Дворец грез - Гейдж Паулина - Страница 96

• Предыдущая
• 96/121
• Следующая

Будто предательский удар от друга, которому я верила, ко мне пришло осознание того, что царевич хотел всего лишь использовать меня. Он обратился ко мне с просьбой о помощи в спасении Египта не потому, что я Ту, а потому, что я та наложница, которая держит фараона в своей накрашенной ладони и поэтому может сыграть свою роль в большой игре Рамзеса, а потом ее можно благополучно забыть.

Они все хотели использовать меня, думала я в отчаянии. Гуи, царевич, даже сам фараон. Никто по-настоящему не думал о моем благе. Паари отдалился от меня. Дисенк, может быть, немного привязана ко мне, но она была бы так же предана любому, к кому попала бы в услужение. Только моя земля никогда не предаст меня. Она примет меня с любовью, невзирая ни на что.

Больше нельзя было не обращать внимания на тошноту, подкатывающую к горлу. Сидя на краю ложа, я крепко обхватила себя руками и начала раскачиваться из стороны в сторону. Безнадежно, отчаянно я пыталась зацепиться за свои размышления о характере царевича, но все напрасно. Тревога более сильная настойчиво вторгалась в мою жизнь, и я не могла больше сдерживать ее.

— О боги, прошептала я. — Пожалуйста, нет. — Мои слова прозвучали хрипло и невнятно, как царапанье когтей по камню, как злобный голос из моею сна. Я пропала. Я поняла, что беременна.

Тогда я дала выход гневу. Это была защитная реакция на горечь своею невероятного поражения. Встав с постели, я металась по комнате, проклиная Гуи, который отправил меня сюда, проклинала фараона, который теперь бросит меня, проклинала богов Фаюма, которых я оскорбила и которые теперь безжалостно мстили мне. Я изрыгала проклятия, как ядовитая змея изливает свой яд, их источник был неиссякаем, они обжигали мне язык и оставляли глубокие раны в сердце.

Я пришла в себя, почувствовав прикосновение к своей руке. Встревоженная Дисенк стояла рядом со мной, завернувшись в покрывало, и я осознала, что вижу ее ясно в усиливающемся свете.

— Ту, что случилось? — спросила она.

Я остановилась, сжимая кулаки, грудь моя тяжело вздымалась. «Очень хорошо, — подумала я. — Очень хорошо. Я могу бороться с этим. Я еще могу победить».

— Дисенк, принеси мне врачебную сумку, — приказала я.

Она хотела что-то сказать, но сразу закрыла рот, увидев выражение моего лица, и вышла в другую комнату. Я села в кресло. Вскоре она положила сумку мне на колени.

— Принести тебе поесть? — спросила она, но я покачала головой:

— Нет. Оставь меня.

Оставшись одна, я принялась рыться в своих снадобьях. Я искала фиал с можжевеловым маслом, но не могла найти его. Нахмурившись, я опорожнила сумку, вывалив ее содержимое на стол. Масло ягод дикого можжевельника пропало. Я остановилась, размышляя. Это опасный яд, слишком опасный, чтобы прописывать его иначе, чем в самых малых дозах, и я была уверена, что в моей сумке есть приличный запас. Где же он? Я не вскрывала печать на фиале с момента прибытия в гарем, потому что убиение царственных младенцев во чреве было тяжелейшим преступлением. Может, я вытащила его, чтобы освободить место для чего-то другого? Отдала обратно Гуи? В сильном волнении я не могла вспомнить.

Тогда, может, применить рвотный орех? Я встряхнула глиняный горшочек, где содержалось смертельное средство. Обычно его разматывали и смешивали с пальмовым маслом, чтобы убивать крыс в амбарах, но семена этого маленького дерева были также и сильным слабительным. Слишком сильным. Их сила зависела от случая, и одна и та же доза могла и очистить пациентку, и убить ее. Убить меня. Я быстро побросала фиалы и банки обратно в сумку и захлопнула крышку.

— Дисенк!

Она вбежала, еще явно не понимая, что происходит, но уже одетая и причесанная.

— Я собираюсь к Гуи, — сказала я. — Пойду пешком. Я не хочу брать стражу или носилки, чтобы не было никаких разговоров о моих перемещениях, и ты тоже должна держать это в тайне. Если меня вызовут, скажи посыльному, что я пьяна, или в ванной комнате, или в гостях у соседки, — все, что угодно. Мне все равно, что ты скажешь, но только чтобы никто не узнал, что я покинула гарем. Одолжи мне одно из своих платьев и свои простые сандалии. Дай мне корзину, чтобы у меня было что-то в руках, и тот свой плотный льняной плащ с капюшоном, который ты иногда надеваешь прохладными вечерами. Я знаю, что сейчас начало шему, но никто не заметит, я думаю. Поторапливайся!

Она вытаращила глаза.

— Ту, скажи мне, что происходит? - взмолилась она.

Я подумала немного, потом согласилась. Она моя личная служанка. Все равно рано или поздно она узнает, особенно если мои попытки избавиться от рокового бремени не увенчаются успехом.

— Я беременна, — быстро проговорила я и отвернулась, чтобы не видеть ее реакции. — Принеси мне все, о чем я тебя просила.

Пока я ждала ее, я кое-что попомнила и, склонившись над столом, начала тихо смеяться, потом истерически захохотала. Начался месяц пахон. До моих именин осталось три месяца. Через три месяца мне исполнится шестнадцать лет.

Через час, завернувшись в плащ, одетая в грубое платье служанки и скромные сандалии Дисенк, я, коротко ответив на оклик стражника у ворот гарема, отправилась по дороге вдоль реки. В тростниковой корзине лежала моя врачебная сумка, прикрытая льняной тряпицей. Солнце уже поднялось высоко, и утро было очень душным. Я давно не ходила на такие расстояния, и вскоре у меня заболели ноги, несмотря на регулярные упражнения. Движение на дороге было оживленным: шли слуги, ехали торговцы в тележках, и ослы своими копытами взбивали пелену пыли, я кашляла каждый раз, когда они проходили мимо.

Расстояние до дома Гуи было небольшим, если двигаться по воде, но теперь, когда я шла пешком, среди жары, песка и шума, путь показался мне вечностью. Я натерла волдыри на ногах, потому что сандалии Дисенк были не моего размера, но по крайней мере это мелкое неудобство на какое-то время отвлекло меня от моей огромной беды; и, когда мне опять пришлось посторониться, пропуская очередного нагруженного осла, я мрачно подумала, что, наверное, и недели не протянула бы в Асвате, такой стала неженкой.

Наконец показался входной пилон. Прежде чем пройти под ним, я спустилась по белым ступеням причала и, присев в тени от ладьи, не снимая сандалий, опустила ноги в воду. Блаженство от ощущения прохладной воды было неописуемым, некоторое время я смотрела на сверкающую гладь озера, на пальмы на противоположном берегу, качающиеся на ветру, на скользящие мимо скифы, вспенивающие поверхность воды, и на сердце у меня стало легче. Но хорошее настроение быстро улетучилось. Я поднялась и вошла во владения Гуи.

Привратник у пилона спросил мое имя. Я никак не могла обойти его, но он, казалось, совершенно не заинтересовался моим странным видом, пропустив меня с почтительным поклоном. Пустынный сад был пропитан тягучей, приятной тишиной, что всегда окутывала поместье Мастера, и таким же тихим был внешний двор; я миновала заросли деревьев, открыла калитку и, пройдя по горячим, ослепительно белым плитам, остановилась между величественными колоннами.

Здесь тоже не было людей, и галерея просматривалась до самого конца. Задняя дверь, выходившая в залитый солнцем зеленый сад, была открыта. Изразцовый пол поблескивал. Скинув шерстяной плат Дисенк и ее грязные, запыленные сандалии, я отряхнула ноги и решительно направилась прямо в кабинет Гуи. Дверь была закрыта, но изнутри доносился его ровный и монотонный голос, он что-то диктовал. Любовь и странная печаль всколыхнулись во мне, мне захотелось снова забраться к нему на колени, как ребенок, и прижаться к теплой груди. Я постучала, и раздраженный голос ответил мне:

— Войдите!

Я вошла. Гуи сидел за столом, и Ани с дощечкой на коленях примостился на полу у его ног. Увидев меня, он быстро поднялся и поклонился. Гуи тоже встал.

— О боги, Ту, я едва узнал тебя! Что случилось?

Я прошла вперед и опустилась в кресло.

— Гуи, Ани, — устало приветствовала я их. — Я очень хочу пить. Нет ли здесь нива?

• Предыдущая
• 96/121
• Следующая