Чингисхан. Книга 2. Чужие земли - Волков Сергей Юрьевич - Страница 2

• Предыдущая
• 2/47
• Следующая

Мы прячемся за скалой.

— Уходим! — рявкает Нефедов. Он подхватывает мешки, я — винтовку и сверток с едой. В тучах пыли, обдирая локти и колени, мы съезжаем по склону к подножью скалы и бежим, спотыкаясь, вдоль ручья.

Я оборачиваюсь и вижу наверху несколько человеческих фигур. Руки сами делают то, что должно — передергивают затвор, вскидывают винтовку. Глаз привычно ловит цель.

Выстрел!

Отдача у «Бура» чудовищная. Меня едва не разворачивает на месте. Но это неважно. Я попал. Один из людей падает. Остальные прячутся и начинают стрелять.

Поздно, ребята, поздно. Мы уже под защитой уступов очередной скалы. Впереди — проход между двумя горами, заваленный гигантскими глыбами. Там вы нас не возьмете.

Следующий привал делаем далеко за полдень. Неприметная ложбинка, белый корявый ствол давно высохшего дерева. Нефедов, тащивший тяжелые мешки, опускается на землю, пьет воду и засыпает. Я закидываю в рот горсть урюка из запасов Надир-шаха и забираюсь повыше — нести караульную службу. Мне очень хочется верить, что душманы отстали, потеряв нас в этом лабиринте.

Попутно осматриваю винтовку. Это явно заслуженное, боевое оружие. «Бур» хорошо смазан, ложе заботливо отлакировано, приклад покрывают насечки и прихотливый узор из множества крохотных золотых гвоздиков. Узор — круги, спирали, треугольники — не закончен. То ли у мастера не хватило золота, то ли…

И тут я вдруг понимаю, в чем дело. Это не просто орнамент, не просто гвоздики. Это своеобразный победный отчет, список трофеев. Во время войны наши летчики рисовали на фюзеляжах своих истребителей звездочки за каждый сбитый немецкий самолет. Хозяева «Бура» вбивали золотые гвозди после каждого удачного выстрела. На прикладе винтовки — целое кладбище, жертвоприношения этому стальному монстру, сконструированному сто лет назад инженером Ли и увидевшему свет на оружейных фабриках Энфильда.

Начинаю считать гвоздики — и на второй сотне сбиваюсь. Черт возьми, а ведь я сегодня утром тоже внес свой посильный вклад в узор на прикладе! Жаль, у меня нет ничего, чем можно было бы зафиксировать свое достижение. Хотя — почему нет? Где-то в кармане старой хэбэшки, надетой на мне, лежит половинка бритвенного лезвия «Спутник», обнаруженного в тумбочке Генки Ямина. Им я разрезал полотнище палатки, когда выбирался из медпункта.

На поиски уходит несколько секунд. Примостив винтовку на коленях, я осторожно, двумя пальцами беру лезвие и вырезаю на прикладе, ближе к цевью, крестик.

Да, я тоже варвар. Я тоже горжусь своими победами над врагом. И пусть меня осудят, но чтобы победить врага, я должен стать таким, как он, только еще коварнее, еще хитрее, безжалостнее и кровожаднее. Таковы законы войны. Так воевал Чингисхан…

Пятый день погони катится к своему закату. Надир-шах может быть спокоен в своем мусульманском раю — у него верные подданные. Они висят на нашем хвосте, как хорошие гончие псы. Девятерых я отправил к сюзерену. Оставшихся это, похоже, только раззадорило и обозлило донельзя.

Мы почти не разговариваем — нет сил. Только «да», «нет» и матерная ругань. Материмся от усталости.

У нас разделение труда. Я несу «Бур» и бутыль с водой, Нефедов — мешки с припасами и одеждой. Без стеганых халатов и шерстяных покрывал мы бы уже давно замерзли — по ночам тут очень холодно, камни покрываются инеем. Плохо, что осталось мало еды. И еще меньше надежды, что мы выберемся из этой передряги живыми.

Сегодня утром я дал Нефедову по морде. Он потратил впустую три драгоценных патрона. Было это так: я спал, а профессор сторожил, забравшись на скалу, чтобы заметить преследователей как можно раньше. Дозоры мы несем по очереди — один спит, другой караулит.

Разбудили меня звуки выстрелов. Нефедов, поднявшись во весь рост, палил из «Бура», азартно дергая затвор. Стреляные гильзы звенели по камням.

Взобравшись к нему, я отобрал винтовку и от души врезал профессору по бородатой физиономии. Удар, правда, вышел слабым — я все еще не оклемался после тех блужданий по безводным пустошам, что привели меня в полевой медпункт.

— Ты что?! — оскалился он.

— Не умеешь — не берись, — пробурчал я.

Это был самый длинный наш диалог за последние дни.

Впрочем, вру — накануне вечером у нас состоялся разговор, в котором я решил расставить все точки над i. Я спросил у Нефедова о предметах — что это такое, откуда взялись, для чего нужны?

Он не стал юлить и изворачиваться. Отвечал четко и ясно: эти серебряные фигурки известны с незапамятных времен. Все они зооморфны, то есть изображают различных животных. У каждого предмета — свои свойства, которые они даруют владельцам.

— Практически за каждой выдающейся исторической личностью стоит такой предмет, — объяснял мне Нефедов. — Почти все великие завоеватели древности носили на себе фигурки.

— А куда девается предмет после смерти хозяина?

— По-разному. Многие теряются, что-то передается по наследству или доверенным людям. Но, согласись, пойти на такое может далеко не каждый. Своими руками отдать символ могущества — зачем?

Я киваю. Теперь ясно, почему Чингисхан не расстался с волком. Он надеется возродиться, а раз так, то этому монголу из рода Борджигинов в новой жизни обязательно понадобится предмет.

Потом Нефедов рассказывал про тайные организации, могущественные ордена и ложи, ставившие своей целью охоту за предметами. Скрытая от глаз обычных людей война велась и ведется много сотен лет. В двадцатом веке в нее включились спецслужбы.

И англичане, и французы, и немцы, и мы отряжали целые экспедиции для поиска предметов. Кому-то везло, кто-то оказывался на бобах. Ход и итог Второй мировой войны во многом есть отражение этих поисков.

— Ясно, — я снова кивнул и спросил напрямик: — Ты тоже охотишься за фигурками?

Он некоторое время медлил, потом усмехнулся, пряча за усмешкой нежелание давать прямой ответ:

— Охотишься — не совсем правильное слово. Скажем так — я изучаю их и то воздействие, которое они оказывают на историю человечества. Именно поэтому КГБ следил за мной. Но я не свернул с выбранного пути. Не забывай, я все-таки историк.

«Историк-мародер», — едва не сорвалось у меня с языка. Нефедов понял, почему я молчу, поднялся с камня, на котором сидел, и как бы через силу сказал:

— Артем, покажи мне свой предмет. Пожалуйста.

Ответ у меня был готов давно. Наверное, он появился даже раньше просьбы профессора:

— Нет.

— Почему? Я же не отниму его.

— Нет.

— Тогда хотя бы расскажи, как он действует.

«Рассказать? — я подбросил на ладони горсть мелких камешков. — Почему бы и нет».

— Это как в кино. Я вижу то, что хотел мне показать человек, живший много-много лет назад. Его жизнь.

— Этот человек… — Нефедов впился в меня взглядом. — Этот человек… Чингисхан… У него ведь был предмет? Так? И ты знаешь, какой?

Я промолчал. Это уже перебор. В конце концов, перед началом разговора мы не давали друг другу клятвы говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Поэтому с чистой совестью я ответил:

— Понятия не имею.

Профессор кинул на меня полный злобы взгляд и замолк. С этого момента между нами возникло откровенное недоверие. Я не верю Нефедову. Множество предметов, сверхспособности, спецслужбы… Не верю. В сухом остатке — мой конь и большой интерес профессора к предметам. Это объективная реальность, и мне придется с нею считаться.

Перед сном меня неожиданно — давно уже такого не было! — уносит в прошлое. Серебряный конь бьет копытом, и я вижу горы Богдо-ула, почитавшиеся монголами как обитель недобрых духов.

Заросшие густым лесом, где сосны и кедры перемежались осинниками и березняками, горы разделяли поречья Керулена и Туулы. Не всякий кочевник решится проложить путь своего коня через мрачные чащобы. Злые духи не любят людей. Заморочат, закружат путника, положат под ноги коню вместо ровной тропы острые камни, навалят буреломов, ночной порой заведут к обрыву и погубят человека. Мертвое тело пожрут дикие звери и не останется на свете и следа от дерзнувшего ступить в земли духов.

• Предыдущая
• 2/47
• Следующая