Чингисхан. Книга первая. Повелитель Страха. - Волков Сергей Юрьевич - Страница 3

• Предыдущая
• 3/53
• Следующая

Встретивший мертвеца к мертвецу и отправится…

До начала сеанса — полчаса. Торопливо ужинаю, поглядывая на часы. С минуты на минуту должна прийти Надя.

Нож выскальзывает из моих пальцев, падает на край стола, а оттуда — на пол.

— Ручкой о столешницу постучи, — советует мать, не оборачиваясь. — А то придет незваный гость.

— Почему незваный? — удивляюсь я. — Надя же должна зайти. Я тебе говорил: мы в кино собрались, на «Экипаж».

— Это если бы ты вилку уронил, — объясняет мать. — А то — нож.

Мне вспоминается фраза из альманаха «жучка»: «Суеверия есть обобщенный коллективный опыт народа, прошедший проверку временем». Я кладу нож в мойку и отправляюсь в свою комнату — пора переодеваться, времени уже половина девятого. Звонок в дверь застает меня перед открытым шкафом.

— Мам, это Надя. Открой, а то я в трусах!

Проблема выбора рубашки в жару приобретает воистину планетарные масштабы. Нейлоновую не оденешь — сразу же истечешь потом, с длинным рукавом не пойдет — будешь выглядеть дебил дебилом. Тенниска с тремя пуговками на воротнике какая-то линялая — тоже мимо. В итоге останавливаю свой выбор на цветастой футболке, сплошь покрытой надписями на разных языках «Олимпида-80». Вот, это как раз то, что нужно.

Краем уха я прислушиваюсь к происходящему в прихожей. Мать с кем-то разговаривает, но это явно не Надя. Голос глуховатый, мужской.

«Кого там принесло? А нож-то сработал, вот и не верь после этого в приметы», — я застегиваю свои парадные польские джинсы и выхожу из комнаты. Мать запирает дверь. На тумбочке под зеркалом лежит какой-то конверт.

— Новикову Артему Владимировичу. Тебе, — кивает мать. — Заказное, с доставкой. Я расписалась.

— Откуда? — я беру письмо, верчу его в руках, разглядывая марки с космонавтами. «Союз-Аполлон, 1975 г. Почта СССР». Года три назад я бы непременно отклеил их над паром — для коллекции.

— Обратный адрес посмотри, — говорит мать.

Я читаю вслух:

— «Москва, Ленинградский проспект, дом номер восемнадцать, квартира… Чусаева Людмила Сергеевна». Чего-то я таких не знаю…

— Чусаева Людмила… Чусаева… — бормочет мать. — Погоди-ка! А это не жена ли Николая Севостьяновича?

— Какого еще… — ворчу я, вскрывая письмо, и вспоминаю: точно, есть у нас в Москве родственники по отцу, именно что Чусаевы! И Николай Севостьянович — большая шишка, в семье его называют «дядя Коля из ЦК».

В конверте оказывается напечатанный на машинке лист бумаги.

— Читай! — требует мать.

— «Здравствуйте, уважаемый Артем…»

Мое имя вписано в пустой строчке от руки красивым, каллиграфическим почерком. Весь остальной текст печатный.

— «С прискорбием сообщаю Вам, что Ваш родственник, а мой муж Николай Севостьянович Чусаев 10 июня сего года скоропостижно скончался. Согласно последней воле покойного, на сороковой со дня смерти день в присутствие нотариуса и всех родственников будет оглашено завещание Николая Севостьяновича. Так как Вы входите в их число, убедительно прошу Вас прибыть в Москву не позднее 20 июля и связаться со мной по телефону 234-42-31.

С уважением, Л.С. Чусаева».

— Двадцатое — это же завтра… — растеряно говорит мать.

Это было как выстрел. Хороший, результативный выстрел. Пуля угодила точно в центр кружка диаметром в десять и четыре десятых миллиметра.

Встретивший мертвеца к мертвецу и отправится…

Колеса поезда выбивают по рельсам бесконечный ритм: тадах-тадах, тадах-тадах. Вагон чуть раскачивается, на столике позвякивают в пустых стаканах ложечки. Я лежу в темноте с открытыми глазами. Спать не хочется. Я вообще плохо сплю в поездах, а сейчас, когда в голове бродят разнообразные мысли, мне не удалось бы уснуть даже дома.

В кино мы с Надей, конечно же, не попали. Сборы были короткими — до ночного поезда оставалось полтора часа. Пока мать на кухне вздыхала и резала мне в дорогу бутерброды, я в прихожей объяснялся с Надей. Девушка заворожено смотрела на свое отражение в зеркале и все повторяла:

— Завещание, наследство… Как в романах Дюма!

Надю я знаю, что называется, всю жизнь. Мы живем в одном подъезде, она на пятом этаже, я — на третьем. В детстве ходили в одну школу, гуляли в одном дворе, но до прошлого года практически не общались. Надя была на два года младше и я ее просто-напросто не замечал. Не замечал до тех пор, пока она не выросла в красивую, стройную девушку с длинными пепельными волосами.

Помню наш первый разговор:

Я (как можно равнодушнее): «Привет! Че седня делаешь?»

Она (улыбаясь): «Да ниче».

Я (еще более равнодушно): «Тут вот билеты у меня образовались в Дом офицеров. Пойдешь?»

Она (уже без улыбки): «Да…»

С того времени прошло больше года. Наши отношения развивались по традиционной колее — конфетно-букетный период мягко перешел в скамеечно-поцелуйный и дворовые старушки заговорили о скорой свадьбе.

Хотел я жениться на Наде? Наверное, да. Любил ли я ее? Опять же, наверное, да. Она была хорошей. Простой, хорошей девушкой без закидонов. Но…

Мать как-то сказал мне:

— Артем, ты главное — не торопись.

— В каком смысле?

— Во всех. В семейных делах ошибка иногда стоит очень дорого…

Я тогда не сразу понял, что она имела в виду. А потом догадался. Мама намекала мне, что нужно получше приглядеться к Наде, чтобы у нас не получилось так, как вышло у матери с отцом.

Отец… Я его совсем не помню. Он ушел от нас, когда мне едва исполнилось два года. Взял и просто ушел. А спустя три дня прислал матери телеграмму: «Прости тчк Я люблю другую женщину тчк Мы уехали Кустанай тчк Деньги Теме буду присылать регулярно тчк Владимир».

Родители отца безоговорочно взяли сторону мамы и до сих пор поддерживают с нами хорошие отношения. Видится с сыном и «этой шалавой», как называет вторую жену отца бабушка, они отказались. По общему согласию мне до 14 лет говорили, что отец находится в долгосрочной антарктической экспедиции, показывали письма, якобы пришедшие от него. Я все эти годы «болел» Антарктидой, изучил этот континент и историю его освоения, что называется, от и до. А потом выяснилось, что письма писал дедушка, отец живет в Кустанае, а моя мать — брошенка.

Несмотря на ранний час, Москва встречает меня духотой. Солнце немилосердно палит с небес, воздух тяжелый и плотный — хоть ножом режь. Казанский вокзал полон народу. Июль, разгар курортного сезона; по перронам, обливаясь потом, волокутся отцы семейств, нагруженные чемоданами, сумками и узлами. Галдят дети, зычно покрикивают «Па-а-аберегись!» носильщики, кто-то смеется, кто-то плачет.

У стены багажного отделения, в тени, на груде рюкзаков живописно расположилась пестрая компания — парни с длинными волосами, девчонки в джинсе. Звенит гитара.

Поодаль прохаживается милиционер в светлой рубашке и фуражке с белым чехлом. Он косится на певца и его слушателей, но не подходит.

Вместе с толпой гостей столицы ныряю в здание вокзала. На больших часах половина восьмого утра. Первым делом мне надо найти телефон и позвонить. Номер я помню наизусть. Как добраться до нужного дома, мы с мамой выяснили по старой, десятилетней давности, карте Москвы. Ленинградский проспект начинается от Белорусского вокзала.

— А уж до восемнадцатого дома ты и пешком дойдешь, — сказала мать. — По правой стороне номера четные — не ошибешься.

В общем, надо позвонить — и можно ехать на станцию метро Белорусскую.

Телефоны, обычные автоматы, упрятанные под невиданные мною, футуристические колпаки из толстой пластмассы, обнаружились в фойе вокзала. Поверху шла непонятная надпись: «таксофон». Я с минуту потоптался рядом, пытаясь понять, чем этот самый таксофон отличается от обычного городского телефона, но никаких отличий не заметил. Подходит человек, опускает «двушку», набирает номер, говорит: «Алло!».

И я делаю так же. Трубку берет мужчина:

— Да.

• Предыдущая
• 3/53
• Следующая