Мексиканский для начинающих - Дорофеев Александр - Страница 29

Вообще-то слово «эмбарасо» означает, во-первых, препятствие и помеху, во-вторых, смущение и замешательство, и только, в-третьих, то, что заимела Лиз, – беременность. О, как справедлива такая последовательность! «Помеха, замешательство, – размышляла сеньорита Лиз, – но ведь можно и родить – настоящего индейца майя, вождя, который воскресит дух древнего народа. Хотя какой дух, какого народа?» Мысли ее как-то путались. Она мрачно перечитала свои тетради и совсем раскисла.

Книга, в общем-то, получалась, но не совсем того содержания, которое предполагала Лиз, – скорее, эротико-островные новеллы. Да и то почти все, за редким исключением бритья и запаха, подходило к любому мужику, которого запросто повстречать и в Огайо, не тратя кучу денег на поездку через все штаты – североамериканские и мексиканские. Увы, ничего особенного, кроме беременности, на этом таинственном острове с ней не приключилось – вот в чем правда! «Этот чертов глобализм! – воскликнула сеньорита Лиз. – Локальный распад на фоне тотального глобализма! Надо ехать, пока не поздно, к эвенкам, эскимосам, монголам – возможно, там сохранилась еще этничность». «Погоди! – сказал Карлос, – Бог един? Если един, что ты имеешь против глобализма?» Но сеньорита Лиз, перестав что-либо слышать, утратив всякий интерес, начала собирать чемоданы. Она и не думала говорить, что уезжает рожать вождя. Даже когда отчаявшийся Карлос приволок козу на веревочке, чтобы показать еще одну традицию майя Лиз не отреагировала, то есть сказала резко: «Не порть козу, козел!»

И Карлос притих в легко шевелящемся безумии, размышляя, что предпринять, чем удержать, – она даже подаренную Страсть № 20 не укладывала в багаж.

Между ними, как беспокойный Юкатанский пролив, лежала ложь, и Карлос решил признаться. Вот что он сказал, опустившись на колени перед сеньоритой Лиз: «Прости, я не индеец майя! Я – прыжок назад в развитии человечества – „сальтоатрас“!»

Действительно, Карлос Хосе Абрахам Чиатуте был артистом, художником, танцором, кем угодно, но по сути дела он не был индейцем майя. О его родословной можно сказать следующее. Прабабушка испанка из провинции Нахера, а прадедушка мулат – помесь испанца с арабкой. От союза испанки и мулата происходят, как известно, «мориско», которые очень хороши собой. Так вот бабушка Карлоса сеньора Клаудиа была «мориско», а в дедушки попал худио, то есть еврей Абрам. В таком браке рождаются «чино», часто с курчавыми волосами, каким и вышел папа Карлоса сеньор Хосе, взявший в жены девушку по имени Чилпансинга из племени толтеков. Первенца их по роду, от «чино» и толтечки, следовало считать не иначе, как «сальтоатрас», то есть – «прыжком назад». Такова была кастовая, многопородная принадлежность Карлоса Хосе Абрахама Чиатуте Нахера, которая не говорила впрямую о вырождении – скорее, о возврате к истокам, – хотя, конечно, намекала.

Сеньорита Лиз выслушала, не перебивая, – это было очень забавно. Правда, фамилия Нахера как-то резанула по ее русским корням. Она задумалась, насколько важное исследование содержится в ее книге, – о таких редких, малочисленных кастах, или расах, как «сальтоатрас», вряд ли кто успел написать. Все обретало неожиданный смысл. И вот пока Лиз складывала в уме новые плюсы и старые минусы, отягченные беременностью, Карлос исчез в полнолунной ночи.

Вернулся он под сухие, вроде кашля, крики петухов, которые, впрочем, орут на острове Чаак круглые сутки, встречая рассвет по всем часовым поясам, начиная с Хапона. Странно, что не брехали собаки, смолкли цикады и жабы, скрежетавшие обыкновенно, как слесаря по металлу, в саду.

Карлос привел за руку местную девушку-простушку Роситу де Караколь. Оба пьяны и благоухали, накурившись марихуаны, осенним лиственным костром. «Пойдем!» – сказал Карлос, ткнув пальцем в небо. И вот втроем они поднялись на плоскую крышу виллы «Могила улитки», которая, кстати, звучит по-нашему как «Тумба де караколь». Роситу приходилось подталкивать и вообще тащить, поскольку она очень плохо держалась на ногах, теряя по пути скромную числом одежду.

Светила полная, но все же с каким-то неприятным ущербом, луна. Круглая тарелка антенны и бетонная цистерна для воды отбрасывали странные утекающие тени. Лиз остановилась у края крыши, ничего особенного не ожидая от Карлоса Чиатуте Нахера. Ну трахнет под луной пьяную Роситу – эка невидаль! Хотела было спуститься, но Карлос удержал. В его глазах сверкала луна, и Лиз подумала, что сын их точно будет вождем.

По скобам Карлос взобрался на цистерну и затащил Роситу. Она лежала неожиданно голая, едва икая, и маленькая ее грудь почти не давала тени. Карлос встал на колени. На этот раз не перед Лиз, а над Роситой, что ожидалось и было натурально. Он поднял сцепленные руки и в них сверкнуло нечто – черное, пронзительное, как жало. И тут же, рявкнув «вид шестой», обсидиановым клинком рассек Росите грудь.

Как раскрывается павлиний хвост, так брызнула веером кровь. Лиз видела капли и какое-то парное облачко, светлое, почти прозрачное, устремившееся к луне. Пока провожала взглядом, Карлос, запустив лапы в Роситу, чего-то там перебирал, выцарапывал, выдирал и вот достал сердце.

Но это был уже не Карлос Хосе Абрахам Чиатуте Нахера. Это был оселотль, большеголовый с круглыми ушами. Его блестящий густой в продольную полоску мех сиял под луной, а сердце Роситы трепетало, истекало в его усатой пасти.

Вдруг дико заблагоухали орхидеи вокруг дома, так что сеньориту Лиз затошнило. Она глядела и не могла оторваться, как билось и кровоточило сердце Роситы де Караколь в зубах оселотля Карлоса. Хотела пойти за тетрадью, чтобы записать, но луна помутнела, и ущербность ее стала невыносимой. «Бисьдетц», – подумала Лиз на языке предков, покачнулась за уплывающим сознанием и покатилась с крыши виллы «Могила улитки». Хорошо, что угодила прямо в гамак, их было много, в доме и в саду.

И все же в американском госпитале сеньориту Лиз не спасли. Она не мучилась и умерла легко в преждевременных родах, оставив по себе полугодовалое существо, которое жалобно мяукало, напоминая папу. Ее похоронили скромно на нашем кладбище за желтой оградой – пройти мимо ангела с факелом и сразу направо под сейбой, священным деревом майя. Карлос вырубил памятник из камня, что лежал в основании древнего маяка на островке Страсти, – автопортрет с сыном на коленях. Они сидят и горюют, дожидаясь встречи.

Сюда приводят туристов, которые фотографируют, слушают эту историю и плачут – в основном толстые престарелые гринги. Потом обязательно спросят: «А что стало с мальчиком?»

Ну мальчик пока на вилле «Могила улитки». Карлос выхаживает его козьим молоком, но уже вывесил объявление на воротах – «Продаются картины по сто песо, русские новеллы по пятьдесят за десяток и запеленатое дитя камня – по договоренности». Все наши знают, что означает «запеленатое дитя камня», – это подкидыш. Возможно, кто-нибудь из бездетных туристов купит его.

Такова история сеньориты Лиз из штата Огайо и Карлоса Хосе Абрахама Чиатуте Нахера.

Лучше сказать, это легенда, вроде той, что о поцелуе на балконах. Так, для туристов. Ими последние годы кормится наш остров Чаак.

По правде же сеньорита Лиз совершенно не умерла. Вместо нее схоронили одну старую колдунью, переевшую наркотических грибов-пейоте.

Сеньорита Лиз живет на вилле «Могила улитки», поскольку сеньора Ракель-Дездемона Горбач еще не возвращалась, и кормит грудью сына. «Как тебе лече русо? – спрашивает его Карлос. – Нравится русское молоко? Я знаю, вкусное!»

Мальчику дали имя Ванюша Муртазик Абрахам. Папа Карлос сперва не понимал, откуда Муртазик. Оказалось, был такой прадедушка у Лиз, который тоже воевал, но не за русских с японцами, а еще раньше против русских на Кавказе. Карлос не возражал. Муртазик хорошо звучит. На нашем острове так называют плод масличного дерева. Ванюша и похож больше всего на крепкую маслину.

Папа Карлос пишет и продает картины из новой серии – Страсть отцовства – по сто песо штука. Сеньорита Лиз пишет и продает новеллы – по пятьдесят песо за десяток. Она очень быстро пишет. Скоро, вероятно, создаст сериал. К ней захаживали с предложениями на двести шестьдесят серий, ровно по количеству дней в году индейцев майя.