Петровская набережная - Глинка Михаил - Страница 23

• Предыдущая
• 23/50
• Следующая

Офицер внимательно рассматривал Митины документы.

— Почему пытались скрыться, нахимовец Нелидов?

— Я не хотел скрыться…

— Не надо врать. Скрыться пытались. Какие у вас причины избегать встречи с патрулем?

Митя молчал, только плечом пожал: нет, мол, никаких причин. И тут снова обнаружился этот «брезентовый», которому явно хотелось, чтобы Митю за что-нибудь забрали. «Брезентовый» не ушел по своим делам, а зачем-то торчал рядом.

— Как же не скрывался! — влез он в разговор. — Куда тебя понесло? В депо, что ли? Там же ничего больше нет! Депо только!

— А вы идите, идите, гражданин, — сурово сказал офицер. — Мы разберемся.

— А то тут одни ходили, — не унимался «брезентовый», — а потом смотрим…

— Я ведь сказал вам! Мы разберемся сами.

И два курсанта — теперь Митя видел, что это курсанты, — в упор посмотрели на «брезентового».

— Ну так что? — спросил офицер у Мити. — Ответите правду?

Мите вдруг стало все равно. В комендатуру заберут, это точно, и вместо отпуска он будет мести двор или мыть кафель в коридорах… И не будет речки, о которой рассказывала ему бабушка, не будет он ловить рыбу, не будет с няниным внуком Костей жечь ночью костер…

— Я жду, — сказал пехотный офицер.

— Ушел на всякий случай.

— Как это — на всякий случай? Чего вы боитесь?

— Не знаю, — сказал Митя.

Шикарные брюки замечательно закрывали носки ботинок — сейчас из-за них он лишится месяца отпуска. Стоило меняться, стоило сегодня лететь домой переодевать их…

— Эх ты… а еще офицером собираешься быть!

Старший патруля протягивал Мите его документы. «Шутит? Или спасение?»

— А почему ты в форме три, а не в форме два?

Душа Мити металась как птица. Он еще был в клетке, но клетку приоткрыли.

— Почему в форме три? — повторил офицер.

Форма номер три — это была та суконная, в которой Митя сейчас парился, форма номер два — белая полотняная форменка — лежала у Мити в рюкзаке.

— Мне всю ночь ехать, — сказал Митя. — Испачкаю. А в отпуске ведь разрешается…

— Ну хоть это знаешь, — улыбнулся офицер. — Забирай свои документы и запомни… Знаешь, что запомнить?

— Знаю.

— Садись в поезд, — сказал еще раз улыбнувшись, офицер.

«Слава богу, что он сухопутный, — думал Митя, входя в вагон. — Откуда ему знать про ширину флотских брюк?»

На платформе по-прежнему стоял патруль. Все окна в вагоне были раскрыты, и Митя сел около одного из них.

— В какую деревню ты едешь? — вдруг спросил офицер, увидев Митю в окне. — Не в Устрику?

— Нет. В Зарицы.

— А… Зарицы. Ну, это немного не там… Ладно. Счастливого тебе пути. А какой ширины тебе положено иметь брюки, не помнишь? — И, еще раз улыбнувшись помертвевшему Мите, офицер двинулся вдоль платформы.

В поезде все как-то быстро узнали, что Митя едет один. Были там всякого рода взрослые, и люди с детьми, а вот Митя и не взрослый, а ехал, как взрослый. Всего тринадцать лет, а у него документы, как у настоящего военного… Малое ли дело! На Митю смотрели с уважением, как на взрослого пассажира, он и вел себя, как взрослый.

— Это ваше места? — спрашивают.

— Мое. Но я пока могу встать, чтобы вам было удобно…

И вставал, и отходил, чтобы соседям было удобно и пройти, и на полку влезать. Как взрослый пассажир, он и сидел молча, и в тамбур время от времени выходил, будто бы покурить, хоть и не курил, и на столик книжку положил, хоть и не читалось. Очень Мите нравилось быть взрослым.

Сначала все окна в поезде пооткрывали настежь, потом первыми опомнились те, у кого были маленькие дети, а потом и все остальные почувствовали, что ветер стал холоднее. Лес, сквозь который шел поезд, потемнел.

— Окна, окна закройте! — закричали по вагону, но окна закрывались не все, некоторые заклинило, и когда хлынул ливень, то на боковые сиденья потекло.

— Ну, бог послал, бог послал, — серьезно и быстро говорила соседка Мити, белесая светлоглазая старушка, и мелко крестилась.

Дождь прошел скоро, и это Мите тоже понравилось: путешествие его от этих перемен становилось вроде еще длиннее, а он и полпути еще не достиг.

Потом поезд остановился перед огромным мостом через широкую темную реку, и Митя увидел, что под высоким берегом стоит полускрытая деревьями и кустами пристань, а около пристани старый большой пароход. Митя спрыгнул со ступенек вагона вниз — платформы здесь не было, — сверху ему скинули его вещмешок, и, помахав своим попутчикам, Митя пошел к пристани.

Так же как перед железнодорожными кассами, ему казалось, что тут все поразятся его проездным документам, но кассирша равнодушно взяла в руки его литер и, даже не взглянув на него, выписала Мите билет до Старосольска.

Пароход был очень старый. В огромном круглом кожухе посреди борта находились у него водяные колеса, а лопастями колес служили обыкновенные доски. Митя с удивлением их рассматривал: изображения таких пароходов он видел на картинках своих детских книг, когда-то такие пароходы плавали по Волге, по Днепру и даже по Миссисипи. Том Сойер и Гекльберри подплывали ночью именно к таким.

Пароход, который стоял сейчас у пристани, назывался «Всесоюзный староста», его рейс был специально подгадан под приход того поезда, на котором приехал Митя. По берегу, подтаскивая чемоданы и тюки, к пристани еще двигались сошедшие с поезда, и старик со ржавым, похожим на воронку для керосина рупором, выйдя на косогор, жестяным голосом торопил отстающих.

А на палубе уже было полно народу. Сновали взад и вперед деревенские тетки с мешками через плечо. Мужчины в старых гимнастерках волокли обвязанные веревками огромные чемоданы. Мешались под ногами дети. Но все перекрикивали цыгане — на пароходе их был уже целый табор, они спорили, орали и время от времени обращались в сторону угрюмого дядьки с синеватой бородой. Два цыганенка сразу же подошли к Мите, завороженно глядя на его ремень с бляхой, и предложили меняться. Митя отошел. Что бы они дали взамен, он спрашивать не стал.

К Митиной бескозырке потянулся сопливой ручкой маленький мальчик, который сидел на руках у матери. У мальчика были набухшие железки. Мать, почти девочка, запаренно оглядывалась на берег и норовила одной рукой передвигать по палубе свои тяжелые вещи. Митя, не говоря ни слова, помог. Но мальчик в это время все-таки сцапал его за край бескозырки, да еще как сцапал — пальчики так и отпечатались!

— Вася! Что же ты?! — вскрикнула Васина мама и поставила сына на палубу. — Постой хоть минутку!

Вася засмеялся во весь свой беззубый рот.

Но тут обрушилось небо: взревел пароходный гудок. Митя, да и не только Митя, все, кто был вокруг, содрогнулись: звук этот с непривычки был невероятным. Гудок еще ревел, когда Митя, опомнившись, бросил взгляд на маленького Васю. Вася стоял с распахнутым ртом, головка его запрокинулась. Митя подумал, что малыш сейчас просто свалится от ужаса. Он быстро подхватил Васю на руки. Вася, конечно, заорал, да еще как! Но все-таки ему уже было куда уткнуться.

Митя почувствовал себя большим и сильным. Но какой Вася, однако, оказался тяжелый!

— Давай, давай, ори громче! — сказала Васина мама и, задев Митю по лицу своими растрепанными волосами, отобрала у него ребенка. А Вася, хоть еще вскрикивал и всхлипывал, опять тянулся к Митиной бескозырке и смотрел только на него.

Пароход шлепал плицами. Митя плыл на судне в первый раз. И слава богу, он плыл сейчас один и не было здесь никого, кто бы знал, что он, единственный пассажир в морской форме, отчалил от берега впервые. Шлюпки в летнем лагере были, конечно, не в счет: шлюпка, она и есть шлюпка, это не судно…

«Всесоюзный староста» двигался вверх по Волхову. День шел на убыль, солнце все ниже склонялось над лесами, мимо которых плыл сейчас «Всесоюзный староста», а Митя стоял у поручней один и легко представлял себе, как из такого леса к такому берегу спускается дружина в кольчугах, как мохнатые лошади с длинными гривами, пофыркивая, тянут к холодной черной воде чуткие ноздри, а из омута на усталого князя смотрит, сидя под корягой, лукавый обманщик и нежданный покровитель — водяной. Ничего подобного на берегу Невы Мите в голову не приходило, а тут явилось само собой… Очень уж подходящие они проплывали места… Может, и правда, здесь живет такое?

• Предыдущая
• 23/50
• Следующая