Там избы ждут на курьих ножках... - Вихарева Анастасия - Страница 69

Вот была бы я Дьяволом… — подумала Манька, сообразив, что на ее месте, Дьявол не стал бы терпеть, разоблачив Бабу Ягу в одну секунду. Повеситься на люстре в насмешку над разбойниками мог только он. А разве смогла бы Посредница у волчьей стаи кусок мяса умыкнуть? А половину государства пешком пройти? А она смогла — ужас! И только Дьявол выдерживал как-то, все это время оставаясь рядом, низводя любые трудности до испытания, которые и подножия настоящей беды не доставали. И не хвалился, не обещал ничего — и вот, не волнуют упреки старушенции, не ранят так глубоко, как раньше, и карма вызывает сомнение…

Манька удивилась сама себе — оказывается, она сильно изменилась!

Раньше сжалась бы вся, болезни наживая, а теперь всякие мысли в голове — и не ранят! Спасителем Баба Яга тычет, а что Спаситель… по земле ходил — спал, ел, пил вино, учеников набирал, лечил, проклинал, лобзания любил, женщин… «Приветствуйте друг друга лобзанием любви… Приветствуйте друг друга лобзанием святым… Приветствуйте всех братьев лобзанием святым…» И не прощал, если ноги не целуют: «ты целования Мне не дал, а она, с тех пор как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги… А потому сказываю тебе: прощаются грехи её многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит.»

Да разве ж это любовь?

Взять того же Симона — в дом пустил ораву беспризорников и мытарей, стол накрыл, лежаки застелил… Много ли проку в слезах и в пролитом масле? Будь она на месте Спасителя, перво-наперво бы спросила: отчего, дева, плачешь? Не то же ли делает каждый человек? Кто ценит многие заботы перед кувшином елея? Если сам босяком жизнь прожил, чего взъелся-то? Ну да, у кого-то от избытка говорят уста, от избытка приносят дар Богу, а кто-то от скудости ложит все свое пропитание, и слова от скудости берут начало — так от чего скудость не поправишь на избыток, что бы и ее слова были от избытка, и дар она приносила от избытка? Не семи пядей во лбу мудрость — понять, семи пядей — изменить худое на доброе. Недоказанная его жизнь была для всех примером, поступали, как Он — проклинали, учили, взывали. А чем, тогда, Йеся отличался от всех остальных? Какого лешего в слова учения апостолов Его вчитывались, вглядывались, вслушивались, обливали слезами умиления, поливая елеем, искали мудрость — и находили! Себя оправдать? Еще раз подтвердить, что Свят и Бог?

Не таков был Дьявол, он покатился со смеху, когда она начала рассуждать о том, как правильно говорил Спаситель Йеся, когда сидел в синагоге у сокровищницы: «Двенадцатью-то апостолами собрал бы хвороста на зиму, дом поправил, прошлись бы по городу, взяли у каждого по горсти пшеницы — и скудоумие закончилось бы и скудость подношения!» — сказал Дьявол, когда ему надоело слушать ее рассуждения о своей тяжелой жизни.

От унизительных слов Бабы Яги Манька закрылась в себе, настроившись сурово. Нисколько она о себе так не думала. Пропуски выписываешь — вот и выписывай! Не за подачками пришла, а подъяремную упряжь с себя снять. Она не ослица, как та же изба, которой хоть на цепи, лишь бы с Благодетелем. И в баню не пойдет. Все равно на ночь в избе не останется, даже если Баба Яга станет уговаривать. Нос ее за время путешествия привык к свежести, а спать сырой на улице — всю жизнь работать на таблетки. А завтра, если баба Яга насчет бани не передумает, с утра и воды наносит, и истопит, и попарит, а брезгует — помоет за собой. За день она устала, сил совсем не осталось — а после себя не помоешь баню, старушенция грязнулей назовет, еще один повод вытащить из внутренностей праведное обличение…

Но праведное ли?

Так она ей до конца жизни пропуск не выпишет. Сама Баба Яга в баню не ходила — после бани не красят губы и глаза не подводят, волосы сухие, одета не по-домашнему, будто собралась куда-то. И в еде надо скромнее быть. Оплевала, обозвала банным листом, а потом подала и думает: на, собака, подними кусок хлеба — и радость, что человека уподобила собаке. Пусть Баба Яга подавится своей едой! Не голодная!

В сырой одежде сидеть было неудобно, хотелось переодеться в сухое. Они бы с Дьяволом натянули веревку над костром и повесили сушить. До лагеря, где они остановились, далековато, но лес, он и есть лес, где одна елка, там вторая. Время было уже позднее, на часах большая стрелка указывала на десять вечера, минутная висела неподвижно на половине. Обычно в это время она уже укладывалась спать, избитая Дьяволом. Нещадное избиение он продолжал упорно называть физическими упражнениями. Она никак не могла взять в толк — это он свою мышцу накачивал, или ее тело тренировал на выносливость перед побоями. Но лучше так, чем задохнуться в избе.

— У меня есть хлебушек, — сказала Манька пасмурно и гордо. — Не голодная я!

— Свой хлебушко на дороге пригодится, а пока мой поешь, — наставительно произнесла Баба Яга, бесцеремонно взвесив котомку в руках. Поднять она ее не смогла, чуть приподняла и бросила. Наличие несъеденого и несношенного железа немало ее порадовало.

— Сейчас принесу полотенце и мыло, — предупредила Баба Яга. — Чистым должен быть человек, чтобы о Царице, о Матушке государства говорить. Иначе поганым ртом оскверняют самое святое в государстве, — проворчала она и осуждающе покачала головой. — Вон, какая ты грязная, и гноища, а кровь должна на грех твой ложиться. Мы гной-то выпустим, и разберем дело по крови. Некогда мне тут с тобой, на завтра у меня другие дела… — Баба Яга будто прочитала ее мысли.

Манька поморщилась. Получалось, что завтра уже не будет, теперь придется всю ночь разбирать себя самою. Наверное, напрасно она сюда пришла — вряд ли старушенция выпишет ей пропуск. Она вдруг спохватилась, что не спросила у кузнеца господина Упыреева, сколько Посреднице надо за пропуск заплатить. Денег у нее не было, но был золотой песок, который даже показывать Посреднице не стоило. Дьявол, когда посмотрел на него, пожал плечами: «Не все то золото, что золото, это металл, а не золото». Она оставила его на всякий случай, просто из любопытства, понять, что за металл, который так похож на золото — вроде песок тот же, как тот, который у нее раньше был, точь-в-точь. И сразу решила, что пока Посредница плату не попросит, будет держать язык за зубами.

Баба Яга поставила на стол огромную тарелку с супом, налила стакан чая, отрезала ломоть хлеба и вышла. Но не в дверь, а в проход, где были лестницы, одна вверх, другая вниз. Суп был так себе, из сухого субпродукта, из пакета. Наверное, старуха думала, что сильно они с Дьяволом голодают. Манька только сейчас сообразила, зачем Баба Яга ходила на кухню. Варить она его начала, когда они с Дьяволом пришли, сильно не утруждаясь.

Она несколько раз громко постучала по тарелке ложкой и выплеснула и суп, и чай в ту самую зеленую жидкость, которая булькала в котле. Может быть, она бы и съела его, но не сейчас, когда еще помнила запах и вкус наваристого бульона и мяса, приготовленного Дьяволом — не хотелось забыть. И не здесь, когда еда мешалась с запахом трупного разложения. Она старалась не дышать, чтобы не потревожить желудок.

Жидкость тут же пожелтела, потом снова приобрела зеленый цвет.

Хлеб кинула на печку: станет сухарем, еще самой старухе пригодится. Постучала ложкой еще, пока не заметила, что старуха возвращается с полотенцем, мылом и огромной бутылью самого настоящего дорого шампуня. Дьявол явно расстроился и посмотрел на Маньку не то зло, не то, примеривая голову ее к Бабе Яге.

Манька отодвинула тарелку от себя.

— Я все, я поела! — сообщила она, когда та вошла в горницу.

— Что-то быстро, еще налить? — уставилась Баба Яга подозрительно, осматривая избу. Даже в варево заглянула, над которым в это время стоял Дьявол и показывал старухе на него пальцем. — А говорила не голодная! До смерти не наедаются такие ненасытные утробы, — покачала недоверчиво она головой.

— Нет, нет, нет, — замотала Манька головой, похлопав себя по животу, который в это самое время урчал от запашища в избе. Мясо, приготовленное Дьяволом, заключенное в кишки, то пробовало выйти наружу через желудок, то внезапно искало выход в другом месте. — Я голодная была, не ела несколько дней! — доверительно сообщила она, выпучивая глаза. — Слышала я, как люди после голода съедят много, а потом умирают, и рвет их со страшной силой! Я чуть позже, когда пойму, что желудок заработал, как следует. Слышите, как урчит!