Одноклассницы на миллион $ - Жукова-Гладкова Мария - Страница 51

• Предыдущая
• 51/76
• Следующая

Год 1995-й. Вторник—четверг,

28–30 марта

Маша очень мило провела вечер с Картушем. Они были в «Конюшенном Дворе» – баре, ресторане и ночном клубе, именуемом в народе просто «Конюшней». Оригинальный интерьер, затемненный зал, к свету в котором надо привыкнуть, немногочисленная стильная публика… Ты заходишь с улицы и видишь перед собой макет лошади, сено, проходишь вперед и садишься на одну из скамеек, на спинку которой накинута шкура. Коровьи и свиные головы украшают стены, в середине на первом этаже – стойка бара. Есть и второй этаж, но Маша с Картушем обычно останавливались на первом. Как говаривал Владимир Вениаминович, лучше никогда не подниматься в баре на второй этаж, если можно расположиться на первом, – вдруг потом будет трудно спуститься или по пути шею свернешь.

Они выпили джина с тоником, поужинали не торопясь. Маша с беспокойством расспрашивала папу Вову о его делах, гладила по руке, хлопала глазками. Ее распирало чисто женское любопытство: на чем же все-таки подловили Владимира Вениаминовича? Какой у него тайный грех? Но Картуш никак не хотел колоться.

– Как там твоя подруга? – спросил он.

– Марианна?

– Нет, вторая, та, чей муж…

Маша откровенно удивилась вопросу. Папа Вова вроде бы не должен был обратить внимание на Маринку, почему он интересуется?

– Как всегда, – пожала плечами Маша. – А почему ты спросил?

– Они очень бедно живут? – ответил Картуш вопросом на вопрос.

– Если ты хочешь выяснить, нужны ли были им деньги, которые ты передал Славке, то да, очень. Для них это колоссальная сумма. Я не знаю, сколько лет им нужно вкалывать всей семьей, чтобы столько заработать. Она не только пятнадцати, а и тысячи баксов в руках не держала. Сотню и ту, наверное, только по телевизору видела.

– Неужели у нас еще есть люди, у которых дома нет валюты? – поразился Владимир Вениаминович.

Маша отпила джин из стакана и внимательно посмотрела на папу Вову. Притворяется? Или действительно настолько оторван от жизни?

– Есть. И думаю, много. Просто ты вращаешься в других кругах. У моей матери, например, нет. По крайней мере, не было, когда они в последний раз со мной разговаривали.

– Вы что, в ссоре?

– Да уже года два, – ответила Маша.

Картуш в удивлении приподнял брови.

Рядом нарисовалась молоденькая симпатичная официантка: она заметила, что у господина опустел стакан.

– Что-нибудь еще?

– Пожалуй, коньяку. Ты будешь, Маша?

– С кофе.

– Два кофе с коньяком, – заказал Картуш и повернулся к Корицкой. – Родители в самом деле не разговаривают с тобой уже два года?

– Да, – кивнула Маша.

– Но почему? – недоумевал Картуш.

– Потому что я живу так, как живу. Я не хочу сидеть в какой-нибудь конторе за нищенскую зарплату, я хочу жить, как человек. Вернее, как должен жить человек. С точки зрения многих – и старшего поколения, и даже моих ровесниц – я поступаю неправильно, безнравственно, мною движет корысть. Но я этого не скрываю! Я не ханжа. По-моему, следует презирать тех, кто критикует и пытается воспитывать меня, в то же время в душе завидуя мне, у кого все внутри переворачивается при виде меня, садящейся в роскошной шубе в шикарную машину. Эти ханжи с радостью поменялись бы со мной местами! Они представляют себя принципиальными и правильными! Но я не верю им.

Официантка принесла кофе и коньяк и поставила на столик перед Машей и Владимиром Вениаминовичем.

– Были у меня две соседки в коммунальной квартире…

– Ты и в коммуналке жила?

– Конечно, жила. Только два года назад переехала. Ну так вот. Одна-то ладно, ей за семьдесят было, может, и в самом деле ей эти принципы в голову вбили. Непробиваемая коммунистка. Но вторая воспитательница завидовала мне черной завистью. Ей еще сорока не исполнилось, а она уже превратилась в существо непонятного пола и возраста: ни мужиков, ни денег. Дочка у нее, Люба. Эта Люба, пока мать на государство трубила, училась у меня жизни. Она не пойдет по мамочкиным стопам. Она видела перед глазами два примера: собственной матери, не знающей, как свести концы с концами, озлобленной на всех и вся, давно забывшей про мужиков, и мой. Не сомневаюсь, девочка сделала однозначный выбор.

Владимир Вениаминович молчал. Он впервые за четыре месяца знакомства слышал от Маши подобные речи. Обычно она сюсюкала с ним, поддакивала, смотрела томным взглядом. Одним словом, голубка ворковала. Он решил послушать дальше.

– У тебя были плохие отношения с соседями в коммуналке?

– С семейкой алкашей – Аськой и Ленькой – прекрасные. Мы там сражались на коммунальной кухне: две комнаты на две комнаты. То есть мы с ними с одной стороны, а Любкина мамаша с бабой Варей с другой. Я Аське с Ленькой всегда остатки еды отдавала, бутылку иногда ставила, мы с ними ладили. А бабка с Танькой мне завидовали. У них все внутри переворачивалось, когда я на кухне продукты из супермаркета выкладывала. Нельзя было уйти с кухни, пока что-то готовилось: могли соли от души подбросить или придумать еще что-нибудь пакостное. Но я тоже в долгу не оставалась.

Маша улыбнулась, вспоминая.

– Ты получала удовольствие от того, что делала кому-то гадость?

– Если я делала ее какой-то сволочи, которая только и думает, как насолить мне, а я ее опережаю, – да. Я не ханжа, папа Вова! Святых нет! Это только в Библии подставляют правую щеку после того, как ударили по левой. В жизни все не так. Если кто-то и подставляет, его надо отправлять в сумасшедший дом! Нормальный человек стремится дать сдачи! И это естественно. Иначе тебя с дерьмом смешают. Надо бороться за свое место под солнцем. Мест всем не хватает. Правит закон джунглей: выживает сильнейший. Если это место не займу я, займет кто-то другой. И я делаю все от меня зависящее, чтобы занять его. Чтобы его заняла я, а не «тот парень».

Папа Вова залпом выпил коньяк и повернул голову, чтобы найти официантку. Девушка с обворожительной улыбкой тут же оказалась у столика.

– Повторить? – предложила она.

– Да, – кивнул Картуш.

Маша замолчала. Молчал и Владимир Вениаминович, потом поднял глаза на Машу и спросил:

– Кем работает эта Марина?

– На улице у метро конфетами торгует. Это адский труд, папа Вова. Туда идут только потому, что больше никуда не взяли. Я знаю женщин, которые стоят за прилавками рядом с Маринкой. Я к ней иногда езжу, поесть ей вожу. Там практически все матери-одиночки или разведенные. Им детей кормить надо. Это раньше государство не позволяло увольнять беременных и женщин с маленькими ребятишками. А теперь наоборот! Теперь есть хозяин, а хозяину невыгодно платить декретные и детские и невыгодно иметь работницу с детьми, которая будет сидеть с ними на больничном. За работу на улице и в ларьке платят каждый день: проценты от выручки. Сегодня стоишь – сегодня же получаешь, а если болеешь – твои проблемы. Найдем другую. Поэтому ребенок дома с температурой лежит, мать сама кашляет, но стоит. Иначе вообще никаких денег не будет.

Маша замолчала. «Что это меня сегодня понесло?» – подумала она.

– Закажи мне еще джина, пожалуйста, – попросила она.

Официантка сразу же оказалась у их столика.

– Маша, я могу тебя спросить, думала ли ты когда-нибудь о будущем? – обратился к ней Картуш.

– О каком будущем?

– Твоем, разумеется.

– Марьянка мне постоянно твердит, что надо устраиваться на работу. Но я этого делать не намерена. Я ничего не умею. Тех денег, к которым я привыкла, мне платить все равно никто не будет. Наверное, надо бы замуж сходить. – Маша улыбнулась. – По крайней мере, в обозримом будущем намерена жить, как жила.

Картуш осушил очередную рюмку коньяка.

– Ты хочешь выйти замуж за богатого человека? – спросил он.

– Конечно, – удивленно ответила Маша, не понимая, как вообще можно задавать такие глупые вопросы.

– Если женщина выходит замуж за деньги, она редко бывает счастлива, – заметил Владимир Вениаминович.

• Предыдущая
• 51/76
• Следующая