Тайны гор, которых не было на карте... - Вихарева Анастасия - Страница 34

Совсем иначе повел себя Дьявол, решительно отказавшись от первоначальной затеи подниматься другими способами. Он тренировал их, но тренировки не имели к подъему отношения. На этот раз он сам поднимался вместе с ними, ни к селу, ни к городу через каждые десять ступеней втыкая маленькие, в половину карандаша черенки, заботливо присыпая их землей. Такая трата неугасимого дерева удивленных Маньку и Борзеевича не обрадовала, но сейчас это было уже не важно — стрел наготовили в достатке, а закончится, могли нарастить снова.

"Веселенькое местечко! — подумала Манька, изучая срезы на камне, решив поделиться догадками с Борзеевичем.

— Сдается мне, что Дьявольский нож уже побывал в чьих-то руках! — она передала ему нож, обменяв на посох. Посохом ступени выбивали по очереди, чтобы не так уставать.

Борзеевич не растерялся и обворожительно улыбнулся Дьяволу, который страховал их снизу.

Дьявол улыбку заметил, но совершенно ясно дал понять, что ничего об этом не знает или новость его не заинтересовала. Он с утра был не в духе и пакостил, зачем-то обрушив на гору метель с мокрым снегом.

Лишь на девятый день троица смогла полюбоваться облаками сверху, обозрев вдали еще одну горную гряду, которая протянулась с юга на север, а на двенадцатый рассмотреть вблизи пятую гору, за вершину которой садилось солнце.

Много интересного узнала Манька о горах, не переставая удивляться и горами, и самой себе. Это ж сколько вытерпела, а живехонькая. К подножию четвертой горы от первого комплекта железа сносилось не меньше половины. А когда поднялись на четвертую вершину, сразу стало ясно, что лучше, чем в горах, от железа нигде не избавиться. И вроде выбилась из сил, и жить уже не хотелось, а как встали на вершине — и словно бочонок живой воды выпили. Криком изошелся дух, летит, как птица, глаза свет узрели, могучая богатырская сила проснулась, и радость, от которой поет вся внутренность. Весело становилось, и снова понимали, что вроде тихо идут, а быстро, и каждый день приносит что-то новое, неизведанное…

А как причудливы бывают каменные исполины! Вроде камень и камень, иногда густые непроходимые лесополосы из елей и сосен, врастающих в гранит корнями, оплетая и дробя скалы сверху и снизу, редкие озера с чистой, как слеза водой, когда можно увидеть дно на десятки метров, бурные реки и водопады — и удивительный воздух, когда его как будто нет. А сколько порой самоцветных камней прятал иной неприметный холмик или пещера, которая на десятки километров уходила в глубь гор, которые они исследовали на досуге, понимая, что короткие дни не повод проспать длинную ночь, а лучше провести вечернее темное время суток с пользой, пока Дьявол испарялся восвояси. Какие подземные озера и разнообразные друзы и миты скрывались в них! И не было на земле места, где бы так перемешивались временные эры — то ракушки находили под ногами, то истлевшие кости древних предтечей человеческой породы, то останки стойбищ первых людей и рисунки с письменами, оставленные рукой человека. Не они первые и, видно, не последние, материализовавшие мысль выдалбливанием чаши в камне, открывали исторические подробности происхождения земли. И где бы она еще столькому научилась, как не от Борзеевича с Дьяволом?! Весь мир, как на ладони. Не с самой лучшей стороны, но повидала — а так сидела бы в своей деревне на краю света да обидами изводилась…

Борзеевич неизменно составлял заметку о каждой находке, сверяясь с Манькиными представлениями.

— Вот, Маня, — говорил он, — видишь ли ты наскальную надпись, где прыткий художник запечатлел свое видение того периода, в котором жил? Видишь ли ты медведей и мамонтов, и бегущего за ними с дубинкой человека? О чем поведал тебе сей документ?

— Ну, наверное, хотел он сильно есть, и не все животные в то время вымерли, — отвечала Манька прилежно.

— Ох, Маня, да ведомо ли тебе, что горы сии были равнинами? И жил тот человек и горевал, если не было живности, потому как основной прокорм его был во много раз больше его по размеру. И чтобы добыть прокорм, объединялись люди в стаю, а в стае надо было общение какое-никакое иметь, и стал человек слово молвить — так получилось человечество! Но вот медведь, станет ли он ночевать на пустой желудок? Выходит, и прочая живность тут была. Живностью, выходит, изобиловала сия земля. Следовательно, климат был другой, росли здесь и травы и деревья. Ничто, выходит, не вечно в подлунном мире. Где море, там гора встанет, а где гора, морю вскоре быть!

— Вот-вот, — отвечала Манька, — я возьму посох, да и нарисую деревню. И избы, и лес, и нас всех! Это что же, получается, что мы все тут жили-были? А ну как он от скуки рисовал? — спорила Манька, удивляясь, как много Борзеевич умудряется найти на пустом месте. — Может, шел он, как мы, и вспомнил о доме, о пустоте своего желудка, о теплой шкуре, да такой, какой ни у кого не было, и решил полюбоваться на свою мечту! Медведя палкой не напугаешь и мамонта не проткнешь. Застряла бы в шкуре-то!

— Не уважать документ не след тебе. Глупостью своей ты бы весь мир насмешила! — отвечал Борзеевич, вразумляя ее. — Не таков был первый человек, чтобы не забить медведя палкой насмерть или череп мамонту не проломить! Силушка в человеке была немереная. Али не слышала, как напуганный человек сверх силы своей втрое сильнее становиться? Страх у него был — первобытный! Всего боялся — сверкнет ли молния, птица ли прокричит, березки в ряд встали, ветер сильнее подул, смерч пролетел. Задумывался он от страха! Так и мысли у него появились!

— А чего ему бояться-то было? Если все животные не бояться, так, стало быть, и ему нечего бояться, — пожимала плечами Манька. — Он же от обезьяны произошел! Или по-твоему получается, что упал человек на землю из ниоткуда и понял: или в уме повредился, или Бытие таково, что ума об этом Бытии у него не осталось?! Тогда правильно перепугался насмерть — верить можно…

— Ну, так мы и до зеленого человечка докатимся! — тяжело вздыхал Борзеевич.

— Ни фига они там с дубинкой шарили несовершенными мозгами! Вот так вот взял человек с дубинкой и понял: "Не умно я как-то про себя думаю, а дай-ка мы распределим, где Ра, где Бо, где я, где е, а где мой ду"? А вот я тоже загадаю загадку! — с вызовом отвечала Манька, и выводила поверх рисунков, а потом уже и просто так оставляя надписи на каждом свободном для подписи месте: "Здесь была Маня! Смерть вампирам!" Рассматривала надпись, отрясая руки: — Пусть теперь и мои документы разгадывают!

— Это, Манька, вандализм! — стыдил ее Дьявол, — Береги свою историю, пусть и не умеющую объяснить человеку, кто хорошо рисует, кто плохо, и по какой причине! — Дьявол зачеркивал "а" в слове "была", надписывал сверху "и" и добавлял "Дьявол и Борзеевич", — Любить надо все, что связано с человеком и его прошлым! — поучал он ее, щелкая по носу или по затылку щелбанами. — А прошлым стает все, что есть сейчас. Вот отошла ты, а "здесь были мы!" — уже в прошлом! И так столетие за столетием…

Манька ошибки свои исправляла и в следующий раз, если находилось время, уже писала: "Здесь были Маня, Борзеевич и Дьявол" Неизменно оставляя подлое знамение: "Вампирам и оборотням — смерть!". Иногда документ не умещался, его приходилось разрывать на несколько скальных составляющих.

Чаще попадались такие места, которые Борзеевичу объяснить ничего не стоило. Но были, которые становились для него несомненным открытием.