Петровская набережная - Глинка Михаил - Страница 45
- Предыдущая
- 45/50
- Следующая
И, отвернувшись от окон поезда, обещавшего ему, Мите, почти месяц самых высоких строевых почестей, на которые только может рассчитывать шестнадцатилетний, он заставил себя слушать Тулунбаева.
Но слушать было уже нечего. То ли старший лейтенант заметил выражение невольной досады, которое Митя не сумел скрыть, когда ему пришлось выйти из знаменного купе, то ли разглядел в Мите так тщательно им скрываемую потерю интереса ко всему, что не относится сейчас к Москве и параду, но только ничего Тулунбаев говорить Мите больше не стал.
— Прощай, Нелидов.
— Но вы ведь что-то хотели мне сказать… — Митя продирался сквозь себя новенького — и не мог продраться. Палаши, оркестры, знамя.
— То, что я хотел, я тебе то и сказал.
Мите вдруг показалось, что Тулунбаев размышляет, подать ли ему, Мите, руку, и хотя Митя не знал за собой ничего, за что кто бы то ни было отказался бы подавать ему руку, он весь сжался. Но Тулунбаев протянул Мите руку.
— Прощай, Дмитрий, — сказал он. — Может, когда-нибудь да и встретимся. — И, опахнув Митю влажной шинелью, пошел по платформе, быстро уменьшаясь под фонарями.
«Так вы только ради меня», — подумал Митя, и опять, как тогда, в канцелярии, когда Митя понял, что это Тулунбаев его спас, ему захотелось броситься к этому человеку и что-то сказать ему… Пятый год с утра до вечера они виделись с командиром взвода, и тот столько о Мите всего знал и столько раз уберег Митю от потери себя, и вот так сухо… односложно… Догнать?
— По вагонам! — кричал, пробегая по платформе, подпоясанный кобурой офицер строевого отдела. — Всем по вагонам!
В течение трех недель в Москве Митя постоянно вспоминал Тулунбаева. То есть не какие-то давние связанные с ним эпизоды, а именно этот его приход к поезду и эти слова старшего лейтенанта о Митиной забывчивости. Вот маршируют на набережной под Крымским мостом парадные шеренги, а знаменщики стоят в стороне, отдыхая, и перед Митей опять лицо Тулунбаева. Вот ввязался Митя в дурацкий спор на вечную тему, какой город лучше, Ленинград или Москва, и Митя вдруг не город свой видит перед собой, а опять того же Тулунбаева. Вот едет Митя среди других нахимовцев из театра в кузове голубого затянутого брезентом «форда» — и Тулунбаев тут как тут.
«Забыл ты кое о чем, — говорит Тулунбаев. — Забыл».
Слова эти — Митя поворачивал так и сяк — могли относиться лишь к одному: к тому, что Митя забыл о Глазомицком.
Но он не забыл… Просто некогда было, перед парадом вообще все шло кувырком: и свое собственное, и училищное — все, кроме подготовки к параду. На подготовку уходило все время, все силы, весь напряг души. «Но вот вернемся из Москвы, — думал Митя, — вот вернемся…» Он узнает сразу же адрес и телефон, правда, Глазомицкий, конечно, к тому времени уже выздоровеет. И будет снова у них преподавать. От такого очевидного упрощения будущих забот на душе у Мити становилось привычно спокойно. Только глаза почему-то при этом ехали немного в сторону. Ну да все наладится.
На другой день после того, как парадные полк вернулся из Москвы, Митя узнал, что Глазомицкий неделю назад умер.
Капитан-лейтенант Васильев нового адреса Тулунбаева не знал.
— Да и не до нас ему нынче… — пробурчал Васильев.
В отделе кадров адреса не знали тоже. Старший лейтенант отбыл в распоряжение командующего Северным флотом, вот и весь адрес.
— Толь, — сказал Митя. — Вот я все время себе твержу, а поделать ничего не могу…
Он хотел сказать, что Глазомицкий повсюду ему мерещится.
Прижав строчку в учебнике пальцем, будто она могла сбежать, Толя поднял глаза на Митю.
— Ну так что? Быстрей.
— Ничего.
За окном была черная сырая зима.
Особенный человек
Митя с Толей Кричевским раньше сидели за одной партой, теперь, в девятом классе, — за одним столом. Если кто-то знал о нынешнем Мите больше всех, так это Толя. И о Толе — Митя так считал — больше всех знает он. Но и Митя проглядел первый день их девятого класса. А именно в этот день Толя сделал в своей жизни очень важный шаг. Может быть, самый важный.
1 сентября Толя отправился в их учебную библиотеку и попросил учебники по математике за все пройденные классы — от восьмого до четвертого.
«Девятикласснику? Учебники четвертого класса?»
Учебников Толе не дали. Тогда он пошел к командиру роты. Капитан-лейтенант Васильев выслушал Кричевского молча, взял трубку и набрал номер.
Толя принес учебники в класс. С этого-то дня все и началось.
Толя перестал читать художественные книги, он больше не играл в футбол, единственное отвлечение, которое он теперь себе позволял, — это недолгие прогулки с Надей. Прогулки эти происходили по субботам и лишь неподалеку от училища. Ни под руку, ни взявшись за руки Надя с Толей никогда не ходили. Надя обычно шла чуть сзади, так что подбородком своим почти касалась погона Толи, а выражение ее лица было при этом такое, словно прямо в лицо ей дул сильный ветер. Невольно начинало казаться, что волосы у нее развеваются.
Погуляв с Надей, Толя возвращался в пустой класс и садился за учебники. В воскресенье он из училища не выходил, оставаясь в опустевшем классе. Толя учил наизусть математические правила — одно за другим, одно за другим, и подряд все до единого за прошлые годы. Многое он, конечно, наизусть и помнил, кое-что помнил приблизительно, сейчас же он зубрил правила дословно. Особенно большого времени на это, кстати, не потребовалось. На четвертый, например, класс, девятикласснику Толе оказалось достаточно всего два дня, на учебник пятого — немногим больше. За какие-то две недели Толя подогнал свое знание всего курса математики до такой степени, что память его могла извлекать нужное ему мгновенно. Толя просил Митю его проверять. Митя открывал учебники наугад — Толя шпарил слово в слово. Кое-что законспектировав, Толя сдал учебники математики и попросил учебники русского. И опять за все предыдущие классы. Ему их дали уже без звонка Васильева. Русский язык занял у Толи времени чуть больше, чем математика, но опять за весь пройденный курс Толя не пропустил ни одного правила. И опять Митя, гадая, зачем это Толе нужно, раскрывал наугад учебники по просьбе Толи.
Затем наступила очередь физики, потом химии, английского языка, истории. Кончалось первое полугодие. В середине девятого класса отметки Толи были примерно прежними: четвертные в основном четверки, а среди текущих попадались и тройки.
— Ты что задумал-то? — спрашивал Митя Толю, потому что уже ясно стало: неспроста это так.
— Не могу тебе сказать…
— А другому кому-нибудь?
— Никому не могу.
— Почему?
— Нельзя. Потому что сам не знаю: получится или не получится. Да ты сам увидишь…
Но что тут можно было увидеть? Митя ничего не видел, кроме того, что Толя занимался так, как никто у них никогда не занимался.
Незаметно подошли зимние каникулы. Старшины составляли списки, кому куда заказывать железнодорожные билеты. Толя не записывался. Зная, что родственники Толи живут где-то под Москвой, Митя звал его к себе.
— Спасибо, — сказал Толя. — Только знаешь, я так… Не надо.
В суете конца четверти и предновогодних дней Митя не стал вникать в Толин ответ глубже. Ему предложили? Предложили.
Все эти каникулы Митя и Лена (могло так со стороны показаться) что-то неустанно искали. То вдруг на вечер глядя собирались идти по замерзшей Неве на лыжах, то Лена спохватывалась, что в Гатчину на каникулы уехала одна нужнейшая ей сейчас подруга, и к этой неизвестной ему подруге зачем-то спешно ехал и Митя, то вдруг Лена стремительно собиралась на каток и, захлебываясь, сообщала Мите по телефону, чтобы он сейчас же ехал за ней вдогонку…
Зимними днями так рано, так быстро и так окончательно темнеет. Митя приезжал на каток еще в синих сумерках, но пока шнуровал длинной белой тесьмой уже порыжелые ботинки любимых своих «бегашей», сдавал шинель и ботинки в гардероб и выходил на морозец, еще не снимая чехлов с наточенных тонких прямых лезвий, Кировские острова уже погружались в полную темноту. Ярко сверкали лишь гирлянды сильных лампочек над замерзшими прудами и протоками.
- Предыдущая
- 45/50
- Следующая
