Другие голоса, другие комнаты - Капоте Трумен - Страница 8
- Предыдущая
- 8/36
- Следующая
Мисс Эйми поднялась и стала рядом с ним. Она была сантиметра на три ниже Джоула.
– В школе на уроке древней истории нам надо было рисовать колонны наподобие этих. Мисс Кадински сказала, что у меня получилось лучше всех, и повесила рисунок на доску объявлений, – похвасталась она. – … Колонны… Рандольф их тоже обожает; они были частью старой боковой террасы, – продолжала она задумчиво. – Анджела Ли – молодая невеста, только что из Мемфиса, а я ребенок, младше тебя. Вечерами мы сидели на боковой террасе, пили вишневую воду, слушали сверчков и ждали восхода луны. Анджела Ли вышивала шаль для меня – как-нибудь ее увидишь, Рандольф накрыл ею стол у себя в комнате… обидно, пропадает вещь. – Она говорила так тихо, как будто обращалась только к себе самой.
– А террасу снесло ветром? – спросил Джоул.
– Сгорела, – сказала она, протирая рукой в перчатке кружок на пыльном стекле. – Это случилось в декабре за неделю до Рождества, и в доме не было никого, кроме Джизуса Фивера, а он уже тогда был совсем стариком. Никто не знает, как начался пожар и как кончился; вспыхнул ни с того ни с сего, уничтожил столовую, музыкальную комнату, библиотеку… и погас. Никто не знает.
– А этот сад – на месте того, что сгорело? Ух и большущий же дом был, наверно.
– Там, где ивы и золотарник, была музыкальная комната, и в ней устраивали балы; небольшие, конечно, – Анджела Ли немногих принимала из местных… И все уже умерли, кто бывал на ее вечерах; мистер Кейси, насколько я знаю, скончался в прошлом году, а он был последний.
Джоул глядел на зеленую чащу, пытаясь представить себе музыкальную комнату и танцоров («Анджела Ли играла на арфе, – говорила мисс Эйми, – мистер Кейси на рояле, Джизус Фивер на скрипке, хотя он нигде не учился, а Рандольф-старший пел – самый красивый мужской голос в штате, так все считали»), но ивы были ивами, золотарник – золотарником, а танцоры – умерли, исчезли. Полосатый кот проскользнул под сиренью, скрылся в высокой траве, и сад остекленел, затаился, замер.
Мисс Эйми вздохнула и неслышно отошла в тенистую глубину комнаты.
– Твой чемодан на кухне, – сказала она. – Спустимся, посмотрим, чем тебя угостит Миссури.
Оконце с матовым стеклом освещало длинный верхний коридор жемчужным светом, наподобие того, какой нацеживается в комнату во время дождя. Обои, как можно было догадаться, кроваво-красные в прошлом, выцвели во фреску из багровых волдырей и географических пятен. Дверей, включая Джоулову, было в коридоре четыре – внушительных дубовых дверей с тяжелыми бронзовыми ручками, – и Джоул подумал: какая из них, если ее открыть, приведет к отцу?
– Мисс Эйми, – сказал он, когда они стали спускаться, – где папа? Пожалуйста, скажите, мне можно его увидеть?
Она не ответила. Она шла несколькими ступенями ниже его, скользя рукой в перчатке по изогнутым темным перилам, и каждая ступенька вслух отмечала изящество ее шажков. Седая прядь в ее блеклых волосах напоминала молнию.
– Мисс Эйми, я про папу…
Да что с ней, черт возьми? Глуховата, как двоюродная сестра Лоис? Лестница привела в круглый зал, который он запомнил со вчерашней ночи; здесь зеркало в рост замкнуло его голубоватое отражение; зеркало как в комнате смеха: Джоул колыхался медузой в его искривленном пространстве. Зал был уныл и не обставлен: только кедровый комод да керосиновый фонарь на нем. Слева – арка, за нею – сумрак большой загроможденной гостиной; справа лиловый бархатный занавес со многими потертостями, блестящими как иней на зимней траве. Она прошла сквозь него, раздвинув складки. Еще один холл, еще одна дверь.
В кухне никого. Джоул сел на тростниковый стул перед большим столом, застеленным клетчатой клеенкой, а мисс Эйми вышла на заднее крыльцо и закричала: «Эгей, Миссури», – как старая совка.
Ржавый будильник на столе, лежа ничком, тикал, тикал. Кухня просторная, но темноватая, всего с одним окном – и за ним плотно сомкнулись меховые листья инжира; к тому же и дощатые стены были сине-серые, цвета пасмурного неба, и печь, дровяная реликвия, где сейчас плясал огонь, была черной, и черным – конус дымохода, уткнувшийся в низкий потолок. Вытертый линолеум на полу, как в кухне у Эллен, – и это было единственное, что напомнило Джоулу дом.
А потом, когда он сидел один в тихой кухне, им овладела ужасная мысль: а что, если отец уже видел его? Вообще, следил за ним с самого приезда, и даже в эту минуту за ним наблюдает? Такой старый дом должен быть весь продырявлен тайными ходами, и в картинах вместо глаз на самом деле глазки. И отец думает: этот пигмей – самозванец; мой сын был бы выше, сильнее, красивее, наряднее. Что, если он сказал мисс Эйми: дайте этому маленькому обманщику поесть и пусть идет своей дорогой? Боже, добрый, милостивый, куда идти-то? В дальние страны, сделаться там шарманщиком с обезьянкой, одетой по-кукольному, или слепым уличным певцом, или нищим продавать карандаши?
– Бог знает что, Миссури, почему ты не можешь посидеть на одном месте больше пяти секунд?
– Дров нарубить надо. Надо мне дров нарубить?
– Не дерзи мне.
– Я никому не дерзю, мисс Эйми.
– Если это не дерзость – что это?
– Фьюю!
Поднялись на крыльцо и распахнули сетчатую дверь: мисс Эйми с белым, скисшим от раздражения лицом и грациозная молодая негритянка с охапкой щепок, которые она сбросила в ящик у плиты. За этим ящиком Джоул увидел майорский чемодан.
Расправляя пальцы шелковой перчатки, мисс Эйми сказала:
– Миссури происходит от Джизуса Фивера. Она его внучка.
– Счастлив познакомиться с вами, – в лучшем стиле танц-класса сказал Джоул.
– Я тоже, – отозвалась девушка, занявшись своим делом. – Добро пожаловать… – она уронила сковороду, – в Лендинг.
– Если не остережемся, – театральным шепотом возвестила мисс Эйми, – нас ждут серьезные осложнения. Какой грохот: Рандольф выйдет из себя.
– Так устаю иногда, – пробормотала Миссури.
– Она хорошо стряпает… когда в настроении, – сказала мисс Эйми. – Тебя накормят. Но не объедайся – по воскресеньям мы рано ужинаем.
Миссури спросила:
– На службу придете, мэм?
– Сегодня нет, – рассеянно ответила мисс Эйми. – Ему хуже, намного хуже.
Миссури положила сковороду на полку и понимающе кивнула. Потом, глядя Джоулу в глаза:
– Мы тебя ждем, молодой человек.
Это напоминало шифрованные переговоры, к которым часто прибегали члены Секретной девятки Сент-Дивал-стрит для блага и смущения посторонних.
– По воскресеньям Миссури и Джизус устраивают у себя молитвенные собрания, – объяснила мисс Эйми.
– Я играю на аккордеоне, и мы поем, – сказала Миссури. – Очень весело у нас.
Но Джоул, видя, что мисс Эйми намерена удалиться, не слушал негритянку – его занимало сейчас более важное дело:
– А отец…
– Да? – Мисс Эйми задержалась в дверях. Язык не повиновался Джоулу.
– Можно мне… увидеть его? – выдавил он.
Она потрогала дверную ручку.
– Понимаешь, он нездоров. Не думаю, что для него будет полезна сейчас ваша встреча – ему очень трудно разговаривать. Но если ты хочешь, – она развела руками, – я спрошу.
Куском кукурузного хлеба Джоул досуха протер тарелку после яичницы с мамалыгой, политой мясным соусом.
– Душа радуется, когда мальчик кушает с удовольствием, – сказала Миссури. – Только на прибавку не надейся – в спину вступило, хоть ложись и помирай. Глаз не сомкнула всю ночь: у меня простреливание началось с детства, лекарства столько перепила, что целый флот потонет, а пользы – кот наплакал. Тут подальше на дороге колдунья жила, миссис Гас Хьюли, делала хороший волшебный отвар – этот помогал несколько. Белая дама, такое несчастье потерпела. Упала в старую индейскую могилу, а вылезти не смогла – ветхая вся уже.
Высокая, мощная, грациозная, похожая на гибкую черную кошку, Миссури уверенно и бесшумно расхаживала босиком по кухне, и в свободной, текучей походке ее была прекрасная, царственная чувственность. Она была узкоглаза и черна, как старая чугунная плита; курчавые волосы стояли дыбом на ее голове, как будто она увидела привидение, а губы были толстые и фиолетовые. Длина ее шеи заставляла задуматься, потому что это был каприз природы, настоящий человек-жираф, и Джоул вспомнил фотографии, некогда вырезанные из «Нэшнл джиографик», странных африканских дам с многочисленными серебряными ошейниками, вытягивавшими их шеи до невероятной высоты. Ожерелий она, понятно, не носила, но середину возвышающейся шеи перехватывал пропотелый голубой в горошек платок.
- Предыдущая
- 8/36
- Следующая
