Там избы ждут на курьих ножках... - Вихарева Анастасия - Страница 4

И не знала Манька, как объяснить сей феномен. Все-то Благодетельница о ней знает. И только послабление выйдет, как она тут как тут, уже стыдит людей: «Девка вовсе от рук отбилась, того и гляди, козни начнет строить!» — и стращает, что, мол, спохватитесь, да поздно будет, потому как честному люду везде оскомина от Манькиной прибыльной жизни. Ни в чем не упускала шанса напомнить, что живет по милости и без милости. И ладно бы на Идеальную Женщину смотрели глазами, а то слушают только, вроде как безымянная она…

Как-то тайно…

Вроде нет ее, а тут, посреди народа, как Дух Святый, с каждым в уме его…

Замуж собралась, а женихи говорят: им такую невесту подавай, которая как в радио: приданное под стать заморским царевнам, чтобы родственник, который в люди выбился, чтобы, стройная да пригожая, с очами, как у лани, коса пшеничная ниже пояса, ноги длиннее верхней части туловища с головой — и снова смотрят косо! А как, если телом уродилась как все, и приданное круглой сироте никто не собирал, а само не копилось?! И вроде рядом не красавицы писанные, не владычицы морские, не лучше и не хуже — а деток, мал мала меньше, мужик тюк-тюк-тюк молоточком, корова на дворе мычит…

И вдвое горше Маньке становилось: ну разве ж она не народ?! Все-то у нее через пень-колоду, хоть в петлю лезь!

И ладно бы у нее у одной…

Но ведь куда не кинешь взгляд, везде одинаково. А люди будто не чуют беду. Бывало, хуже Маньки жили. Того осудили буквой закона незаконно, лишив имени и имущества, другой ума лишился — тело покупает, чтобы к себе пришить, третий продает — да не просто, а по частям. Бомжи людей на мясо в живом весе на стряпню сдают, другие подъедают сограждан с удовольствием, то мать с дитями на улицу выставят, чтобы долги перед Благодетелем не копила, то стариков подожгут, чтобы лекарства на них не тратить. И пить-то зеленую начинали, и семья разваливалась, и дети становились уголовниками, и дом подъедали термиты земноморские, так что трухи не оставалось. Специально из-за моря-океана летели, чтобы обозначить недостойного, как вредителя Великого Человека. В обычное время в государстве такие насекомые не водились, тепла им не хватало.

И прозревали люди — какой могущественный стоит над ними Человечище!!!

Одна Манька с годами не умнела. То ли глаза задом наперед росли, то ли то место, в котором жила, было проклятым, где сила темная из земли, а не благодать с неба — или в самом деле думать не умела, как люди. Ну, не получалось славить Благодетелей, которые на лицо не казались и за глаза плевали, и хвалить, когда кусок хлеба не подал. И пожалеть не получалось, если поднимались к Благодетельнице как щедрые Благодетели, забирая последнее у благодетелей, которые смотрели на него, как на Благодетеля, щедрости дожидаясь. И когда на нее шикали, мол, не лезь не в свое дело, в очередной раз убеждалась, что людям даже нравиться — сами несли. А потом ждали, когда их поднимать начнут.

Но обычно, Благодетель так высоко взлетал, получая протекцию от самих Величеств, что не достать его было.

А у Маньки наоборот. И не дает, а вынут, оплюют, даже те, кому бы сама дала, если попросили бы по-человечески. И вроде рассмеется, а люди в ужасе глаза отводят, будто злое сказала, тень на плетень навела, а уж если горе у нее, то у Благодетелей радость: значит, раскаивается человек — дело сие нужное и даже полезное. Или того хуже, глаза отводит, задумала погубить честного человека.

Закроется Манька в избе, сядет на лавку, и задумается: да что же это такое, клыки у нее на лбу, что каждому горе ее в радость, а радость в горе? Работала без устали, сутками пашет, мозоли, как бородавки, а живет перекати-полем. Назвать ее Благодетельницей язык бы ни у кого не повернулся — Благодетельница одна на всех была, та самая Радиоведущая. И в пример приводят, мол, работать надо, как велит Идеальная Женщина!

А как, не объясняют, только глаза закатывают…

И то верно, сутками Радиоведущая не молчит — обзавидуешься! У Маньки так не получалось, иногда она спала крепким богатырским сном. Но кое-чему все же научилась: говорила Идеальная Женщина о делах своих всегда с неопределенной грустью — и народу сразу становилось понятно, как тяжела работа на благо государства. Жалели ее. Каждый мечтал внести свой вклад на отдых великому человеку, чтобы не изнемог, думая о народе, и думал бы, что народ тоже о нем думает. Чтобы с новыми силами после отдыха, наконец, придумал, как сделать, чтобы всем было хорошо.

Подметив такую особенность, Манька тоже делала грустное лицо и жаловалась, что работы много, и вся неподъемная. Она давно поняла, лучше делать работу за три месяца, как положено, не раздражая Благодетелей своей прытью.

Дать ей, конечно, никто ничего не мечтал, не заикались даже, но стоило загрустить, как тут же стало появляться свободное время.

А свободное время, как известно, до добра не доводит!

Ты или на работу устраивайся, где думать надо много, или работай и не думай! Наука думология была не из легких. В государстве и без нее хватало думающих. Люди годами учились думать. Так что думать ей было не о чем, разве что о нелегком своем житье-бытье. Но мысли то и дело лезли в голову, и как-то незаметно отвлеченные мысли стали вплетаться в конкретные и становиться очевидными и предметными…

Например, как главное лицо государства посчитало ее невесть кем, накладывая крест во все места…

Манька и знать не знала бы о существовании Радиоведущей, не напоминай та о себе день и ночь, будто жить без нее не могла. Точно соперницу в ней видела, другого объяснения Манька уже не находилось. И все бы стерпела, мало ли чего бабы не поделят — и кто за одну встанет, кто за другую, но не в раз! А тут Радиоведущая и в глаз бьет, и в бровь, и вечно праведная — и не видали ее, а горой стоят.

Если честно, достала она ее своими радиопередачами…

Иногда смотришь на леса, на луга, на реку, на огород свой, будущий урожай подсчитываешь — а Благодетельница тут как тут! И ну давай зудеть про дороговизну дров, про ГСМ, которое, накладывалось на сено, делая его золотым. Про отраву, которую бумкомбинаты в реку сливают. Про жука заморского, которым все местные жукоеды брезговали.

И когда та говорила, что разобщение несет обществу, призывая давить, как паразитирующую на теле вошь, не могла согласиться. Не получалось. Ни в чем вины у себя не находила. Не было у нее ничего из того, в чем обвиняла ее Благодетельница. И зла на людей не держала. И чем дольше Манька об этом думала, тем крепче становилась уверенность, что Благодетельница с кем-то ее спутала. Говорила об одной Маньке, а имя одинаковое — вот и получалось: все Маньки на одно лицо — и невиновная стала виноватой.

И захотелось Маньке ответить. Чувствовала, если не выскажет накипевшее, в гробу спокойно лежать не сможет — будет ворочаться. Оставалось найти ту самую радиоведущую да и попросить, пусть скажет по радио, что не ее она невзлюбила, а другую Маньку, укажет точный адрес, чтобы путаница, наконец, закончилась.

Ведь если бы знала ее, разве ж смогла бы так-то чернить?

И как только язык поворачивался говорить о человеке ложь?!

И вот, решилась Манька запастись терпением, да найти ту самую Радиоведущую и поговорить по душам. И думала, что разберет Замечательная Женщина ее муку — научит быть правильной, посмотрит на нее и поймет, какая от нее угроза? Ведь бесспорное у Благодетельницы было преимущество, так что даже захоти она, никто словами не поведется, чтобы хоть как-то Замечательной Женщине навредить. Чтобы убедилась Радиоведущая, что нет у нее таких качеств, которые она ей приписывала — ни хороших, ни плохих. И представляла, как тепло, по-дружески, по-подружески расскажет о своем житье-бытье, поведает, сколько доброго в мечтах, и как трудно говорить с людьми, когда Благодетельница несправедливо жужжит в ум, обличая во вредительстве.

И думала Манька, вот скажет ей Благодетельница:

«Вижу, Маня, добрая ты и скромная. Мучила я тебя напрасно, а ты не хаяла. Поняла, что ошиблась я, пришла и доказала, что не права. Знать, любишь меня. И не еретик. Все, бывает, ошибаются, но не каждый готов принять ошибки других и простить. И я тебя полюбила. Вот бы все такие были!»