Кому в раю жить хорошо... - Вихарева Анастасия - Страница 54

Манька проскрежетала зубами, пытаясь справиться с ломками.

— Что Манька, печка моя хороша ли? — усмехнулся Дьявол. — Печенька, печенька, дай Мане пирожок! Посмотрим, какие зубы она нарастила! — попросил он.

Манька нутром почуяла, что Дьявол искренне злорадствует. И сразу напряглась.

Признаться, она последним делом подумала увязнуть в зеркальной глади. Смотрела на зеркала в голове своей и не обрадовалась, когда зеркальные стены выросли как из-под земли, выбравшись наружу. Она силилась проползти как-нибудь мимо, но зеркала были повсюду. Из необъятного пространства, через которое метила пройти, снова и снова оказывалась перед зеркалом, а выжженная земля оставалась строго за зеркалом. Людей не было, но расплывшиеся голоса накатывали как волны, из нескольких мест: отчаяние, тоска, уныние, угнетенность — будто птицы, которые летели клевать. То близко, то далеко, и где-то в глубине зеркал проплывали тени.

Видимо, Дьявол решил ей показать, как работают зеркала внутри ее.

Она еще долго блуждала в зеркалах, пока не сообразила, что ее голос тоже был умножен и разбит, и летел к ней такими же птицами. Она хваталась то за одну волну, то за другую, и помаленьку рассмотрела: слева грузное сочеталось с мыслимыми и немыслимыми переживаниями, справа — те же самые голоса заряжались оптимизмом, мечтали, приносили себя, как личность необходимую всякому здравомыслящему и серьезному человеку, со многими мудрыми советами и молитвами. Слева — страх и боль отучали совать нос не в свое дело, советовали не дергаться и сидеть на месте, справа — звали за собой. И каждый голос был родной, любимый. Она так не думала, но именно так чувствовала. Ее третье око блуждало внутри своего пространства, цепко высматривая любой всплеск. Наконец, заметила, как явно пришло осознание самой себя. Она не спала, но и не бодрствовала, осознавая лишь нападение, которому не могла противостоять.

Сразу же поднялась боль: шею сдавила удавка. Справа — неясное сомнение. Эмоциональное высказывание принадлежало мужчине, он не рыкал, но и не отмахивался, и пришел не голос, пришел он сам, будто она была им. Заболела область под челюстью с некоторым проникновением внутрь тела. Точно такая же, чуть пульсирующая боль под лопаткой. Не иначе, воткнули иглу. Боль будто протыкала ее, растекаясь чуть ниже лопатки и уходя в правую руку. Рука занемела, дергаясь в такт посылаемым зарядам.

«Иглы подключены к электрическому току», — догадалась Манька, наблюдая за своими ощущениями, еще раз убедившись, что вампиры не испытывают судьбу. Точно такая же боль уже давно мучила ее чуть выше колена. Приходила и уходила в самый неожиданный момент, когда руки и ноги были нужны ей, как никогда. Раза два она камнем свалилась с дерева, собрав при падении на себя все острые сучья, когда отказавшая нога промахивалась мимо опоры. Дьявол, естественно, отказался поверить в болезнь — пришлось сделать штрафной круг.

«Ну, твари! — Манька простила Дьявол злую стряпню.

Зеркала не отпускали ее. Как водная гладь без признаков жизни, непроницаемое и скомканное пространство за границей тонкой мембраны. Зеркала приближались, когда она пыталась рассмотреть лица, и обезличенные пялились на нее, как само пространство.

«Чебурек, чебурек, — Манька расстроилась, пытаясь разделить их на те, которые лежали перед нею, а которые пугали вампира. Она исходила зеркальные пенаты вдоль и поперек, но зеркала не таяли, а она никак не могла вспомнить, что была в них. Зеркала обрезали память. Хуже, обволакивали противной полупрозрачной серой смолой, которая сильно смахивала на ту, от которой впоследствии отплевывался черт. И была она, как пространственные разрывы, в которых было густо, но пусто. — Ты мне зеркальце скажи, да всю правду доложи, кто на свете всех умнее, всех румянее и белее?»

Манька постаралась вызвать зеркала на разговор, но зеркала презрительно не отвечали, а взгляд упирался в слепое пятно, и свет и образы уплывали вбок, вверх, вниз…

«Это же я себя не вижу! — догадалась Манька. — И вампира! Мы без сознания лежим или в полубессознательности!»

И зеркала поплыли, внезапно открываясь. Манька слегка обрадовалась черным расплавленным камням, из которых торчали зеркальные осколки. Осколки мешали, открывая прошлое разрывами, и тогда она ходила по одному и тому же месту, не понимая, почему образины не тают, пока не натыкалась на стекло. Но зато, когда она выдавливала его, затылочным зрением снова видела Сад-Утопию. И даже боль показалась ей сладкой минутой славы.

— Спасибо, печка, за чебурек! — вежливо поблагодарила Манька.

Ад раскалился, сминая тьму, явственно проступили скалы и выступы, и Манька снова пылала в лаве, рядом с расплавленными черными камнями. Мать таскали за узду и ездили на ней. Наконец, подвязали веревкой к спинке кровати. Голова сразу сделалась чугунной. Манька вдруг почувствовала, что дышать ей нечем. Состояние вернулось, но уже не пугало, отмеченное вскользь. И поплыла вместе с матерью. Теперь она была нижним пределом. Те мгновения, пока голос шел к ней, она становилась каждым, кто обращался к матери, но ни один не всплывал на поверхность, будто голоса существовали сами по себе: я, я, я, одна, я никто! — не было ни боли, не желания почувствовать себя живой, все мысли и чувства остались где-то далеко.

«Я умерла!» — догадалась Манька.

Теперь она сама была пространством, и ей не было дела ни до матери, ни до отца, ни до нее самой. Она ушла из вселенной, или вселенная умерла вместе с ней… Голоса тыкались, упираясь в стену, где-то далеко-далеко, за пределами сознания, а она лежала внутри самого большого облака, которое исчезало вместе с ней.

Зеркала значительно облегчили жизнь. Оттуда вынуть можно было многое, не истаивая камнями. Видения и камни путались во времени, и теперь она то видела себя среди вампиров — будущий рукотворный миллионер и Царь, истинно изображая Бога воплоти, маршировал между всеми и произносил торжественные речи. То родителей. То вдруг вспоминала приют, когда отец и Баба Яга вытащили ее из кроватки, прибирая к рукам душу. Самая строгая воспитательница стояла в стороне и улыбалась, щупая в кармане пачку банкнот. Сломанные руки ее она не чувствовала, голова, пробитая по кругу кулаками отца, прекратила существовать еще в ведре с водой, куда ее сунули, то ли чтобы утопить, то ли заставить замолчать. И сильно любили ее, нахлестывая скакалкой, один конец которой воткнули в розетку. Не забыли… Избавляясь от потенциальной наследницы.

Теперь она просто наблюдала, как вампиры обзывали ее обидными словами, расположивая к себе ее землю. Боль, как когда она доставала своих могильщиков из камней, была, но не такая сильная — она плыла по течению, как бревно, рассуждая над словами Дьявола.

Сколько мерзости было в уме людей!

Присутствующие облегченно вздохнули. Мать и отец сидели на стульях в разных комнатах: бледные и обездвиженные. Манька чувствовала, как страх матери передается ей. Она была снова в первом по времени инциденте, когда баба Яга переступила порог дома впервые. За окном наступал рассвет.

— Здорово! Это ж надо так-то!

— Это еще что! Я слышал, в городах мозги щекочут волной, будто против такой терапии ведьмаки и те устоять не могут!

— Нам бы зеркал поболее. Зеркала могучую силу имеют. Вот был у меня такой случай, тетка одна наняла меня для дочки своей, а дом у нее большой, каменный, дворец, а не дом. Зеркал насобирали на комнату, обложили ее. А тут дочка ее за руку парнишку ведет. Хорошенький такой. Сделали все как положено. А через год мимо проезжал, дай, думаю, зайду. По дороге того самого парня встретил — лет на шестьдесят выглядит, сморщился, седой, глаза выцвели, тусклые, едва идет, ноги подкашиваются.

— Может, это не он был, родитель? — люди к чему-то готовились.

— Он, он! Мы его сами… Запомнила как надо?

— Запомнила. Теперь-то что? — одна из женщин ходила по комнате взад-вперед и учила слова.