудимся…

— Связался я с тобой, — тяжко вздохнул он. И внезапно всучил мне такого пендаля — в самый копчик попал!

Пока я, застыв, в себя приходил, он заранее схватил с земли бадик, чтоб я вдруг сдачи не дал.

— Пошли-пошли, — процедил я. — Пошли! — выкрикнул ему в лицо.

— Псих ненормальный, — отшатнулся он. — Иди-иди, — и, как в кино про гестаповцев, подтолкнул меня в спину. — Веди, показывай.

А сам следовал позади с железякой. Так он подписал свой приговор. Я, может, и передумал бы. Под заводом от кого хочешь ушел бы — пути знакомы. Но раз он пожелал, сволота, то будьте любезны. Нам не жалко.

Теперь я опасался только одного: как бы он меня первым в колодец не послал. Но успокаивался, что это на него не похоже. Любит в глаза пыль пустить, всегда первым лезет. Ну а если все-таки заставлять начнет, упрусь как бык. Скажет: «Слабо?» Я ему: «А тебе?..» Он и полезет как миленький. Куда ему деться!

И точно, у люка мы запрепирались:

— Слабо?

— А тебе?

Он и полез.

Я выждал — и, упираясь в стену обеими ногами, наглухо запечатал колодец крышкой. Тихо так стало…

Не сразу я услышал какое-то ватное постукиванье снизу, а я ведь еще и прислушивался. Кулаком, видать, колотил изнутри в крышку. Бадик-то свой он здесь, наверху, забыл.

Теперь я один — даже если б и захотел — не смог бы его вызволить. А я и не собирался. Мне хотелось даже посидеть на той крышке. Что я и сделал.

Я сидел на нем, понимаешь, чуть ли не на его голове. Ведь он, по всей вероятности, стоял внизу, подо мной, вцепившись рукой в стенную скобу, а другой, очевидно, бил по чугунной крышке. Мне чудилось, что она слабо колышется, точно от вибрации. Я даже встал — ничего подобного, она лежала незыблемо в своем гнезде.

«Интересно, на сколько часов ему хватит воздуха? — подумал я. — Ну, без воды, если верить книжкам, он протянет дня три. А может, воздух туда хоть как-то просачивается по трещинам?.. Неужели целых три дня и три ночи я буду ждать, пока он… — резануло меня. — Что ж, буду. Я дольше ждал. Вспомни Кривого!»

Мне было страшно. Я заторопился назад, наружу… Свет улицы, мороженщицы, лошади с подводами, ларьки, дощатые забегаловки — все поразило меня. Глянь-ка, а ведь ничего не произошло. Все — по-прежнему. Удивительно, а? А собственно, что. Могло произойти, раз об этом никто не знает?! Если о чем-то никто-никто не знает, значит, этого вовсе и нет! Представляешь? В детской моей башке родилось. Вся моя беда (потом, не скоро, понял, что мое счастье) — я про это знал. Я!

Ни за что никому не признался бы раньше, как опрометью вернулся в подземелье и стал, всхлипывая, возиться с крышкой. Та ни с места, проклятая! Я постучал по ней бадиком, распластался и приложил ухо — опять ватно заколыхались удары снизу… Я попытался просунуть железный прут под крышку — бесполезно. И как мы ее с Витьком сковырнули?.. Наверно, прежде она закрывала колодец не полностью, была какая-то щель, а теперь исчезла. Крышка лежала плотно, надежно. Ребристая, толстая, похожая на шляпку огромного вколоченного гвоздя.

Так сказать, гвоздь в гроб Степанчикова. Веселое сравнение, верно?

Я посвистал своим жучатам: помогите, родненькие, хорошие мои! Да, он — гад, сволочь последняя, вы сами это знаете, но все равно помогите!

И вновь ринулся на улицу.

Чем не доказательство силы моих собачек? Как раз когда я вылетел на свет Божий, двое чумазых работяг, поставив железный треугольник с восклицательным знаком, сдергивали крючьями такую же крышку с уличного люка.

— Юрку закрыло!.. — закричал я, бросаясь к ним. — Случайно сама сдвинулась!..

… — Я ее задел, а она сдвинулась, — продолжал повторять я и в тоннеле под маслозаводом, когда они уже взялись за мою крышку.

— Нашли где играть, — ворчали они. — Отойди, еще ногу придавит.

Любопытно, стали б они спасать Степанчикова, если б знали, в чем дело? Стали б, конечно. Живой живому помогает.

Вылезая, Степанчиков материл меня так, что изумил даже повидавших все и вся ремонтников. Однако ругался он как-то изумленно. Еще бы, посиди там!

— Да брось ты, — буркнул я. — Встал нечаянно на край, она и того…

— Бывает, — подтвердили работяги. — С вас поллитра.

— С него, раззявы, — кивнул на меня Юрка.

Значит, поверил, что случайно вышло. А может, при посторонних мне подыгрывал. Что он, глухой — не слышал скрежета, когда я крышку на люк надвигал! Или с перепугу что угодно померещится: и впрямь случайно закрыло?! Скорее всего — так. Ведь он и подумать не мог: я это сделал нарочно. Кишка у меня, мол, тонка на такие дела. Его правда.

• Предыдущая
• 9/12
• Следующая