История принца Бирибинкера - Виланд Кристоф Мартин - Страница 3

• Предыдущая
• 3/19
• Следующая

– Вот так-так, – наконец вскричала она, когда принц упал к се ногам, – это он, это – он!

– Как, – воскликнул восхищенный принц, который по ее словам заключил, что она уже его знает и к нему неравнодушна, – о, безмерно благополучный Бирибинкер!

– Боги! – вскричала молошница, с дрожью отшатнувшись от него, – что за ненавистное имя я услышала! Как обманули меня очи и торопливое сердце! Беги, беги, злополучная Галактина! – И она впрямь умчалась из хижины с такою быстротою, словно ее подхватил ветер.

Озадаченный принц, который не мог постичь такого отвращения, в какое столь внезапно переменилась первоначальная склонность прекрасной молошницы, едва она услышала его имя, бросился за нею со всей стремительностью, на какую только был способен, однако она летела, едва касаясь травы. Прелести, открываемые каждый миг ее трепещущим платьем, тщетно воспламеняли желания и окрыляли ноги поспешающего принца. Он потерял ее в густом кустарнике, где потом целый день бросался из стороны в сторону, заслышав любой шорох или шепот, однако же не сыскав ни малейшего ее следа.

Меж тем зашло солнце, и он неприметно для себя очутился у самых ворот старого полуразрушенного замка. Повсюду посреди зарослей высились мраморные руины и обрушившиеся колонны из драгоценных камней, так что он то и дело натыкался на различные обломки, из коих наихудший стоил бы на материке целого острова. Он тотчас приметил, что вышел к тому самому дворцу, о котором ему нарассказал его добрый друг трутень, и льстил себя надеждой (как то обыкновенно случается с влюбленными), что обретет там свою прелестную молошницу. Он пробрался через три двора и под конец вышел к беломраморной лестнице. По обеим сторонам на каждой ступени, – а их было по меньшей мере шестьдесят, – стояли большие огнедышащие крылатые львы, извергавшие из ноздрей столько пламени, что от него было светлее, нежели днем, но огонь этот не опалил на принце ни единого волоса, а львы едва только его завидели, как распустили крылья и улетели прочь с превеликим рыканием.

Принц Бирибинкер поднялся наверх и вошел в длинную галерею, где находились открытые настеж покои (от коих и предостерегал его трутень). Каждый в свой черед вел в анфиладу других, а великолепие, с каким они были расположены и убраны, превосходило все, что могла представить себе вся сила его воображения, невзирая на то что подобные волшебства были ему уже не в диковину. Но на сей раз он поостерегся ослабить поводья своего любопытства и шел до тех пор, покуда не добрался до запертых дверей из черного дерева, в которых торчал золотой ключ. Он тщетно пытался его повернуть, но едва вымолвил имя Бирибинкер, как двери распахнулись сами собой, и он очутился в пребольшой зале, стены которой были увешаны хрустальными зеркалами. Зала была освещена алмазной люстрой, в которой более чем в пятистах лампах полыхало коричное масло. Посредине стоял небольшой стол из слоновой кости на смарагдовых ножках, накрытый на две персоны, по сторонам два поставца с золотыми тарелками, кубками, чашами и прочею столовою посудой. С изумлением наглядевшись на все, что предстало его взору, принц приметил еще одну дверь, через которую и прошел в различные покои, превосходившие друга друга великолепием убранства. Он осмотрел все подробнейшим образом и не знал, что и подумать. Все на пути к дворцу говорило о полном разрушении, а внутренние покои, казалось, не оставляли сомнения, что он обитаем, хотя принц не открыл присутствия ни одной живой души. Он снова обошел все покои, искал повсюду и, наконец, в самом последнем обнаружил еще одну дверцу в обоях. Отворил и попал в кабинет, где волшебство превзошло само себя. Приятное смешение света и тени наполняло покой таким образом, что нельзя было обнаружить источника этого волшебного сумрака. Стены из полированного черного гранита представляли, как и столько же зеркал, эпизоды из истории Адониса и Венеры[12] с такою живостью и верностью в подражании природе, что нельзя было угадать, каким искусством эти живые образы были запечатлены на камне. Приятные ароматы, словно навеваемые весенним ветром с недавно распустившихся цветов, наполняли весь покой так, что нельзя было приметить, откуда они исходили, а тихая гармония, словно доносившаяся издалека музыка столь же невидимого концерта, наполняла очарованный слух и вселяла в сердце нежное томление. Мягкая софа, – а над ней мраморный, но словно живой купидон откидывал волнующийся занавес, – была единственным предметом в сем отдохновительном месте, пробуждая в принце сокровенное желание чего-то такого, о чем он имел лишь неясное понятие, хотя обои, которые он рассматривал с большим вниманием и не без некоторого сладостного томления, начали ему кое-что втолковывать. В тот же миг с живостью представился ему образ прекрасной молошницы; и после многих тщетных сетований об ее утрате принялся он снова за поиски, покуда не утомился. И понеже ему и на сей раз, как и прежде, не посчастливилось, то удалился в кабинет, где стояла софа, разделся и расположился отдохнуть, когда некая неустранимая потребность человеческой природы побудила его заглянуть под софу. Он и впрямь нашел там преизящный сосуд из хрусталя, сохранявший еще знаки того, что он некогда служил для такого употребления. Принц начал испускать в оный померанцевую воду, как – о, диво! – хрустальный сосуд исчез и вместо него он узрел перед собою молодую нимфу, столь прекрасную, что он в странном смешении радости и страха на несколько мгновений как бы потерял самого себя. Нимфа дружелюбно ему улыбнулась и, прежде чем он успел оправиться от своего изумления, сказала:

– Добро пожаловать, принц Бирибинкер! Не сожалейте, что вы оказали услугу юной фее, которую свирепый ревнивец более чем на два века сделал предметом, служащим для удовлетворения подлейших нужд. Скажите напрямик, принц, не находите ли вы, что натура определила меня к более благородному употреблению?

Столь неожиданный вопрос привел благонравного Бирибинкера в некоторое смятение. Он, как нам известно, не испытывал недостатка в остроумии, которое у него даже было в большом избытке, но так как в неменьшей мере был наделен и безрассудством, то с ним нередко случалось, что в тот миг, когда остроумный ответ был единственным средством, которое могло ему пособить, он вместо того бормотал несусветную чушь. Так было и на сей раз, ибо он понимал, что на вопрос феи, который ему в их положении показался весьма простодушным, надлежало сказать что-либо весьма учтивое.

– Это большое счастье для вас, прекрасная нимфа, – отвечал он, – что у меня и в мыслях не было оказать вам столь диковинную услугу, которую я вам все же оказал нечаянным образом, ибо уверяю вас, что я в противном случае слишком хорошо знал бы, что благопристойность…

– О, не нагромождайте столько учтивостей, – перебила его фея, – в обстоятельствах, в коих мы свели знакомство, они вовсе излишни. Я обязана вам благодарностью не менее чем за самое себя, и так как нам предстоит провести вместе не долее сей ночи, то мне надо бы упрекать себя за то, что я подала вам повод тратить время на комплименты. Я знаю, вам нужно отдохнуть. Вы уже раздеты, так займите эту постель. Она, правда, единственная в этих покоях, однако в большой зале стоит еще кушетка, где я могу с удобством провести ночь.

– Сударыня, – возразил принц, сам не зная, что говорит, – я был бы в сию минуту счастливейший среди всех смертных, когда бы не был самым несчастным. Должен признаться, я нашел то, чего не искал, меж тем как искал то, что я потерял, и когда бы не досада, что я обрел вас, то радость моей потери – ах, нет, радость, что я вас нашел, хотел я сказать…

– Взаправду, – перебила фея, – мне сдается, что вы бредите? Что означает вся эта галиматья? Подойдите, принц Бирибинкер, и скажите доброю прозою, что вы влюблены в некую молошницу.

– Вы так счастливо угадываете, – ответил принц, – что я должен признаться вам, что…

– О, тут нечего вдаваться в околичности, – продолжала фея, – и, разумеется, в ту самую молошницу, которую вы повстречали сегодня поутру в дрянной хижине или, лучше сказать, в хлеву?

• Предыдущая
• 3/19
• Следующая