Кому в раю жить хорошо... - Вихарева Анастасия - Страница 9

Бедные люди! — скорбно вздохнул Дьявол, чокнувшись с Борзеевичем кружками, хитро переглянувшись, и осушил кружку с чаем до дна. — Войти в мою землю можно лишь праведнику, который не знает другого Бога, кроме меня. А Йеся разве не другой? Вот человек — он чужой для меня, он судимый мной, и как бы он не тешил себя надеждой, имя его я буду рассматривать во всякое время. Или тот же водяной — он честь меня, он Дьявол, который утром видит мудрое решение, а вечером того же дня испытывает внутренность, и судит человека, поднимая дела его, и бросает под ноги консервные банки, чтобы показать мне, кто поднимет ее, чтобы пожалеть меня и мои произведения. Дружба с водяным лишь поднимает человека, обращая мое внимание на то, что человек вхож в собрание Бога, тогда как сын человеческий и сонм святых

Плагиатеры, конечно, раскроили историю, с писанием сверили, поняли, не совсем образ мученичеством отображен — что-то прибавили, что-то убавили. Они уже две тысячи лет мучаются, подправляя свидетельство то в одном месте, то в другом… ох, Манька, если бы ты изначально прочитала благое слово…

И засим я искореняю человека с лица земли от лица моего: поднимаю вопрос — где глаза ваши были, когда лжепророк и сборище садо-мазо все время мозолили глаза?

В истории в любое время можно найти вампиров и их деяния. Вот, например: во времена мрачного периода вдруг ни с того ни с сего люди становились безумными целыми городами. Убрать безумие мог бы я за одну субботу, но кто станет искать меня, когда безумие нашло на человека?

Думаешь, сейчас не отрезают головы?

Страшно подумать, сколько людей смотрят на вампира, и не уразумеют. Если сын или дочь внезапно изменились — сделай анализ и подумай, где и кто мог так с твоей семьей пошутить. А это даже не проклятие, это всего лишь безобидная муштра, чтобы человек не вышел за рамки дозволенного, оставался, так сказать, скотом. Вампирам нужны доходы. Большие доходы! Не сидят Святые Отцы без зарплаты, кому кризис, кому мать родна. Если мысли об одном и том же, и мечта катит в глаза, обнимая неисполнимыми желаниями, посмотри, кто стоит за спиной твоей, обращая взгляд в ту сторону, куда смотреть и вредно, и бесполезно, и опасно. Если ноги несут тебя туда, где меньше всего выгоды человеку, вырви дерево, которое поднялось и заслонило собой твою листву, и правит твоим телом, обращаясь с тобой, как с вьюченным животным…

И вот такой Бог, Манька, не любит тебя.

И я не люблю! Страшная сила объявила тебя своим имуществом.

Я — Бог Нечисти, я Дьявол, и я поднимаю себя, когда отправляю человека в Бездну. И мне надо много-много ваших сознаний, чтобы получить первоматерию, которая укрепит мироздание. Мне нужны миллиарды планет, как твоя, где я мог бы развернуться и насадить сад, чтобы Поднебесная не считала себя Ягой Виевной на речке Смородине. Бог Валес, муж ее, тоже мой Сын. Черные Дыры, которые бомбят Бездну, удерживая ее, тают, и я должен кидать в топку одну звезду за другой — а где их брать, если не поднять еще землицы? Земля уходит в Небытие, а вынуть ее оттуда можно только в обмен на красную глину. И я бы рад пожертвовать собой, и когда пойму, что нет иного способа вернуть земле силу, пожертвую, но это чревато взрывом, который уничтожит все живое в Подвселенной. И вампиру нужна земля, чтобы нежить себя плодами ее и пасти свой травоядный скот, который насытит его молоком и мясом.

— Вот я, — поддакнул Борзеевич, который внимательно слушал Дьявола с сумрачным лицом, с отсутствующим взглядом, пытаясь вспомнить, как жил две тысячи лет назад, — сочиняю исторические хроники, и подробностями хроника обрастает. Живенько так, будто сами там побывать успели. Здоровый праздный мужик, замеченный своей душой, вдруг стал объектом пристального внимания — и людям ни с того, ни с сего вдруг захотелось лобзать его рученьки. Согласен, прообраз был, который выставил церковные знания на обозрение миру, и нашлись те, кто смог их оценить по достоинству. Такой масштабностью никто людям кровь не пускал. С одной стороны повеселились, с другой, — Борзеевич сердито посмотрел на Дьявола, — разделся я, Манька, до лохмотьев… Кажется, память вернулась… Людей много, но людей-то можно по пальцам пересчитать!

— Так вы Его знали! — хмуро проворчала Манька, разделившись сама в себе. Одной стороной она все еще пыталась выступить в защиту Спасителя, с другой, бедствие ее никак не приближало к тому образу Спасителя, который вызывал в ней умильные приятные размышления на тему: «а вот были бы все праведниками!..» Уставившись на Дьявола и Борзеевича во все глаза, она мучительно соображала, как это у них у всех выходило дурить человека.

— Я не совсем, — ответил Борзеевич. — Я грамоте обучен, а Йеся грамоту не искал, он больше паству, а неграмотному даже горох не бросишь, он его не поднимет. Вот, Манька, сколько знаешь ты, не будучи Спасителем, и сколько знал он, считая себя таковым.

— Близко мы с ним не общались. Мы больше с Евой, — открестился Дьявол. — Но я всех людей знаю, от сотворения. Я не железный конь, время от времени устаю тянуть лямку.

Неблагодарная это должность — Бог!

Ни почем не угадаешь, как от людей отвести беду: я для них все время то серу, то огонь, то египетские казни с муссонными дождями заказывал, просил с меня пример брать, ну и что? Недостойно проливал я слезы по уму человеческому, а потом понял — проще надо быть. Как что где, я тут же виноватым становлюсь: то не додал, то не тому дал, то не с того ни с сего, а уж овец и коз зарезали да пожгли… Мне, в бытность Господа, столько не приводилось извиняться перед животиной, как в то тяжелое время. Каждая зарезанная начала называться жертвой…

А как пришел Спаситель, я сразу и понял, не то ли я жду?

Не именно, но с козами и овцами разобрались — за коз и овец ему низкий поклон. Ну, хотят люди квадратную землю на трех слонах, пусть она у них будет! Люд люду много подобных историй рассказывает — это трагедия не одной Евы. Когда-то Ваал прославился, когда-то Дагон, когда-то Молох… Все они были боголепными людьми, которые неосторожно обращались с огнем…

Земля пухом… И Атлантиде, и Египетской цивилизации, и Содому с Гоморрой… И сотне другим любителям мертвечины.

— Ты Бог? Господь? Отец? Не дьявол?! — удивилась Манька, разуверившись сразу во всем, что успела прочитать. — А сам-то… не звездой полетел?

— Ну, Бог! Недоказанный же! — Дьявол не стал отпираться.

— Был бы Бог, разобрался бы с врагами!

— Я-то разобрался уже! Давно… со своими. А твои у меня есть-пить не просят. Люблю я их. И сердце мое преклонилось к ним, ибо врачуют и исцеляют немощь мою…

С тяжелым сердцем, Манька напустила на себя безразличие, внезапно испытав мучительное желание обнаружить себя где-нибудь в другом месте. От Дьявола можно было чего угодно ждать — крыша у него то и дело съезжала от звездных болезней. Как мог Отец Йеси прийти к ней, да еще прикинуться Дьяволом? А если тот самый, который Отец, почему не может спасти ее? Всем помогал, а ей не мог. А если не можешь, зачем оскорбляешь интернациональных богов, которые хоть как-то обещают пожалеть?

Все, все Дьяволу не нравилось, а сам…

Сколько бы он не отваживал ее от Спасителей, мысли сами собой возвращались к одному и тому же: а что как Дьявол оговаривает и Спасителя Йесю, и Пророка, и того, который удивлял своей веселостью? Славой и почетом им давал всякий. Кроме нее. Не сказать, чтобы уж совсем Дьявол повлиял, но как-то так получалось, что Спасители выдавливались из жизни сами собой. Вот, например: «покайся!» — а проспала, или выдумала, будто поехала в больницу, а сама в это время грядки полола — и призналась, разве не уволят? И где помощь?! Или помолилась, а вышла на улицу, и охаяли — и пусто, нет Благодетеля. Верить-то можно, да только вера без дела мертва. Когда приходит беда, хочешь, не хочешь, а приходится думать не молитвами, а придумывать, как поворотить беду вспять.

А, может, как раз молитвами надо было?

Пусть не Йесиными. С три одиннадцатого по три двадцать пятое государство был у людей в святом почете именно Пророк, который ни одного пророчества не выдал, но незамысловато объяснил интересы Бога. Или Бог, который любил женщин удивлять знанием множества позиций, доставляющих удовольствие… Все там, после три двадцать пятого государства, так и жили: плодились и умирали, стараясь не работать, а только нирвану откушать.