Консул - Воскресенская Зоя Ивановна - Страница 4

• Предыдущая
• 4/39
• Следующая

Ярков удивился.

— Когда это вы успеваете? — спросил он.

— Между утренней и вечерней почтой, — ответила Ирина. — Ходить в полпредовскую столовую некогда, там дают обеды, когда выходят вечерние газеты, поэтому мы предпочитаем питаться здесь. А кофе у нас мастер готовить Надюша, она его готовит по-венски.

Обе женщины, видно, были не только сослуживцами, но и подругами. "Надюша" и "Иринушка" — называли они друг друга. Обеим было лет по двадцать пять. И обе были очень разные. Надюша, ровная, мягкая, улыбчивая, добродушная, относилась к своей подруге с какой-то материнской заботой и любовью. Ирина — энергичная и вместе с тем удивительно женственная, быстрая, но не суетливая. Она улыбалась редко, но улыбка сполохом освещала ее лицо. Освещала на секунду, обнажая ослепительно белые зубы. Порой грустинка залегала между бровей и так же быстро исчезала.

"Не проста, ох, не проста", — подумал Ярков.

Ирина пригубила свою чашку кофе, поднялась и сказала:

— Надюша, ты занимай гостей, а я должна извиниться, мне надо допечатать телеграмму.

Она села за машинку и, прикусив нижнюю губу, стала отщелкивать информацию. Иногда она останавливалась, пальцы в напряжении нависали над клавиатурой, точно выжидая команды. Мысль оформлялась, и снова стучала машинка. Удары были легкие, быстрые. Даже по стуку можно было определить, что выстукивали пальцы не личное, а деловое письмо. Какие-то строчки выражали гнев, другие — уверенность. Ярков подивился, что машинка может звучать, как музыкальный инструмент. А может, это ему показалось?

Ирина, взяв двумя руками лист бумаги, прочитала написанное, свернула бумагу пополам, аккуратно уложила в сумку и снова извинилась.

— Я поеду отправлю телеграмму. Это информация о ходе судебного процесса над Антикайненом. Очевидно, я вас уже не застану. До свиданья, до скорой встречи, — и, натянув на золотистые кудри берет, скрылась.

— У вас есть машина? — спросил Надюшу Ярков.

— Нет, кроме пишущей машинки, других машин нет, — ответила она. — Но есть велосипед. А до телеграфа здесь несколько минут езды.

— Я бы мог отвезти Ирину Александровну на машине.

— С чего бы вдруг? — засмеялась Надюша. — Мы каждый день по два, а то и по три раза ездим на телеграф.

Консулу стало вдруг скучно, он быстро допил кофе и заторопился домой.

— Приходите к нам почаще, — сказала на прощанье Надюша.

— О, я боюсь помешать Ирине Александровне. Она деловая женщина и… суровая.

— Что правда, то правда, — согласилась Надюша. — Но она хороший товарищ и веселая. Мы иногда танцуем под патефон по три часа подряд: боимся располнеть.

Садясь в машину за руль, Ярков спросил Петю:

— Ты что такой молчун сегодня? Слова не вымолвил.

— Я все жду телеграммы из дома, — ответил Петя. — Беспокоюсь.

А телеграмма ждала его у дежурного по полпредству.

Петя развернул листок и, заикаясь от волнения, прочитал вслух: "Здравствуй папа тчк я родился тчк рост пятьдесят один сантиметр тчк вес три шестьсот тчк как меня зовут впр мама счастлива и здорова тчк целуем твой сын тчк".

— Поздравляю и завидую, — обнял Ярков Петю.

Приемные часы в консульстве подходили к концу. Посетителей больше не было. Петя уже собирался закрыть регистрационный журнал, как в приемную вошел мальчик. Одет как финский крестьянин: в тяжелых башмаках, в шерстяных полосатых чулках до колен, в ватной куртке. В руках он комкал шапку. Иней таял на волосах, бровях, он жмурился, смахивая с лица капли, и совсем смутился, когда увидел, что башмаки не удалось как следует оббить и они начинали оттаивать.

— Терве, терве! — приветствовал его Петя первым и, видя, что юный посетитель в растерянности смотрит, как с башмаков на паркет стекают лужицы, добавил: — Тэннен эритайн кюльма я сатаака (сегодня очень холодно и валит снег).

Мальчик испуганно посмотрел на молодого человека, продолжая молчать.

— Олеттеко суомалайнен? (ты финн?), — спросил Петя, не зная, как заставить посетителя говорить.

Парнишка попятился назад, собираясь бежать.

— Что за субъект такой! — воскликнул Осипов.

Мальчик внезапно остановился, и лицо его просияло.

— Так вы умеете по-русски? А почему ругали меня по-фински?

Пришел черед и Пете удивиться:

— Да разве я ругался? Я сказал, что на дворе снежит и чтобы ты не стеснялся мокрых башмаков.

— Но я-то по-фински ничего не понимаю.

— А я по одежде твоей решил, что ты финн.

— Что вы, какой я финн, — махнул рукой мальчик. — Мне нужен самый главный советский начальник.

— По какому делу?

— Это я скажу ему лично, — осмелел мальчуган.

— Я должен доложить консулу, по какому делу ты пришел. Такой у нас порядок.

В это время, заслышав возбужденный разговор, из кабинета вышел консул.

— Вот к вам, Константин Сергеевич, пришел посетитель и не желает говорить, по какому вопросу. Русский.

Консул внимательно посмотрел на мальчика, прочитал в его глазах мольбу и, кивнув головой на дверь, сказал:

— Заходи.

Мальчик живо скинул куртку, бросил ее на стул в приемной, остался в белой рубашке и прошел за консулом в кабинет. Прикрыл плотно дверь, вытащил из-за пазухи маленький красный сверточек, встряхнул его, быстро и привычно повязал пионерский галстук, сделал два четких шага навстречу консулу, поднял руку в пионерском салюте.

— Я — юный пионер Советского Союза Ваня Туоминен, — отрапортовал он и добавил: — К борьбе за дело Ленина всегда готов!

— Садись, — пригласил консул. — Ваня Туоминен? Так?

— Да.

— Ты финн или русский?

— Я — советский.

Консул выдвинул ящик из картотеки, перебрал карточки и сказал:

— Такого советского гражданина у нас нет. Расскажи толком — кто ты, откуда и что тебя сюда привело.

— Я родом из деревни Сороки. Сейчас это огромный красивый город Беломорск. На Беломорканале. Знаете?

— Знаю. Кто твои родители? Где они?

— Мой отец приехал в Сороки еще в стародавние времена, потом мы поселились в колхозе. А когда в прошлом году в Финляндии умер дядя моего отца и оставил ему в наследство дом, отец вспомнил, что он родом из Финляндии, и объявил себя финским гражданином. Польстился на это наследство.

Консул все понял.

— Сколько тебе лет?

— Вот об этом я и хочу с вами поговорить, — оживился Ваня. — Я родился в одна тысяча девятьсот двадцать втором году. Мне сегодня исполнилось четырнадцать лет.

— Поздравляю тебя с днем рождения.

— Спасибо. Сегодня самый счастливый день в моей жизни. Наконец-то мне исполнилось четырнадцать.

— Когда вы сюда приехали?

— Полгода назад.

— Ясно, — сказал Константин Сергеевич, вынул из коробки папиросу, щелкнул зажигалкой, затянулся. Он сказал "ясно", а на сердце стало сумрачно.

— Ну вот, я рад, что вам ясно. Теперь я становлюсь советским гражданином и должен выехать на родину. Немедленно. Срочно. Иначе у меня пропадет учебный год, а самое главное, мне пора вступать в комсомол. Я был председателем совета отряда, отметки у меня были только хорошие и отличные. Правда, схватил тройку по физике, но я ее исправлю. В комсомол меня примут.

Ваня смотрел на консула счастливыми глазами, а Константин Сергеевич затягивался папиросой, мучительно думая о том, как смягчить удар, который он должен нанести этому ясноглазому пареньку. Он встал, прошелся по кабинету, потом подошел к Ване, положил ему руку на плечо и сказал:

— Пойми меня правильно, Ваня. Если бы твои родители выезжали из Советского Союза сегодня или завтра, то есть когда тебе уже исполнилось четырнадцать лет, ты бы сам мог сказать: "Я остаюсь в Советском Союзе, считаю себя советским гражданином". Но теперь ты вписан в паспорт родителей до совершеннолетия. Когда тебе исполнится восемнадцать лет, ты можешь подать заявление о принятии тебя в советское гражданство. Такой закон.

• Предыдущая
• 4/39
• Следующая