Любовь под прицелом - Карасик Аркадий - Страница 47
- Предыдущая
- 47/49
- Следующая
На ругань не обижаются, втихомолку подсмеиваются.
Первые два рабочих дня Муха не отходил от нас ни на шаг. Сторожил каждое движение, ловил каждое слово. Будто оценивал, на что годны новые работяги.
На третий день отозвал меня в сторону.
— Ты, дьявол, в технике разбираешься, ничего не могу сказать. А твой напарник — хулиган, зек навек. Зачем, черт тебя побери, представил его классным автомехаником? Зачем обманул начальство?
Вот оно то, чего я боялся. Стоит старшине доложить подполковнику — хлопот не оберешься.
— Гражданин старшина, очень прошу: не выдавай! Радик — парень хороший, сообразительный. Клянусь, через месяц-другой меня заткнет за пояс. Талант у него…
— Талант хлебать баланду!… Ладно, потерплю месячишко, погляжу, что у тебя получится. Если Власов не освоит автопремудрости — доложу по команде, дьявол тебя возьми с твоими фокусами!
Я не стал передавать цыгану угрозу старшины. Подгонять парня нет необходимости — и без того вкалывает без перекуров. Просто начал относиться к нему строже…
Видимо, слух о том, что на зоне появились классные автомеханики, не без помощи начальства распространился по округе, Количество заказчиков росло изо дня в день. Тащили на буксирах избитые машины, приезжали своим ходом, жалуясь на перебои в работе двигателя или ходовой части. Платили, не торгуясь, соглашаясь с калькуляциями, составленными старшиной.
А тот буквально на глазах ожил. Он смотался в ближайший город, раздобыл в тамошнем автосервисе новейшие ценники, договорился о поставке дефицитных запчастей.
Работа закипела вовсю.
А когда из ремонтного бокса выкатился первый отремонтированный «жигуль», по заключению государственного автосервиса годный только на переплавку, возле въездных ворот в гараж начали образовываться очереди.
К нам с Радиком добавили двух зеков, объявивших себя автослесарями. Один действительно работал на воле в гараже, хотя, на мой взгляд, разбирался в технике слабо. Второму можно поручить только отвинчивание гаек, да и то под контролем. Приходилось вкалывать за четверых. Если пойти на ужин, снова в гараж не попадешь, не пустят. Ограничивались принесенными после завтрака и обеда бутербродами — хлеб мазали толстым слоем маргарина.
Старшина часто навещал ремонтный бокс, видел наши мытарства. Однажды, присеменил — радостный, возбужденный.
— Доложил я подполковнику о мучениях своих хулиганов… Короче, переносите свое барахло в эту комнатушку, — кивнул он в сторону диспетчерской. — Жить будете здесь. Ужин-завтрак, дьяволы, станут приносить прямо с кухни, обедать — в столовой… Вникли в заботу начальства? — Мы дружно закивали. — Отплатите трудом, черти-дьяволы…
Жить стало полегче. Если бы не сторожевые вышки и забор, густо оплетенный колючкой, — воля. Та самая воля, о которой ежеминутно мечтает зек.
Для меня время тянулось от свидания к свиданию. Неизвестно какой причине, подполковник относился ко мне с симпатией. Иногда он разрешал нам с Радькой внеочередные встречи с жёнами. Знал — каждая из этих встреч для нас — праздник.
Приехала Зинка, жена цыгана, и поселилась в комнатке, которую снимала в деревне Любаша. Свидания стали частыми, женщины приходили на них вместе, вместе и уходили.
Однажды в ремонтном боксе появился дежурный вертухай:
Чернов, переодеваться. Быстро. Свидание.
Вот это новость! Только позавчера мы провели с Любашей сладостные два часа. Неужели что-то случилось?
Я мигом сбросил промасленный комбинезон, натянул обычную лагерную одежду и пошел впереди конвоира… Лишь бы все было благополучно, твердил я про себя. Лишь бы Любаша была здорова…
Вошли в административный барак, именуемый корпусом. По привычке я повернул налево — там находились комнаты свиданий.
— Куда? Направо!
Меня ввели в один из служебных кабинетов.
За столом сидел незнакомый мужчина.
3
— Каротин Юрий Дмитриевич, — представился он. — Следователь из Москвы. Веду дело Зюкина Владислава Матвеевича
Значит, Владька жив! Вот это новость!
Пиджак следователя висит на стуле. Манжеты белоснежной рубашки расстегнуты. Цветастые подтяжки. Красный в полоску галстук. Длинные волосы связаны на затылке в аккуратны пучок. Брови приподняты, и возникает впечатление, что человек чему-то улыбается, радуется.
К должности следователя у меня, похоже, аллергия. Появляется раздражение, растет, переполняя все мое существо. Я готов взорваться руганью, криком…
— Успокойтесь, Николай Иванович, вам ничего не грозит, пересуда не будет… Просто мне необходимо уточнить некоторые факты… Надеюсь на вашу помощь.
Я пожал плечами. Раздражение не проходило, но и не разрасталось. Это уже хорошо.
— Все, что я знал, — сообщил. Вначале — следователю Вошкину, после — суду… Что-либо добавить трудно…
— А я вам помогу… Прошу, как можно подробней, отвечать на мои вопросы… Да и нет — не годятся… Согласны попробовать?
Я отвык от людей, спрашивающих моего согласия. Тем более, обращающихся на «вы». Раздражение пропало, сменившись симпатией.
— Согласен…
— Я включу магнитофон — не возражаете?
Я снова пожал плечами. Почему я должен возражать или не возражать, разрешать либо запрещать? Здесь я не хозяин — осужденный. За соучастие в убийстве.
— Начнем с самого легкого вопроса. Опишите, пожалуйста, эпизод с ранением Серегиной и арестом Зюкина. Постарайтесь припомнить самые мелкие, казалось бы, незначительные детали.
И я постарался. Говорил медленно, как бы заново переживая появление в больничной палате пьяного Владьки, его грязные угрозы, выстрел…
Следователь не перебивал и не торопил. Склонившись над столом, он ловил каждое слово, изредка что-то заносил в записную книжку.
— Так, — протянул он, когда я умолк. — Вы точно помните, что Зюкин назвал следователя Вошкина «Серый»?
— Точно… После этого Сергей Сергеевич и оглушил его рукояткой пистолета… Если бы не появление Вошкина, Владька пристрелил бы и меня, и Любу… простите, Серегину. Не раздумывая. Ведь он по натуре жесток и хитер, будто хищный зверь…
— Вы правы, Николай Иванович… А зачем Вошкин пришел в больницу, он не сказал?
— Точно не помню… Я тогда был в таком состоянии… сами понимаете. Постойте, постойте, припомнил… Речь шла об уточнении каких-то фактов…
Я заподозрил неладное. Ведь Каротин расследует преступление Владика, а почему-то копается в поступках Вошкина… Неужели… Нет, не зря бытует пословица: ворон ворону глаз не выклюет. Несмотря на заверения, что мне ничего не грозит, вполне могу
оказаться крайним…
Я постарался быть предельно осторожным, следить за каждым своим словом…
— Допрос пострадавшей Серегиной вполне возможен и даже оправдан… Такая уж у нас работа: уточнять, проверять несколько раз… Скажите, Николай Иванович, общаясь с Зюкиным и Родкиным…
— Кто такой Родкин? — перебил я следователя. — Он мне неизвестен…
— Родкин — фамилия Тихона, — пояснил Каротин. — Вам приходилось от них слышать о «знакомых» в милиции или прокуратуре? О тех, кто подкармливает преступников информацией. Скажем, о предстоящем обыске или проверке?
Туман начинает рассеиваться.
Нет, Каротин не занимается делом Владьки, он копает намного глубже. Его задача — раскопать сорняки, которые маскируются под полезные корнеплоды. Неужто, понравившийся Любаше Сергей Сергеевич — один из «сорняков»?
Гляди, Колька, не ошибись в очередной раз. Дорого тебе обходятся эти ошибки. Поддашься обаянию московского следователя, и «провалишься» на дополнительных пяток лет заключения…
Но выкручиваться и врать надоело. И я решился на откровенность. Тем более что фамилий Тишкиных «источников» я не знал, он упоминал только об их существовании.
— Понятно… Слышал, что Любовь Серегина — фактически ваша жена, она поехала вслед за вами и живет неподалеку… Вы могли бы дать мне ее здешний адрес?
Я заколебался.
Слишком много страшного пережила Любаша, чтобы вновь вспоминать прошлое. Только она начала успокаиваться, а тут появится красавец следователь со своими замысловатыми вопросами.
- Предыдущая
- 47/49
- Следующая
