Чингисхан. Книга первая. Повелитель Страха. - Волков Сергей Юрьевич - Страница 23

• Предыдущая
• 23/53
• Следующая

Оэлун заподозрила неладное и догнала братьев на берегу Сангура.

— Что вы надумали? Зачем вам боевые стрелы? — напустилась она на сыновей.

— Иди домой, мать, — ответил Темуджин. — Мы сделаем то, что должно. Иначе тайджиуты убьют не только меня, но и остальных.

— Недаром ты родился с кусом запекшейся крови в руке! — крикнула Оэлун. — А твоего малолетнего брата нарекли Хасаром, как свирепого пса. Вы готовите братоубийство, как дикие звери, как кровожадные хищники! Вы…

— Иди в юрту, мать, — спокойно сказал Темуджин. — Пойдем, Хасар.

…Путь в становище джардаранов лежал по краю соснового бора. Посадив брата в засаду у большой, корявой сосны, Темуджин спустился в долину и вновь поднялся к лесу уже за спиной Бектера. Тот не оглядываясь, шел по опушке, помахивая тяжелой дубинкой. Сражаться с ним врукопашную, нечего было и думать. Темуджин, стараясь не шуметь, догнал сводного брата, и, наложив стрелу на тетиву, начал красться следом.

Когда Бектеру осталось несколько шагов до корявой сосны, Темуджин окликнул его. Хасар вышел из-за ствола, целясь в Бектера. Сын Сочихэл оказался меж двух огней и понял, что ему не спастись.

— Не трогайте Бельгутея, я ничего не говорил ему, — попросил он, сел на корточки и закрыл глаза.

— Стреляем вместе! — приказал Темуджин шмыгающему носом Хасару. — Ну… Ху-урра!

Братья спустили тетивы одновременно. Стрелы ударили в грудь и спину Бектера, пробив его тело насквозь. Мальчик завалился набок и попытался отползти в сторону, окрашивая лесную траву кровь, но вскоре силы оставили его. Несколько раз, со свистом вдохнув, Бектер вытянулся и умер. Темуджин обломал стрелы, сберегая драгоценные наконечники, поправил на голове отцовский малгай и братья отправились в обратный путь…

Еду в «Вечерку» с надеждой получить заказ на статью. В редакции меня поджидает Ящер. В его глазах явственно читается испуг. Вежливо, но крепко взяв меня за локоть, он тихо шипит мне в ухо:

— Вы уволены, Новиков. Думаю, объяснять ничего не надо? Бегунок оформлять не надо, трудовую получите в кадрах, расчет — в кассе. Прощайте.

Объяснять действительно ничего не надо. Н-да, быстро работают граждане начальники-чекисты!

Не сказать, что слова Ящера поразили меня, как гром среди ясного неба. Чего-то подобного я, в общем-то, и ожидал. Правы те, кто утверждает, что КГБ — всесильная организация. Более того — на месте следователя я бы тоже обиделся и постарался максимально испортить жизнь такому, как я. Чтобы держал язык на привязи и думал головой, прежде чем лаяться по матери.

Расчет меня приятно удивляет — аж целых шестьдесят семь рублей! Сумасшедшие деньги. Придется тянуть на них до конца января. Матери я, понятно, ничего пока не скажу. Пусть думает, что я по-прежнему работаю.

Мать после того, как нам пришла повестка на Черное озеро, всю ночь не спала. В квартире пахло валерьянкой.

Тороплюсь домой, знаю — она сидит и ждет меня. С порога объявляю:

— Все нормально!

— Что, что тебе сказали?

— Да ерунда. Профилактическая беседа. Следователь — мировой мужик. Обещал помочь с публикациями, — беззастенчиво вру я. — Мам, ну я же не преступник! Там уже во всем разобрались, не переживай.

— Ну, слава богу! — облегченно говорит мать. — Кушать будешь? Я голубцы сделала.

— Не, сыт, в столовке солянка была, — я снова вру, но есть мне и правда не хочется.

Захожу в свою комнату, достаю из кармана фигурку коня и кладу на подлокотник кресла. Неужели эта фамильная реликвия может так влиять на судьбу ее обладателя? Неужели этот конь завез меня туда, где я сейчас нахожусь?

Перед сном я все же соглашаюсь съесть голубец, выпиваю стакан чаю и уже допив, замечаю, что забыл положить сахар.

— Что с тобой, сынок? — спрашивает мать.

Да все в порядке, устал просто.

Я и вправду устал. Надо выспаться. Надеюсь, что завтрашний день будет для меня удачнее прошедшего.

Утром, как обычно, еду в университет. Сегодня, видимо, у лифтеров какой-то праздник — работают оба лифта, и я без проблем поднимаюсь на наш этаж. Первое, что бросается мне в глаза — большое объявления возле деканата: «Сегодня в 15–00 в Ленинской аудитории Главного здания КГУ состоится открытое комсомольское собрание курса. Повестка дня: поведение и моральный облик студента 3-его курса отделения журналистики филологического факультета Новикова А.В. Явка всех комсомольцев строго обязательна!».

Не сразу соображаю — это ж мое поведение и облик будут обсуждать на собрании! Ничего себе! И тут же догадываюсь — это еще один результат моего разговора с улыбчивым следователем КГБ.

Самого собрания я почти не помню — все происходящее виделось мне как сквозь мутное стекло. Ленинская аудитория, старинная, с расположенными амфитеатром скамьями, меньше всего подходит для проведения комсомольских собраний. Это, как было принято писать в классических романах, настоящий храм науки, обитель знаний и оплот академизма. Здесь должно защищать диссертации и проводить коллоквиумы, а не судить невиновных.

Но времена изменились. За длинным преподавательским столом внизу заседает бюро факультета, а место за кафедрой занял комсорг курса Мишка Беленин. Вначале он долго и нудно говорил что-то о международном положении, происках недружественных держав, а закончил свое выступление мягкой, говоря журналистским сленгом, «подводкой»:

— И вот когда героический народ братской Никарагуа, свергнув ненавистный гнет диктатора Самосы, прилагает максимум усилий, чтобы начать строительство социализма, когда в Эфиопии и Анголе идет настоящая война с силами мировой реакции, когда весь советский народ как один человек трудится на благо нашей Родины, чтобы стремительными темпами вывести ее на первое место в мире по производству продуктов народного потребления, среди нас находятся люди, которые льют воду на мельницу идеологического противника. Но я убежден, что здоровый комсомольский коллектив нашего курса сурово укажет таким людям на их ошибки и по-товарищески поправит оступившихся. В частности, это касается присутствующего здесь Артема Новикова…

— Новиков, встань! — звонким голосом командует Динка Рукавишникова. Она сидит в президиуме и выполняет обязанности секретаря, ведя протокол собрания.

Мое место — сбоку от кафедры, за лаборантским столиком. Нехотя поднимаюсь. Вижу в третьем ряду Витька, делающего мне какие-то ободряющие знаки. Остальные смотрят равнодушно, без интереса и сочувствия. Понятно — для большинства собравшихся здесь это мероприятие — унылая рутина, обязаловка. Все хотят одного — чтобы собрание побыстрее закончилось.

— Ну, Новиков, — Динка поправляет очки в тонкой оправе, смотрит на меня строго и укоризненно, как учительница на провинившегося ученика. — Расскажи своим товарищем о том, как торговал импортными вещами!

— Я не торговал, — зачем-то отвечаю я, но голос срывается на хрип.

— Что? Громче, громче! — голос Рукавишниковой звенит, как сигнальный рельс. — Не стесняйся! Брать деньги за синие брезентовые штаны из Америки ты же не стеснялся!

Вспышка! Алая пелена перед глазами. Стискиваю зубы и шагаю с небольшого возвышения, на котором находится лаборантский столик. Я иду прямо на Динку. Она испугано вскакивает, загораживается протоколом как щитом. В аудитории нарастает шум. Похоже, мне удалось взбаламутить это болото!

Мишка Беленин кладет мне руку на плечо.

— Артем, не надо!

— Дура ты, Рукавишникова, — говорю Динке. — Дура набитая. Так и просидишь всю жизнь за протокольчиками…

Отвернувшись от них, иду к дверям. В гробу я видел это собрание!

Витек догоняет меня возле оперного театра.

— Артамон, ты куда сорвался? Я ору, ору тебе, а ты прешь, как танк…

Я молчу. Громада театрального здания высится над нами, как айсберг. Мокрый снег летит в лицо, щеки мои мокры, на ресницах дрожат капельки воды, и я не уверен, что это растаявшие снежинки.

• Предыдущая
• 23/53
• Следующая