Советская цивилизация т.1 - Кара-Мурза Сергей Георгиевич - Страница 25

• Предыдущая
• 25/183
• Следующая

Сегодня это покажется странным, но ушедшие в область религиозно-философских исканий либеральные интеллигенты, даже из марксистов, обвиняли социализм (представленный прежде всего социал-демократами), именно в “буржуазности”. Очень показательна позиция С.Н.Булгакова. Он, которого ранее Плеханов назвал “надеждой русского марксизма”, к 1907 г. вобрал в своей философии главные и, казалось бы, взаимоисключающие части мышления русской интеллигенции — либерализм, консерватизм и прогрессизм. В 1917 г., в своей известной работе “Христианство и социализм” С.Н.Булгаков посвятил целый раздел именно критике “буржуазности” социализма (“он сам с головы до ног пропитан ядом того самого капитализма, с которым борется духовно, он есть капитализм навыворот”). Впрочем, далее он пишет о социализме: “Если он грешит, то, конечно, не тем, что он отрицает капитализм, а тем, что он отрицает его недостаточно радикально, сам духовно пребывая еще в капитализме”.

От буржуазных ценностей интеллигенцию отделяла не только мировоззренческая пропасть, но и социальные условия жизни. Вопреки расхожему мнению времен перестройки, основная масса интеллигенции в России накануне революции 1917 г. по уровню материального благосостояния относилась в бедному большинству народа. С.Говорухин, поразивший воображение обывателей СССР устрицами и осетриной, почем зря лежавших на витринах “России, которую мы потеряли”, предусмотрительно не сообщил, что 40% интеллигентов России в апреле 1917 г. имели доход до 1,5 тыс. руб. в год, которые определялись как прожиточный минимум, а еще 40% — доход около 1,5 тыс. руб. (средняя зарплата рабочего-металлиста была 1262 руб.).

Учителя сельских школ зарабатывали меньше, чем чернорабочие — в среднем 552 руб. в год (это в среднем, но 66% из них имели зарплату в пределах 408-504 руб. в год), да и эта зарплата не выплачивалась по несколько месяцев. При обследовании школ Смоленской губернии в одной из анкет можно было прочесть: “Жизнь каторжная. Материальное положение сельского учителя ниже всякой критики. Приходится голодать в полном смысле слова, быть без обуви и одежды, а своих детей оставлять без образования”. Так что сам быт большинства интеллигенции вовсе не побуждал ее в социальных конфликтах быть на стороне капитала. Интеллигент был трудящимся. П.А.Столыпин в докладе царю в 1904 г. даже назвал земскую интеллигенцию (“третий элемент”) главным источником радикализма на селе, сделав вывод: “Единственный тормоз на пути “третьего элемента” это администрация”.

Интеллигенция сочувствовала революции, имея в виду ее освободительное, а не буржуазное начало, а молодое поколение — студенты — активно участвовали в выступлениях рабочих и крестьян. Их демонстрации обычно предшествовали выступлениям рабочих и служили их катализатором. Во время крестьянских волнений начала века студенты за свою беззаветную помощь даже заслужили такое уважение, что само слово “студент” стало пониматься как что-то вроде “защитник народа”. Известен случай, когда крестьяне в 1902 г. пошли громить полицейский участок, требуя “освободить их студента” — полуграмотного местного крестьянина, зачинщика их выступлений.

Когда после поражения революции 1905-1907 г. и утраты веры в успех столыпинской реформы единственная буржуазно-либеральная партия в России (кадеты) стала уповать на буржуазию (“русских Круппов” и “крепкое мещанство”), она предприняла большую пропагандистскую кампанию, направленную на преодоление враждебного отношения интеллигенции к буржуазии. Вели ее бывшие марксисты (авторы книги “Вехи” Струве, Бердяев, Изгоев). При этом им неизбежно пришлось отвергнуть сам идеал равенства. Струве писал, что основанием прогрессивного общества “является всегда человеческая личность, отмеченная более высокой степенью годности” [выделено мной — С.К-М ]. Это был сдвиг к “рыночному” и социал-дарвинистскому представлению о человеке, а значит, к полному разрыву с той антропологией, на которой стояло общинное мировоззрение крестьян (“архаический аграрный коммунизм”). Струве пытался даже взывать к патриотическим чувствам интеллигенции, призывая считать поддержку развития капитализма как “национальный идеал и национальное служение”, но этот рыночный патриотизм отклика не получил (да и вообще это “поле” было прочно занято правыми).

Этот поворот Струве был очень радикальным, и в поддержку ему сразу выступил Бердяев: “Скажут, Струве хочет обуржуазить Россию, привить русской интеллигенции буржуазные добродетели. И Россию необходимо “обуржуазить”, если под этим понимать призыв к социальному творчеству, переход к высшим формам хозяйства и отрицание домогательств равенства”. Но в том-то и было дело, что интеллигенция не видела в буржуазности импульса к “социальному творчеству”, но зато слишком бросалось в глаза “отрицание равенства”. И, в общем, заметного успеха кампания по смычке интеллигенции с буржуазией не имела. Изгоев вынужден был даже бросить интеллигенции упрек в том, что “западноевропейская буржуазия своими знаниями, энергией, честностью, трудоспособностью во много и много раз превосходит русскую, даже социалистическую интеллигенцию”. Упрек интеллигенция проглотила, но в массе своей осваивать главные ценности энергичной западной буржуазии не стала.

Интеллигенция составляла значительную часть того социального образования, что историки называют «городские средние слои». Это городская мелкая буржуазия, служащие и лица свободных профессий. И в социальном, и в идеологическом плане это образование сильно отличалось от того, что на Западе называют «средним классом». Если на Западе «средний класс» следовал в русле идеологии, задаваемой буржуазией, то в России, при слабости буржуазии, разночинная городская интеллигенция, наоборот, поставляла кадры идеологических работников во все партии и ощущала себя «трудовым» классом, как бы надклассовой силой. Той стабилизирующей, консервативной роли, которую играет «средний класс» на Западе, городские средние слои в России не играли. Напротив, они быстро радикализовались в момент революции и разошлись по разные стороны баррикад, не образовав никакого центристского ядра.

Особо важную роль сыграли разночинные городские слои в момент Февральской революции. Во-первых, их представители, находившиеся в армии, имели в ней очень большой удельный вес по численности — около 1,5 млн. человек или 15% всех военнослужащих. При этом очень большая часть их — в качестве офицеров. Во-вторых, именно они приняли активное участие в революционном процессе, непропорционально большое даже по сравнению с их численностью. Это видно по составу армейских комитетов, которые начали создаваться с первых дней революции. Есть данные по составу делегатов съезда Юго-Западного фронта в мае 1917 г. Это весьма представительные данные, так как на этом фронте находилось почти 40% всей действующей армии. К средним слоям можно отнести 57% делегатов — 28% служащих, 24% лиц свободных профессий и 5% ремесленников. Из остальных было 27% земледельцев, 10% рабочих и 3% из «господствующих классов» (помещики, фабриканты и торговцы). К осени, правда, вес «средних слоев» в составе армейских комитетов стал снижаться, а число рабочих расти, но все равно политическая активность «разночинцев» оставалась высокой.

Дворянство. Это сословие было небольшим по численности, дворяне составляли около 1% населения, но большинство их деклассировалось, пополнив ряды разночинной интеллигенции. Помещиками были около половины дворян (примерно 0,5% населения). Однако это сословие обладало очень большим экономическим и политическим влиянием, владея примерно третьей частью земельных угодий страны. В 1905 г. стоимость земель дворян в 50 губерниях России на 60% превышала общую массу акционерных капиталов в стране.

Поместное дворянство как сословие испытывало сильное давление. Треть крупных поместий, имевших свыше 500 десятин земли, (и почти треть их земель) была уже буржуазной (ими владели купцы и выходцы из крестьян). Из имений от 100 до 500 десятин дворянских было лишь 46%. 26% имений от 20 до 100 дес. уже не выдерживали конкуренции с кулацкими хозяйствами.

• Предыдущая
• 25/183
• Следующая