Вскрытые вены Латинской Америки - Галеано Эдуардо - Страница 38

В романе «42-я параллель» Джон Дос Пассос дал блестящую биографию Кита, биографию его концерна: «В Европе и Соединенных Штатах люди начали есть бананы, а потому вдоль и поперек Латинской Америки стали валить леса, чтобы выращивать бананы, и строить железные дороги, чтобы вывозить бананы, и с каждым годом все больше пароходов шли к северу, битком набитые бананами, и в этом — вся история североамериканского господства в Карибском бассейне и вся история Панамского канала, и будущего канала в Никарагуа, и морских пехотинцев, и крейсеров, и штыков...»

Земля так же истощалась, как и работники: у земли отнимали гумус, у работников — здоровье, но всегда находились новые земли для эксплуатации и новые работники на свою погибель. Диктаторы, эти опереточные генералы, с ножом в зубах охраняли благополучие «Юнайтед фрут». /157/ Со временем производство бананов сокращалось, могущество фруктового концерна то и дело подрывалось кризисами, но Центральная Америка и поныне остается землей обетованной для авантюристов, хотя кофе, хлопок и сахар низвергли бананы с трона. В 1970 г. бананы были главным источником валюты для Гондураса и Панамы, а в Южной Америке — и для Эквадора. К 1930 г. Центральная Америка экспортировала 38 млн. банановых ветвей ежегодно, и «Юнайтед фрут» платила Гондурасу в качестве налога один цент за каждую ветвь. Но взымать и этот мини-налог, который позже несколько увеличился, было почти невозможно, ибо даже сейчас «Юнайтед фрут» экспортирует и импортирует все, что пожелает, в обход государственных таможен. Торговый и платежный балансы страны являются фикцией, создаваемой мастерами с богатым воображением.

Кофе зависел от североамериканского рынка, от его емкости и от его цен; бананы были коммерческим предприятием североамериканцев и для североамериканцев. И вдруг разразился кризис 1929 г. Крах нью-йоркской биржи, пошатнувший основы мирового капитализма, громко отозвался в Карибском море — словно огромный камень угодил в лужу. Резко упали цены на кофе и бананы, но не менее резко сократился объем продаж. Крестьян без всякой жалости и с лихорадочной поспешностью сгоняли с земли, безработица охватывала города и сельскую местность, всюду вспыхивали забастовки; сильно сократились выдача банковских ссуд и предоставление кредитов, капиталовложения, государственные и социальные расходы; в Гондурасе, Гватемале и Никарагуа жалованье государственных чиновников уменьшилось почти наполовину[93]. Команда диктаторов незамедлительно направилась к соседу, прихватив с собой большие ложки: начиналась эпоха вашингтонской политики «доброго соседа». (Одна из многочисленных доктрин, на основе которых в раз¬ное время строилась дипломатия США в отношении стран Латин¬ской Америки. Провозглашена в 30-е гг. администрацией Ф. Д. Руз¬вельта, способствовала некоторому смягчению методов США в от¬ношении латиноамериканских стран, более успешному «мирному» проникновению монополий южнее Рио-Гранде. — Прим. ред.) И одновременно надо было заливать кровью социальные пожары, разгоравшиеся повсюду. Около 20 лет —одни больше, другие меньше — находились у власти диктаторы Хорхе Убико в Гватемале, Максимильяно Эрнандес Мартинес в /158/ Сальвадоре, Тибурсио Кариас в Гондурасе и Анастасий Сомоса в Никарагуа.

Эпопея Аугусто Сесара Сандино потрясла мир. Долгая борьба вождя партизан Никарагуа велась за возвращение крестьянам земли и питалась великой яростью крестьянства. В течение 7 лет маленькое, одетое в лохмотья войско Сандино сражалось с 12 тыс. североамериканских захватчиков и солдатами национальной гвардии. Гранаты мастерились из консервных банок, начиненных камнями, ружья отбирались у врага, не бездействовали и мачете; древком для знамени служила необструганная палка; вместо сапог крестьяне, воевавшие в основном в горах, носили «кайте» — самодельную обувь из кусков кожи. Под музыку «Аделиты» (песня крестьян, участвовавших в мексиканской революции 1910—1917 гг. Никарагуанские борцы за свободу взяли на вооружение эту песню, слегка изменив в ней слова. — Прим. ред.) партизаны пели:

В Никарагуа, сеньоры,

Мышка кошке дает дёру...[94]

Ни огневая мощь морской пехоты, ни бомбежки с воздуха не приносили желанных результатов — разгромить мятежников с гор Лас-Сеговиаса не удавалось. Не помогали и потоки лжи, которую разливали по всему свету информационные агентства Ассошиэйтед Пресс и Юнайтед Пресс, корреспондентами которых были в Никарагуа два североамериканца, прибравшие к рукам никарагуанскую таможню[95]. В 1932 г. Сандино говорил: «Мне недолго осталось жить». Годом позже под нажимом североамериканской политики «доброго соседа» был заключен мир. Партизанский вождь был приглашен президентом на решающую встречу в Манагуа, попал в засаду и был убит. Убийца, Анастасио Сомоса, позже недвусмысленно давал понять, что убийство было организовано послом США Артуром Блиссом Лейном. Сомоса, в ту пору один из местных военачальников национальной гвардии, быстрехонько пролез к власти и правил Никарагуа в течение четверти века, после чего его сыновья получали президентскую должность по наследству. Перед тем как украсить свою грудь президентской лентой, Сомоса наградил себя крестом «За храбрость», медалью Почета и Президентской медалью за заслуги. Во время пребывания у власти он не раз устраивал кровавые бойни и пышные празднества, где /159/ его солдаты, наряженные римлянами, маршировали в шлемах и сандалиях. Диктатор превратился в крупнейшего производителя кофе, владея 46 плантациями, а также в скотовода, отведя остальные свои 50 усадеб под животноводство. Тем не менее ему всегда хватало времени, чтобы сеять еще и ужас. В течение своего длительного правления он, говоря по правде, не испытывал особых лишений и с некоторой грустью вспоминал свои молодые годы, когда ему приходилось подделывать золотые монеты, чтобы раздобыть денег для кутежей.

В Сальвадоре кризис также стал детонатором социального взрыва. Почти половина всех рабочих на банановых плантациях Гондураса были сальвадорцы, и многим из них пришлось вернуться на родину, где никакой работы не нашлось. В области Исалько в 1932 г. разразилось огромное крестьянское восстание, которое быстро охватило весь запад страны. Диктатор Мартинес послал солдат, вооруженных новейшим оружием, сражаться против «большевиков». Индейцы шли с мачете на пулеметы, а концом всей истории была смерть 10 тыс. крестьян. Мартинес, ханжа-вегетарианец и теософ, утверждал, что «большее преступление — убить муравья, нежели человека, ибо человек после смерти может перевоплотиться, а муравей умирает раз и навсегда»[96]. Он говорил также, что находится под защитой легионов «невидимых духов», которые сообщают ему обо всех заговорах; что он поддерживает прямую телепатическую связь с президентом Соединенных Штатов; что часы с маятником, помещенные над тарелкой, указывают ему, не отравлено ли кушанье, а над картой — указывают места, где прячутся его политические враги и зарыты пиратские сокровища. Он обычно посылал личное соболезнование родителям своих жертв, а в саду его дворца щипали травку олени. Правил Мартинес до 1944 г.

Массовые убийства стали обычным явлением. В 1933 г. Хорхе Убико расстрелял в Гватемале более 100 профсоюзных, студенческих и политических лидеров и снова ввел закон «против бродяжничества» индейцев. Каждый индеец должен был иметь при себе книжку, где отмечалось, сколько дней он работал; если отметок было мало, он отрабатывал долг в тюрьме или бесплатно гнул спину на /160/ чьей-нибудь земле в течение полугода. На гнилом побережье Тихого океана люди, работавшие по колено в грязи, получали 30 центов в день, а «Юнайтед фрут» заявила, что Убико обязал ее еще больше снизить оплату труда. В 1944 г., незадолго до свержения диктатора, «Ридерс дайджест» опубликовала восторженную статью: мол, этот пророк Международного валютного фонда сумел избежать инфляции, снизив зарплату с 1 доллара до 25 центов в день на строительстве шоссе для переброски войск, и с 1 доллара до 60 центов — на строительстве аэропорта в столице. В то же самое время Убико предоставил кофейным владыкам и банановым вельможам право убивать: «Не подлежат уголовной ответственности владельцы поместий...» Декрет этот имел номер 2795 и был снова введен в действие в 1967 г. «демократическим и представительным» правительством Мендеса Монгенегро.